Остров душ - Пуликси Пьерджорджо - Страница 9

Когда сзади них заполыхали поля, они даже не оглянулись.

Было бы проще лететь на самолете, но Ева чувствовала необходимость пересечь море. Она тешила себя надеждой, что сможет уплыть из прошлого, позволив этому бесконечному пространству жидкой темноты разделить их, обуздать плотоядную силу воспоминаний, а затем предательски утопить их в бездне. Это был не просто уход, а побег. Поэтому лучше было перерезать пуповину воспоминаний, опираясь на что-то конкретное, осязаемое. Символом ее возрождения должна была стать вода. Вот почему она забралась на самую высокую точку корабля, не оглянувшись ни разу в сторону Генуи, в сторону полуострова. Она смотрела только вперед, устремленная к будущему, пусть неопределенному и туманному.

На палубе запах нефти и ржавчины перебивал соленый запах моря. Перила трапа были липкими от соленых брызг, но это все равно не помешало ей ухватиться за них. Волны шептались вокруг нее, а ярко-красная луна освещала скалистый профиль Корсики. Сардиния все еще была далекой иллюзией. Но все же она была рядом, затерянная в смолянистой тьме, в околоплодных водах отрешенности.

Ева Кроче увидела других бессонных пассажиров на нижних палубах. Она не могла различить их силуэты, только угольки сигарет и клубы дыма прорывались сквозь темноту. И все же, несмотря на их присутствие, Ева чувствовала себя одинокой.

Качка корабля напомнила ей о схватках роженицы. Плеск волн как стоны во время схваток. Тяжелое дыхание ветра как тяжелое дыхание беременной женщины, которая чувствует, как отошли воды. Тупое биение набирающих обороты паромных двигателей до головокружительного усиления пульсации. Она горько улыбнулась. В некотором смысле так оно и было: ночь стала тем чревом, которое продержит ее еще несколько часов, а потом родит новую жизнь.

Ева натянула на голову капюшон куртки и приготовилась к схваткам, которые предшествовали ее возрождению. Но рядом с ней не было акушерки, готовой прийти на помощь. Она должна была сделать все сама. Ева стиснула зубы, вглядываясь в темноту, ожидая зари, которая рано или поздно наступит, вернув ее к жизни.

– Дела обстоят не так, как ты думаешь. Настоящая трудность в том, чтобы научиться с этим жить.

Это ей сказал cудебно-медицинский эксперт дюжину лет назад, когда проводил аутопсию одной славянской проститутки, убитой садистом. Мара Раис ограничила это наблюдение забытым ящиком памяти. Но в ту ночь слова доктора продолжали эхом отдаваться в ее голове, как будто только теперь они обрели для нее настоящий смысл.

Мара проснулась около трех часов от кошмара. Она так много шевелилась во сне, что разбудила дочь, которая после разлуки стала спать с ней в «родительской кровати», как она ее называла. Девочке удалось снова заснуть через несколько минут, а Маре не спалось. Животные образы трупов продолжали непрерывно мелькать на экране ее разума.

«Всему виной Баррали и его проклятые бредни», – подумала Раис, выскальзывая из-под одеяла и стараясь не разбудить малышку. Взяв из гостиной сумочку, она закрылась на кухне. Хотелось чего-нибудь алкогольного, но в итоге выбор пал на ромашковый чай покрепче.

«Только посмотри на себя. Ты стареешь», – поддразнила себя Мара, с отвращением глядя на чайные пакетики.

Пока она ждала, когда вода закипит, достала из сумочки фотографии, которые дал ей Баррали, несмотря на ее возражения. Но когда он сказал ей: «Пожалуйста, sa sposa[36], сделай это для меня», глядя на нее глазами брошенной дворняги, Мара не смогла отказать. Она разложила фотографии на столе и начала рассматривать их. Эти бедные девушки произвели на нее такое впечатление, что они приходили к ней во сне. Vijones malas, как назвала бы их бабушка, – зловещие кошмары. Мара когда-то что-то слышала об этих двух ритуальных убийствах, но никогда не придавала этому большого значения, тем более что в полиции начал ходить слух, что Баррали одержим этой историей и губит сам себя. Он так раздражал коллег и начальство, уговаривая их возобновить дела, что, дабы избавиться от него, его перевели на бумажную работу, заставив постареть раньше времени. Баррали приводили в качестве примера, которому не должны следовать новобранцы отдела убийств.

«Конечно, это странно», – подумала она, глядя на изображения.

– Мама? Все в порядке?

Как школьница, которую поймали за списыванием, Мара быстро спрятала фотографии.

– Зайка, ты что это? – спросила она, подходя к дочке.

– Я почувствовала, что тебя нет рядом, и испугалась… Что делаешь?

– Сейчас заварю ромашковый чай и снова лягу спать. Хочешь со мной?

– Я подумала, что ты опять начала курить.

Мара улыбнулась. «Мало того, что меня весь день окружают полицейские, теперь у меня еще и дома завелся мини-полицейский… Дочь меня со свету сживет, когда вырастет», – думала она.

– Нет, милая. Я же тебе обещала, что больше не буду курить, и так и делаю. Иди-ка сюда.

Мара прислонила дочь к своей груди и обняла, покрывая поцелуями. Пахло сном.

Из окна она смотрела на профиль Торре-дель-Элефанте и бастион, граничащий с Кастедду-э-сусу, районом Кастелло, в котором когда-то жила городская знать. Мара всегда мечтала жить там, смотреть на город с высоты, как королева. У ее бывшего мужа там был дом, и она переехала в него вскоре после свадьбы, исполнив свое детское желание. Однако после расставания ей пришлось оставить квартиру, чтобы больше его не видеть – и избежать риска вонзить пулю в его тело, – и она сняла этот маленький домик за старыми городскими стенами, обреченная видеть из окна то, что утратила.

«Лучше жить в шалаше, чем с этим ублюдком», – думала Мара, вспоминая о практикантке, которой было немного за двадцать – последней из длинной череды, как она позже обнаружила, – с которой он ей изменял. С того дня Мара поняла, почему всякий раз, когда ей случалось идти давать показания по какому-нибудь процессу или пересекать коридоры прокуратуры, все над ней смеялись или бросали сочувственные взгляды. Суды и дворцы правосудия – места наименее подходящие для секретов, и, видимо, ее бывший даже не удосуживался особо скрывать свои похождения, выставляя ее тем самым на всеобщее осмеяние.

«Сделай перерыв. Нет смысла копаться в этих унижениях», – заставила она себя, допивая чай.

Ромашковый чай не дал никакого эффекта. Оказавшись в постели, Мара ворочалась, как проклятая душа. Она продолжала видеть эти caras de bundos, эти демонические маски, недоумевая, почему трупы так и не были опознаны и в чем причина такого разрыва во времени между двумя убийствами.

Мара еще не знала, но получилось так, словно она перенесла переливание лимфы: теперь одержимость Баррали заразила и ее.

В деревнях внутренних районов Сардинии sa oghe de Deu[37], колокол, до сих пор отмечал основные этапы существования, фундаментальные вехи жизни жителей. Рождения, свадьбы, похороны, религиозные праздники… Это был своего рода голос общины, перезвоны которого все учились узнавать с детства, чтобы ориентироваться в жизни деревни.

Перед тем как отправиться на работу, Бастьяну Ладу припарковал внедорожник возле tzilleri. Когда он зашел внутрь, бармен, поприветствовав его, приготовил ему двойной кофе с добавлением граппы. В баре повисла глухая тишина. Еще до того, как взять в руки чашку, Бастьяну услышал su toccu de s’ispiru, похоронный звон.

Присутствующие начали переглядываться, и бармен на мгновение встретился с холодными глазами Ладу, который пил кофе в этой тишине, полной немых обвинений и бронзового плача колокола. Все, хотя и делали вид, что ничего не произошло, слышали о пожаре, который ночью превратил в пепел земли Чириаку, найденных мертвыми в результате очевидного убийства-самоубийства после ссоры.