Лишний в его игре - Филипенко Алена - Страница 64

Слишком поздно, но благодаря вам я все-таки осознал одну важную вещь: чувства других гораздо важнее наших целей.

Я уезжаю к своей семье, но не оставляю адрес. Я хочу просто исчезнуть. Время вместе с вами — прекрасная сказка, и, как любая сказка, она должна однажды кончится. Моя кончается сейчас.

Все это: наша готовка вареников, поездки, разговоры за травяным чаем, походы по магазинам — просто игра в семью. Но… не семья. Так не могло долго продолжаться. Я думаю, сейчас вам тяжело понять мой выбор. Но пройдет время, и вы поймете.

Я никогда вас не забуду.

Данил

В письме Ярославу я рассказываю о прошлом Катерины Николаевны. О том, что когда-то его мама была такой же, как он: живой, горячей и свободолюбивой, стремилась к мечте. Но прошлое — собственная мечта — сломало ее.

Она бросила рисование и стала образцовой дочерью, делала все ради одобрения родителей, жила по их указке. Она стала очень приземленным, практичным человеком. Она растоптала картину, которая так много значила для нее, но… не выбросила. Не хватило духу. И только сейчас решила распрощаться с ней навсегда.

Катерина Николаевна долго была несчастна без своей мечты. Только спустя годы она нашла дела, которые приносят ей радость: забота о семье, преподавание. Она убеждает себя, что у нее все прекрасно, но, подозреваю, иногда она все равно думает о том, какой была бы ее жизнь… со сбывшейся мечтой. Вот для чего ей всегда и во всем надо быть лучше всех — чтобы создать иллюзию счастья.

Сейчас она считает, что совершила в юности ошибку, а родители ее спасли. А раз так, родители должны определять, как жить их детям, — так они уберегут их от зла и бед. Именно поэтому она так требовательна и строга с сыном.

Я добавляю, чтобы Ярослав постарался ее понять. Дальше — частично пишу то же, что писал Катерине Николаевне: как намеренно ссорил их. Упоминаю рекламки. Рассказываю, как Катерина Николаевна скучает по нему, как вглядывается в окна.

Я обещаю ему, что, если он вернется, она примет его таким, какой он есть. Она потеряла его однажды и не захочет, чтобы это повторилось. Я верю: так и будет. Верю в нее.

Она очень любит его. Его, не меня. Она никогда не заменит своего сына никем другим. Как я ни пытался занять его место, у меня ничего не вышло и никогда не выйдет. Поэтому я уезжаю. Я больше не встану между ним и его мамой.

Я привязался не только к ней, но и к тебе. Как бы я действительно хотел быть частью вашей семьи, Яр… Мечтаю об этом до дрожи, до безумия. Хотел бы драться с тобой за последний сырок в холодильнике, и чтобы мы делили на двоих мамины пендели.

Прошу об одном: перестань быть таким упрямым, вернись к ней. Она тебя ждет. Я сказал ей, что это я украл деньги из сейфа, но знаю, что это сделал ты. Тебе решать: поддержать эту легенду или нет. Но уверен: если ты скажешь ей правду, она простит тебя. Да что там говорить! Она уже простила. Ей не нужны эти деньги, ей нужен ты.

Извини, что принес тебе столько проблем. Это я потопил наш с тобой «Титаник», но очень надеюсь, что у меня получится все исправить.

P. S. Уличные колонки зимой не заледеневают, потому что клапан, который открывается, чтобы подать воду, находится ниже уровня промерзания грунта.

P. P. S. Оставляю тебе кусочек солнца под дверным ковриком.

Хмурь

Когда Катерина Николаевна уходит на работу, я кладу письмо для нее на видное место. Забираю совсем мало вещей: только то, что у меня уже было до переезда. Всю одежду и обувь оставляю, кроме пары кроссовок — тех первых, которые она мне купила. Надеваю свои старые джинсы, старую водолазку.

В последний раз смотрю на комнату, на кухню, на все вокруг, глубоко вдыхаю в надежде унести уютные и родные запахи с собой. В другой жизни этот дом мог быть моим… Кто знает — может, по парадоксу Эммета Брауна реальность, в которой я живу здесь как полноправный член семьи, правильная, а эта — нет? Я этого никогда не узнаю. Но я счастлив хотя бы потому, что в какой-то реальности мои мечты могут быть явью.

Я выхожу из квартиры, закрываю дверь и оставляю ключи под ковриком.

Направляюсь к дому Ярослава. Бросаю в почтовый ящик второе письмо, а также — печенюшку «Вагон Вилс» в синей упаковке. Под дверной коврик кладу картину «Девочка и солнце», вынув ее из треснутой рамки.

А затем уезжаю к Нонне.

 Ярослав

 28

В моей жизни все больше Антона, а вместе с ним — больше «Форсажа», Доминика Торетто и его пафосных высказываний про важность семьи.

В общении с Антоном я все чаще упоминаю маму и дом.

«Мама бесилась, когда я спал в выходной до полудня, и уже часов с девяти вламывалась ко мне под дурацкими предлогами. Сейчас же никто не вламывается, можно спать хоть весь день, кайф!»

«Дома у нас было не принято перекусывать. Всегда — только полноценные трапезы „при свечах“. А теперь я могу есть бутеры когда и сколько угодно!»

«Мама ни за что бы не разрешила мне купить разномастные чашки. Дома все покупалось только комплектами, все должно было сочетаться».

Я хочу сделать акцент на том, что в моей жизни все стало лучше. Но на самом деле мне приятно возвращаться в прошлое хотя бы в воспоминаниях. Антон это замечает. Вообще он точно так же в наших разговорах упоминает Ксюшу. Делает вид, что рад свободе, а на самом деле тоскует и чахнет.

На днях на улице мы случайно наткнулись на Ксюшу и ее подруг. Они проходили совсем рядом. Ксюша и Антон даже не переглянулись, как будто стали друг для друга невидимками. Но потом Антон весь вечер был понурый. Я уже начинаю сомневаться: может, зря я навязал ему советы о том, как классно быть независимым и делать все, что хочешь? Раньше он хотя бы задротом был, а сейчас — не пойми кто.

Едим яичницу. Антону я кладу в тарелку, а сам ставлю сковородку на стол. Говорю:

— Мама бы меня убила. Она приходила в ужас, если кто-то ел со сковородки.

Он внимательно смотрит на меня. Спрашивает:

— Ты не думал, что пора вернуться?

— Мне некуда возвращаться, — резко отвечаю я.

— Есть. У тебя есть семья.

— Которая от меня отказалась.

— Иногда нам приходится идти на уступки. Ты не понимаешь…

Он делает серьезный и напыщенный вид, открывает рот — вот-вот изречет великую мудрость. Но, догадываясь, откуда у этой мудрости растут ноги, я его опережаю:

— Если снова повторишь одну из поучительных цитат Доминика Торетто, я расплавлю твой чертов «Форсаж» на газовой конфорке. И хрен ты где еще найдешь лицензионную версию!

Он быстро захлопывает рот.

* * *

Проверяю почтовый ящик. Не хочу новых сюрпризов с отключением электричества. Никаких квитанций не прислали, но есть что-то еще. Я достаю письмо и синий квадратик с печеньем «Вагон Вилс».

Сердце колотится быстрее. Я догадываюсь, кто отправитель.

Застываю и какое-то время не могу пошевелиться. Мимо, шаркая и заваливаясь в стороны, проходит неопрятная хмурая тетка в многослойной одежде и с нечесаными волосами.

— Чего тут трешься? — недовольно говорит она мне. — Хулиганство задумал?

— Я вообще-то тут живу, — огрызаюсь я, но тетка не слышит.

Поднимаясь, она продолжает бубнить:

— Ходют, ящики ломают, а мы потом плати за новые…

Я вздыхаю. Не знаю, что не так с людьми на этой планете, но не проходит ни дня, чтобы ко мне и моим ровесникам не пристал на улице кто-нибудь из стариков за сорок. Увидят нас — и обязательно остановятся, начнут воспитывать, и неважно, чем ты в этот момент занят. Ощущение, что старики у нас сплошь педагоги.

Если я кого-то жду на улице, обязательно мимо пройдет какой-нибудь мужик и спросит, чего я тут делаю. Если стою в компании, обязательно кто-нибудь укоризненно скажет: «Пропащее поколение! Ни увлечений, ничего у них нет, ходят как неприкаянные, и мозги текут от ничегонеделанья… Сталина на вас нет! Там бы вы без дела не сидели…» И когда рисуешь граффити — вроде бы находишься при деле! — говорят то же самое…