Лишний в его игре - Филипенко Алена - Страница 67

Крутят один из эпизодов звездной саги, сразу не разберу — какой.

Ищу глазами Ксюшу и вскоре нахожу — по центру в первом ряду. Она экспрессивно и громко цитирует реплики одновременно с героиней фильма. Мне это кое-кого напоминает…

— …но наши народы всегда жили в мире. Торговая Федерация разрушила все, что мы создавали упорным трудом. Мы все погибнем, если не примем срочных мер. Я прошу вас о помощи. Нет, я умоляю о помощи… Мы — ваши преданные слуги.

Гиперпривод мне в зад! Да как же вы вообще смогли расстаться, голубки? Вы просто идеальная пара!

Здесь есть свободные места, но я решаю все же подождать Ксюшу снаружи, а то в этом зале концентрация задротства на квадратный метр просто смертельна.

Конечно, сразу Ксюша не раскалывается. Хмурится, смотрит с непробиваемым видом, повторяет, что ничего про Даню не знает. Но я убежден: это не так.

— Ксюш, — серьезно говорю я. — Я понимаю, что ты выполняешь его просьбу. Ты дала ему обещание и не можешь нарушить. Я спрашиваю не просто так. Не уверен, знаешь ли ты про мою маму и Даню, а также про то, какая жесть творится у Дани в семье, это очень долго рассказывать… В общем, моя мама твердо решила забрать Даню у Нонны. Стать его опекуншей или не знаю, как там это называется.

— Правда? — Огромные глаза Ксюши блестят надеждой. Ясно: о ситуации она знает.

— Да. Она готова пройти через суд и всякую нервотрепку. Она не отступит. Но для этого нам нужно сначала Даню найти. А это невозможно без твоей помощи.

Она борется с собой, но уже сомневается. Я давлю — и она в конце концов сдается и говорит мне новый адрес Дани. Мы уже собираемся разойтись, но тут я говорю:

— Антону плохо без тебя.

Она удивлена: явно не ожидала, что речь пойдет об Антоне. И не знала, что мы общаемся. Но через пару секунд Ксюша напускает на себя гордый и сердитый вид:

— Мне плевать. И вообще, я не собираюсь обсуждать это с тобой.

— Просто мы дружим, и я вижу, что ему тяжело.

— Адрес записал? — Судя по резкому тону, она хочет побыстрее уйти.

— Ксюх, еще минута, пожалуйста. — Я умоляюще смотрю на нее. Мне нужно, чтобы она меня выслушала.

Она милостиво скрещивает руки на груди. Воодушевленный, я начинаю:

— Я тебя понимаю. Этот чувак — он всегда был как говно в проруби: и потонуть не может, и плыть ему некуда… Тупо ждешь, когда разложится.

Ксюша усмехается. Думаю, она в какой-то степени согласна со мной.

— Он был ужасно скучным и вообще… никаким. Естественно, рядом с таким всегда приходится брать на себя роль лидера и вести его за собой. Развлекать, выдумывать что-то новое. И ты… ты реально огромная молодец. Если бы не ты, чел совсем пропал бы. Ты очень много для него делала.

Теперь она слушает более миролюбиво. Ей приятно. Может, она чувствует вину из-за их разрыва? Наверное, много раз себя спрашивала, а правильно ли поступила? А я ее хвалю вместо того, чтобы ругать.

— Но он меняется, — продолжаю я. — Даже у таких, как Тоха, в конце концов формируется характер. Думаю, это благодаря тебе. Смотря на тебя, он понял, как здорово гореть каким-то делом, отдаваться ему полностью. И у него даже появились свои увлечения, что-то, чем он тоже горит. Но он пытался от тебя это скрыть. Стыдился, боялся, что ты не одобришь или разочаруешься в нем: ты же считала, что он звездный задрот, а он совсем другой. И однажды он понял, что не может так. Он очень хочет быть с тобой, Ксюх. Но также ему жизненно необходимо, чтобы ты приняла его тем, кто он есть.

Она смотрит вдаль задумчиво и понуро, не отвечает. Я признаюсь:

— Сейчас у меня крайне хреновый период в жизни, и именно Тоха не дает мне пропасть. Его сейчас вообще не узнать.

На прощание я хлопаю ее по плечу:

— Ладно, я пойду, не буду больше грузить. А про Антона ты просто задай себе вопрос: сможешь ли ты его любить просто так, а не за что-то?

— Яр, а что у него за увлечения? — слышу я в спину.

Улыбаюсь. Оборачиваюсь и загадочно отвечаю:

— Спроси его сама. Он тебя еще сильно удивит.

* * *

Мы с мамой подъезжаем к новому дому Дани — убогому двухэтажному бараку. Паркуемся. Мама остается в машине, а я выхожу.

Мама не пошла со мной, чтобы не насторожить Нонну или Грузного и не навести их ни на какие мысли раньше времени. А на меня не упадет никаких подозрений, я ровесник Дани. Могу быть его другом или одноклассником.

Захожу в подъезд. Здесь все такое убитое и мерзкое, что я ежусь от отвращения. Пахнет сырым чердаком, жареными оладьями и кошачьей мочой. Как же тут живут люди? Поднимаюсь на второй этаж. Звоню в дверь.

Открывает мне тот самый Грузный. Сожитель Нонны. За его спиной — прогнивший пол, пыль и мусор, на стенах — облупившаяся краска. Внутри пахнет старым тряпьем, куревом и вареной капустой.

— А Даня дома? — говорю я.

— На работе он, — грубо отвечает Грузный и длинным грязным ногтем ковыряется в зубах. Потом сплевывает прямо под ноги.

— А где он работает?

— На мойке. Но у него еще смена, — строго добавляет он. — Ты его не отвлекай, а то ему штрафы вмажут за то, что хер пинает в рабочие часы.

— Хорошо, я подожду.

Я собираюсь уйти. Грузный кричит мне в спину:

— Эй, слышь? Передай ему, что я знаю, что у него сегодня получка, но, если хотя бы рубля не досчитаюсь, я ему все ноги переломаю!

Я ускоряю шаг. Быстрее, какой же кошмар! Как Даня тут живет?

Я передаю маме слова Грузного. Мы едем искать мойку. Это оказывается легко: она одна в городе. Паркуемся. Почти сразу я вижу Даню, и у меня сжимается сердце. Какой он худой, и как же нелепо сидит на нем огромный защитный комбинезон.

Он бегает со шлангом вокруг машины, смывает пену. Вид усталый, измученный. Я смотрю на маму. Лицо не выражает никаких эмоций, но по глазам вижу, что ее вскрыли, как банку с консервами. Ей стыдно, и она винит себя. Даня уехал полтора месяца назад, и мама считает, что за это время сделала очень мало для того, чтобы его отыскать.

Мы дожидаемся конца рабочей смены. И наконец Даня, уже переодевшись в обычную одежду, выходит из здания автомойки.

Мы вылезаем из машины. Даня замечает нас, останавливается. Хмурится. Оглядывается по сторонам, вжав голову в плечи, как будто… боится, что кто-то заметит. Похоже, он нам не рад.

Мама обнимает его, но он никак не отвечает. Ему неловко. Он смотрит на меня:

— Значит, ты вернулся?

Я киваю:

— Вернулся. Благодаря тебе.

— Я рад. Но… Зачем вы приехали?

— Это долгая история. Может, поедим? — Мама смотрит на вывеску пиццерии напротив.

В пиццерии берем пиццу с цыпленком барбекю и садимся за дальний столик у окна. Здесь довольно шумно. Кто-то пришел с семьей, кто-то — с друзьями. Все весело болтают и здорово проводят время, только за нашим столиком траур и напряжение.

Даня так сильно сгорбился над тарелкой, что его шишка, висящая на цепочке, уже почти окунается в соус барбекю. Он старается есть медленно, режет кусок пиццы с помощью ножа и вилки.

Но я вижу, что он очень голодный и еле сдерживается. Я его не узнаю. Он всегда был худым, но сейчас вообще одни кости. Лицо заострилось, синяки под глазами стали заметнее. Кажется, что от лица остались одни глаза, и эти глаза меня пугают — бесцветные, словно потухшие.

Даже его неизменная шишка как будто уменьшилась, совсем иссохла.

Мама тоже все замечает, она не скрывает тревоги.

— Даня, расскажи нам, как ты теперь живешь? — спрашивает она.

Он пожимает плечами:

— Нормально, обычно.

— Ты теперь работаешь на мойке?

— Да.

— Тебя заставляют?

— Нет, я сам так захотел, — говорит он куску пиццы.

— А что со школой?

Он молчит, а затем нехотя отвечает:

— Я решил уйти из школы.

— Что?! — ахаем мы с мамой одновременно. — Почему?

Он пожимает плечами:

— Это мое решение.

— А как же дальнейшая учеба? Институт? — растерянно спрашивает мама.