О времени, о душе и всяческой суете - Браннер Джон - Страница 6

– Я ничего не слышу, – тяжело сглотнув, ответил я.

– Словно гвозди в гроб забивают! – Она метнулась к двери в дом и принялась стучать по ней и толкать ее. – Ты должен это слышать!

Теперь я услышал. Из дома доносился тикающий звук – мощный, величественный, медленный ритм, настолько тихий, что я уловил его лишь после того, как она велела мне напрячь слух. Часы. Всего лишь часы.

Встревоженный ее неистовством, я схватил ее за плечо. Она повернулась и прильнула ко мне, как плачущий ребенок, спрятав лицо у меня на груди.

– Это невыносимо, – стиснув зубы, выпалила она.

Я чувствовал, как она дрожит всем телом.

– Уйдем отсюда, – прошептал я. – Давай уйдем, если тебе так больно.

– Нет, я не этого хочу. Я все равно буду слышать этот звук – разве ты не понимаешь? – Слегка отстранившись, она посмотрела на меня. – Я все равно буду это слышать! – Ее глаза заволокла пелена, все ее внимание обратилось к часам в доме. – Тик-тик-тик… Господи, меня будто хоронят заживо!

Поколебавшись, я сказал:

– Хорошо, сейчас я все исправлю. Отойди.

Она посторонилась. Подняв ногу, я изо всех сил ударил стопой по двери. Что-то треснуло. От удара боль разлилась по всей ноге, до самого бедра. Я ударил еще раз – косяк сломался. Дверь распахнулась. Тиканье тут же стало громче и отчетливее.

А лунный свет выхватил из темноты сами часы, расположенные напротив двери: высокий часовой шкаф, выше меня, с поблескивающим при каждом тяжелом движении маятником.

На ум мне пришла строчка из старинного, мрачного негритянского гимна: «По крышке гроба молоток стучит…».

Внезапно я ощутил ту же подавленность, что и Наоми. Я прошел по комнате, открыл стеклянную дверцу шкафа и быстрым движением остановил маятник. Тишина принесла облегчение, подобное глотку холодной воды после долгой жажды.

Наоми осторожно вошла вслед за мной и, как зачарованная, уставилась на циферблат часов. Я вдруг заметил, что она не носит наручных часов. Никогда не видел, чтобы она их носила.

– Избавься от них, – сказала она, не переставая дрожать. – Пожалуйста, Дерек… избавься от них.

Я присвистнул, снова окинув взглядом старое чудовище.

– Это не так-то легко! – сказал я. – Они очень тяжелые!

– Прошу тебя, Дерек!

Меня пугала ее настойчивость. Отвернувшись, Наоми уставилась в угол. Как во всех этих тесных, псевдостаринных домах, здесь было всего три комнаты. Та, где оказались мы, была забита мебелью: большая кровать, стол, стулья, сундук. Подозреваю, что, если бы не это нагромождение предметов, Наоми спряталась бы в углу.

Что ж, можно попробовать.

Поразмышляв, я пришел к выводу, что лучше разобрать часы.

– Тут есть лампа? – спросил я. – Плохо видно. При свете мне было бы проще работать.

Она что-то неразборчиво пробормотала; затем щелкнула зажигалка, и комнату озарило мерное свечение, начало которому положила желтая вспышка. До меня донесся запах керосина. Она поставила лампу на стол так, что свет падал на часы, минуя меня.

Я снял гири и сунул их в карман; затем достал из нагрудного кармана отвертку и атаковал шурупы в углах циферблата. Как я и рассчитывал, без них получилось извлечь весь механизм. За ним, словно пуповина, потянулись цепи, с тихим лязгом преодолевшие деревянный порожек.

– Дай! – прошептала Наоми и вырвала механизм у меня из рук.

Он составлял на удивление малую часть веса этих часов. Она бросилась вон из дома и бегом пересекла улицу. Через мгновение послышался всплеск.

Я ощутил укол сожаления. А потом рассердился на себя. Скорее всего, это не редкий образец антикварного мастерства, а фальшивка. Как и вся деревня. Прижав к себе шкаф и ухватив за передние углы, я потащил его к двери. Часы я разбирал с сигаретой во рту; теперь дым начал застилать мне глаза, и я выплюнул сигарету на пол и затоптал ее.

Каким-то образом мне удалось выволочь шкаф из дома и перетащить через дорогу на волнолом. Я остановился передохнуть, вытер пот с лица, потом встал позади этой махины и со всей силы толкнул ее вперед. Полетев вниз, она разок перекувырнулась в воздухе и со всплеском упала в воду.

Я проводил ее взглядом и тут же пожалел об этом. Шкаф выглядел точно как дрейфующий на волнах мрачный гроб.

Но все же я постоял там минуту-другую, не в силах отвести глаз, потому что не мог избавиться от ощущения, будто только что совершил некий символический акт, смысл которого невозможно объяснить никакой логикой. Его значимость делала его таким же реальным, тяжелым и плотным, как кусок уплывающего вдаль дерева.

Качая головой, я медленно возвращался назад. Оказавшись в дверях, я не сразу обратил внимание на то, что было у меня перед глазами. Затем остановился как вкопанный, поставив одну ногу на истоптанную ступеньку, которая вызывала недовольство Наоми. Желтый огонек лампы слегка подрагивал на ветру, поднимаясь слишком высоко. От него исходил резкий запах дыма, а в камине было темно.

Глядя на лампу, Наоми медленно, будто наслаждаясь каждым движением, расстегивала свою черную блузку. Вытащив край блузки из-за пояса брюк, она сбросила ее и осталась только в черном бюстгальтере. Туфли она тоже скинула.

– Считай это актом неповиновения, – задумчиво произнесла Наоми. Мне показалось, она обращается скорее к себе, нежели ко мне. – Я сниму траурные одежды.

Она расстегнула брюки, и они упали на пол. Трусики тоже были черные.

– Теперь с трауром покончено. Я верю, что все получится. Получится скоро. О да! Весьма скоро.

Заведя за спину тонкие, покрытые золотистым загаром руки, она сбросила лифчик на пол, но последний предмет одежды взяла в руку и швырнула о стену. На мгновение она замерла; затем, как будто впервые заметив мое присутствие, медленно повернулась ко мне.

– Я красивая? – спросила она.

У меня пересохло в горле.

– Боже мой, да, – сказал я. – Ты одна из самых красивых женщин, которых я когда-либо видел.

Она наклонилась над лампой и погасила ее. В тот момент, когда опустилась темнота, она сказала:

– Докажи.

А через некоторое время на кровати, застеленной грубым одеялом, после того как я раза два или три повторил: «Наоми… Наоми!», она вновь заговорила. Ее голос казался холодным и далеким.

– Я не собиралась называть себя Наоми. Я подумывала назваться Ниобой, но не смогла вспомнить имя.

Много позже, когда она прижалась ко мне так сильно, будто льнула к утешению, к самому существованию, обняв меня и переплетя свои ноги с моими, теперь уже под одеялом, потому что ночью похолодало, я почувствовал, как шевелятся ее губы возле моего уха.

– Долго еще, Дерек?

Я чувствовал себя потерянным. Никогда еще я не был так обессилен, словно меня бросало по океану во время шторма и колотило о камни. Я с трудом смог открыть глаза.

– Что? – невнятно прошептал я.

– Долго еще?

Из глубин уставшего разума я с боем вырвал ответ, не особенно сознавая или заботясь о том, что говорю.

– Если повезет, – пробормотал я, – это не займет и десяти лет. Наоми, не знаю… – И, приложив неимоверные усилия, закончил: – Господи, ты делаешь со мной невообразимое и после этого ждешь, что я буду в состоянии размышлять?

Но вот что самое невероятное. Мне казалось, я вот-вот провалюсь во тьму, впаду в кому, усну непробудным сном. Однако пока тело отдыхало, мой разум воспарил над сознанием, заняв выгодное положение, откуда мог заглянуть в будущее. Я знал, что сделал. Знал, что мой примитивный аппарат произведет на свет второй, третий, и третий сумеет справиться с задачей. Я разглядел и распознал сопутствующие проблемы и понял, что их можно решить. Я вспомнил имена людей, которым хотел бы поручить работу над этими проблемами: некоторых из них я знал лично, и они, если дать им такой же шанс, какой выпал мне, могли создать в своей области такие же новые технологии, какие создал я. Совпав, как подобранные вручную шестеренки, части составили целое.

Календарь и часы все это время были у меня в голове.