Три минуты с реальностью - Флейшгауэр Вольфрам - Страница 15

• Предыдущая
• 15/91
• Следующая

Он перестал, но она часто замечала это короткое движение его руки.

Она знала, что в их с отцом отношениях есть какая-то проблема. Как он смотрит иногда на нее! Такой взгляд выходит за рамки отцовской привязанности и интереса. Она стала жаловаться, что ей далеко до школы, и добилась того, что для нее нашли эту квартиру. Казалось, он и сам понимает, что лучше ей жить отдельно. Интересно, мама что-нибудь замечает? Трудно сказать, что у нее на уме. Однажды вечером Джульетта даже решила написать ей письмо. «Дорогая мамочка, – начала было она, – хочу, чтобы ты знала: я очень люблю папу, но все-таки не так сильно, как ему следует любить тебя». Дальше она так и не написала, но и не выбросила листок. Он до сих пор лежал где-то в ее старых вещах.

Около полуночи отец ушел.

Следующий день оказался трудным. С утра она чувствовала себя совершенно разбитой и после утренней тренировки с трудом представляла, как сможет продержаться весь день. Тяжело дыша, она стояла у окна, смотрела на улицу, на деревья, покрытые желтыми листьями, и ощущала страшную тоску по совсем чужому мужчине, который уже знает о ней все: запах кожи, губ, влагалища. Интересно, по ней видно, что с ней произошло?

Четко исполнив свою партию, она старалась держаться позади, пристроившись на корточках среди других балерин и танцоров – в перерывах между репетициями все они располагались по краям репетиционного зала, чтобы перевязать пуанты или подколоть пачку. Некоторые делали друг другу массаж, другие листали журналы или просто стояли, прислонившись к стене, будто выключенные автоматы. Повсюду валялись футболки и свитера, рюкзачки и пакеты, откуда торчали пластиковые бутылки с водой. Взгляд то и дело натыкался на модные синтетические ботинки на теплой подкладке, синие или красные, ибо нет ничего приятнее, чем сменить после репетиции пуанты на изящную мягкую теплую обувь. Кто завел у них эту моду? Раньше все они носили шлепанцы. Другая новая фенька состояла в том, что мужчины подворачивали левую штанину тренировочных брюк выше колена. Джульетта никак не могла взять в толк, что в этом такого шикарного, однако приверженцы моды, похоже, полагали, что подобным образом противопоставляют себя чересчур регламентированному балетному бизнесу. Закрученная штанина символизировала критическое отношение к строгим законам классического балета, как писаным, так и неписаным, а подобные жесты в определенной степени отражали истинное положение дел в этом искусстве.

Строжайшая, почти военная регламентация, пронизывающая балет, особенно бросилась ей в глаза в тот понедельник. Нет, в самом балете Джульетта не усомнилась. Танец прекрасен, только когда совершенен. И никакие уступки, иные мнения и интерпретации здесь неуместны. Балетное па сродни звуку скрипки: ясному и чистому (или фальшивому).

С этим приходится смириться. Хотя бывает, что магия совершенства почти не ощущается, зато приметы тяжких его поисков видны повсюду. Поисков механических, автоматических, повторяемых многократно, словно все они и в самом деле просто заводные куклы, – как по сей день продолжает думать ее мать. Танцующие автоматы. Присутствуя на репетиции, сложно отделаться от такого ощущения. Совершенство движений является результатом строгой дисциплины, индивидуальная свобода каждого полностью подчинена идее достижения вершины мастерства всем коллективом.

– Клаудиа, рука, черт побери! Все! Добавьте наконец напряжения в торсе, когда встаете в пятой позиции!

Неясно, правда, зачем подобное искусство миру, в котором царят индивидуализм, субъективизм и натурализм? Некоторые возможности для индивидуального самовыражения есть только у солистов, но и у тех они ограничены строгими рамками. Что отличает, например, нынешний танец от хореографии времен Петипа? Лебеди из «Лебединого озера» сегодня порхают по сцене так же, как и сто лет назад. Ничего не изменилось. А если бы изменилось? Может, люди сегодня страдают от несчастной любви иначе, чем раньше? Может, слезы современных Зигфрида и Одетты – простая водичка? Интересно, меняется ли вообще что-нибудь в этих вещах? В нескольких метрах впереди скользит в круазе 31 прима-балерина. Разве мыслима более достойная, совершенная, прекрасная форма для человеческого тела?

Но почему у нее в голове вообще вертятся все эти мысли, пока она сидит на корточках у стены и разглядывает вросший ноготь на большом пальце сидящей рядом балерины, отрезающей все новые полоски пластыря и осторожно приклеивающей их на раны, напихав между пальцами комки ваты? Почему сегодня Джульетта чувствует себя не у дел и не может дождаться конца репетиции, чтобы переодеться, принять душ и попытаться отыскать Дамиана?

Когда она вернулась домой, автоответчик мигал. Три сообщения от него. Она слушала голос, едва не задохнувшись от охватившего ее ликования. Спустя два часа он был у нее. Чуть не задушил поцелуями, объятиями, ласками и пятьюдесятью темно-красными розами. Они занимались любовью на шерстяном ковре между диваном и пуфиком, почти не разговаривали, только смотрели друг на друга и пытались найти хоть какое-то объяснение тому, что происходит. Но объяснения не было, по крайней мере такого, которое можно и нужно было бы облекать в слова. Потом несколько часов лежали рядом, рассказывая друг другу о том, что пережили за последние семьдесят два часа – вспоминая каждую мелочь, каждое отдельное ощущение. Джульетте непременно хотелось знать, что он подумал, когда в пятницу увидел ее в театре. Что бросилось ему в глаза? Почему, как он утверждает, он влюбился с первого взгляда? Их общее прошлое насчитывало к тому моменту всего три дня, но тем для разговоров с избытком хватило на весь вечер и полночи. Она узнала, чем он тут занимается. Оказывается, он в Берлине уже три месяца: репетирует танго-шоу и одновременно дает уроки танго. Его всегда интересовала Германия, еще со школы. Казалась ему страной, полной противоречий, прекрасной и пугающей одновременно. Такие вещи его всегда занимали. Гений и злодейство.

– Интереснейшая страна. Жизнь. Люди. Манеры.

– Что ты имеешь в виду?

Он рассказал о поразившем его безмолвии. О тишине в домах, молчании в автобусах, покое в парках. В берлинском парке можно пережить незабываемые ощущения, наблюдая, как люди одеваются и, особенно, как раздеваются. Публично. В Буэнос-Айресе слышал, что в Берлине голышом лежат на траве, но не мог себе этого представить. Только увидев собственными глазами, понял, почему они это делают. Здесь никто не боится показаться смешным.

– В Германии чувство стыда у людей сосредоточено на другом.

– Что ты имеешь в виду?

– Сказать глупость они стыдятся сильнее, чем показаться смешными. У нас наоборот. Вот, например, в парке, в Кройцберге 32. Молодой человек загорает голышом. Постепенно солнце сдвигается, и он оказывается в тени. Он встает, натягивает футболку и, так и не надев трусы, проходит несколько метров, снова раскладывает вещи, снимает футболку и ложится. Аргентинец скорее бы застрелился, чем стал разгуливать по парку в футболке, но без трусов.

Джульетта засмеялась.

Он рассказывал обо всем, что его удивило. Как люди непринужденно запихивают в себя жареную картошку и сосиски прямо на улице, не обращая внимания на то, что половина лица вымазана горчицей или майонезом. Как безвкусно оформлены многие магазины. Что в такой высокоразвитой стране до сих пор есть квартиры без туалетов и жильцам приходится бегать в клозет на улице. А квартиры без ванны? С печкой, которая топится углем. В столице одной из самых богатых стран мира. Раньше он не мог себе этого представить. Впрочем, не менее удивительно и то, что люди вовремя приходят на встречи и ожидают того же от других.

– А разве у вас не так?

– Нет, каждый договаривается о нескольких встречах на одно и то же время.

– А если обе состоятся?

• Предыдущая
• 15/91
• Следующая