Бестужев. Служба Государевой Безопасности (СИ) - Измайлов Сергей - Страница 46

— Как минимум, уже понятно, что начальник контрразведки в этом участвует, — сказал я и подозвал официанта, чтобы заказать ещё кофе и пирожные. — Рыльце у герцога в пуху по пояс. Просто никто не решится ему это предъявить, учитывая, что ему скорее всего покровительствует человек очень весомый. Я как-то листал новости Самары и мне попалось фото, где рядом с Альтенбургским стоит князь Преображенский, может это не случайность?

— Да ну, не думаю, — отмахнулся Боря и впился зубами в одно из принесенных лакомств. Быстро прожевал и проглотил без удовольствия, словно просто стресс заедал. — Преображенский владелец «Волги» и смачного пакета акций «Москвича», нафига ему ещё и «Лада»? Насколько я помню, он по поручению императора контролирует отрасль, что вполне логично объясняет его присутствие в Самаре, где собираются запускать значимый для империи объект.

— Ага, просто контролирует, как и куда будут тратиться его деньги через посредника, коим является герцог.

— Не исключено, конечно, но я очень сомневаюсь. Опять же, у нас нет таких связей, чтобы этот вопрос разрешить. Ладно, пойду я уже, мне всё равно добавить нечего, больше информации по инвестициям у меня нет. Паш, — он назвал меня этим именем, с трудом перешагивая через внутренний барьер. — Ты всё-таки подумай о том, что я тебе говорил об отце, может накопившаяся в тебе обида и ненависть к мачехе застилают глаза и скрывают правду?

— Думаешь, я настолько слеп, что не замечаю очевидных вещей? — хмыкнул я. — Если бы отец продолжал меня любить, я почувствовал бы это нутром. Любовь — это не обязательно то, о чём говорят, она бывает тихой, безмолвной, но ты её ни с чем не перепутаешь. Когда человек тебя любит, ты почувствуешь, что у него за тебя душа болит, даже если он в это время на тебя орёт и готов наброситься с кулаками. Когда эта драная овца начала давить мне на горло коленом, сначала я чувствовал, что он меня любит и сочувствует, переживает за шалопая, но потом я ощущал только холод и раздражение, как будто я чемодан без ручки.

— Понятно, — Боря окончательно сник. — Ладно, мне пора. Пиши, если что.

Он без энтузиазма выбрался из-за стола и направился к выходу, тяжело переставляя ноги. У меня сжалось всё внутри, он переживает из-за сложившейся ситуации больше меня. Он переживает за меня. Не нужны слова, чтобы это понять. Но я не смог ему объяснить, что всё в порядке.

— Борь, — окликнул я его, он остановился в двери и резко обернулся, словно надеясь, что я изменю своё мнение. — А твой отец сказал моему, что я жив?

— Какая тебе разница? — бросил он и ушёл, хлопнув дверью.

Я сидел и тупо пялился на дверь. Только сейчас до меня начало доходить, что я только что потерял друга. Может всё не так фатально, но создалось впечатление, что он конкретно во мне разочаровался и не скоро захочет разговаривать. Жаль, надеялся донести до него суть своей проблемы, но видимо не получилось. Попробую в другой раз. Наверно не скоро.

И у меня появилась новая проблема. Если правильно его понял, отец узнал о моём существовании. Это многое меняет. Теперь он будет более активно меня искать, скорее всего догадается, что сменил документы, возможно и внешность. Придется теперь быть более осторожным, поработать над манерами и жестикуляцией. Хорошо бы узнать, как Боря понял, что это я. Подсказали какие-то жесты или манера разговора? Или всё-таки рассмотрел меня через изменения лица и голоса?

В идеале было бы задать эти вопросы прямо сейчас, но я прекрасно понимаю, он тупо не ответит на звонок или сообщение. Хотя, зачем я сам за него решаю, что он будет делать, а что не будет? Дам ему шанс решить. Звонить не стал, написал сообщение.

В этих размышлениях я добрался до общаги. Боря так и не прочитал. Ну что ж, будем ждать, когда перестанет дуться, очень надеюсь, что перестанет. Доел давно остывший заказанный ужин и снова углубился в чтение, пытаясь въехать в азы магбиофизики. Чтиво оказалось настолько увлекательным, что не заметил, как заснул.

Чудесное новое утро, отлично выспался, принял душ и в бодром расположении духа пришёл на плац. Утреннее построение сегодня принимал не дежурный офицер, а проректор по воспитательной работе, с ним ещё два должностных лица из деканата. Интересно, что их заставило прийти сегодня на работу раньше восьми утра?

— Господа курсанты! — твердым командным голосом нарушил воцарившуюся тишину проректор. — Вчера в стенах нашего учебного заведения произошло неприемлемое, один из вас применил грубую физическую силу к нескольким курсантам, которые к нему подобные меры воздействия применять не собирались. В академии службы государевой безопасности, которая курируется лично его величеством императором Иваном седьмым, такое поведение неприемлемо и будет наказано в соответствии с уставом академии. Повторное подобное грубое нарушение дисциплины повлечет за собой не административное наказание, а отчисление из академии. Теперь мы познакомимся поближе с виновником вопиющего происшествия. Курсант Бестужев Павел Петрович, выйти из строя.

Приехали. Нет, я догадывался, что будет наказание, просто сейчас об этом не думал и не ожидал такой официальности. С таким пафосом и размахом меня лицом в грязь ещё на макали. Я почувствовал, как загорелись щёки и уши. Проявив чудеса строевой подготовки, я направился к трибуне и остановился на полпути от строя к проректору, замерев по стойке «смирно».

— Курсант Бестужев, — он чеканил каждое слово, словно вбивая гвозди молотком. Хорошо хоть не в крышку моего гроба. — За грубый дисциплинарный проступок и учитывая отсутствие смягчающих обстоятельств, вам назначено наказание в виде трехсуточного пребывания на гауптвахте. Наказание будет приведено в исполнение немедленно. Сопровождение к месту пребывания будет осуществляться с применением подавляющих наручников и кандалов. Караульным выйти на плац и приступить к сопровождению виновного.

Не помню момента в жизни, когда я чувствовал себя хуже, чем сейчас. Такое унижение перед строем! Образцово-показательное? Наверно для того, чтобы другим неповадно было. Даже когда спал в кустах в посадке под Тамбовом, доев запеченного в костре ежа, я чувствовал себя намного уютнее. Мне тогда было пофиг на дискомфорт, главным для меня было чувство свободы. Теперь меня перед моими однокурсниками и всеми остальными учащимися лишали свободы, надев наручники и кандалы, при защелкивании замков которых, я почувствовал резкий упадок сил.

Конвоиры подхватили меня под руки, чтобы я не растянулся плашмя на плацу и повели в сторону старой башни на краю территории академии, где и находилась «губа». Бросив взгляд в сторону строя я увидел в основном брезгливые и безразличные взгляды, несколько сочувствующих и столько же довольных. Последние принадлежали Гудовичу и его друзьям. Они злорадно улыбались и втихаря демонстрировали мне непристойные жесты. Но кроме этого разнообразия эмоций была и ещё одна, главная. Страх. Курсантам наглядно показали, как выглядит наказание за грубый дисциплинарный проступок.

Я с трудом волочил ноги, бряцая цепью кандалов по брусчатке. Проректор продолжал вещать поучительные речи перед замершим как терракотовая армия строем, но я его не слушал. Да просто физически не мог — в голове шумело, в ушах звенело. Действие подавляющих наручников я ощущал впервые в жизни и очень надеялся, что этот опыт не повторится. Но, как говорится, не зарекайся.

Путь до старой башни мне показался бесконечно долгим. Состояние подавленности и бессилия было на грани болевых ощущений. Всё-таки нет, за гранью. Казалось, что боль пронзала всё тело невидимыми нитями. Уже одно наличие таких оков на руках и ногах было вполне достаточным наказанием, могли бы в камеру не кидать.

Судя по тому, как меня шмякнули об пол, это были какие-то скоты. Ну или люди Гудовича. Единственным приятным послевкусием такого «бережного» отношения было снятие кандалов. Подавленность и боль отступили, слабость осталась. Я с трудом заполз на жесткую кровать и сразу вырубился.