Идеальные - Хакетт Николь - Страница 44

Удалить ткань. И все.

– Мне очень жаль, – повторила еще раз врач.

Холли оцепенело кивнула. Они с Ником условились о дате повторного визита и вышли из врачебного кабинета.

По возвращении к дому Ник впервые за несколько недель предложил остаться.

– Если хочешь, оставайся, – сказала Холли. – Но не надо этого делать ради меня. Со мной все будет в порядке.

Ник в это поверил, потому что у него не было основания не поверить. В конечном итоге Холли получила то, что хотела. Вселенная услышала ее мысли и посчитала ее – по той или иной причине – заслуживающей такого исхода. И Ник в дом не зашел.

Первое, что сделала после этого Холли, – отправилась на пробежку. Правда, пробежала она всего полмили, а потом развернулась и пошла домой. Тело показалось ей чужим и обрюзгшим, бег стоил мучительных усилий.

Зайдя чуть позже в ванную, Холли долго изучала свое отражение в зеркале, анализируя каждую линию и изгиб. Она как будто рассматривала незнакомку. Ей еще не доводилось чувствовать себя преданной собственным телом. Настолько преданной. А теперь она почувствовала. Как такое могло быть? В ней что-то умерло, а она даже понятия об этом не имела. Непостижимо…

В тот вечер Холли просидела в одиночестве на кухне до тех пор, пока солнце не опустилось и вокруг не сгустилась темнота. У нее не было права чувствовать, будто она что-то потеряла, будто у нее что-то украли. И в ту ночь, и во многие ночи потом Холли предпочла не чувствовать ничего. Вместо этого она ела.

Селеста

На следующий день

Вик, Исландия

После того как полиция нашла автомобиль Алабамы, Скай созвала всю группу в столовую.

– Принято решение завершить путешествие раньше, – объявила она, когда женщины расположились.

В углу столовой парочка Эмили-Марго дружно глотнули воздуха. Их парный вдох получился слабым, но достаточно шумным, чтобы Селеста оглянулась. И с каким-то онемелым удовольствием отметила, что их лица, округлившиеся от потрясения, удивительно гармонировали с их одинаковыми комплектами домашней одежды.

Селеста подумала о Белле, глаза которой точно также расширялись перед лицом препятствий или неожиданных событий, как будто она просто не могла поверить в то, каким разочарованием порой оборачивалась ее жизнь. Но что именно так расстроило Эмили и Марго – новые обстоятельства, вскрытые в ходе расследования, или резкое прерывание путешествия, – Селеста по их виду не поняла.

– Сейчас мы работаем с «Гольслэндом» над тем, чтобы перебронировать ваши обратные билеты, – сказала Скай.

Выражение ее лица было до странности официальным, и Селесте стало интересно: может, это «Розовый кошелек» проинструктировал своих координаторов поездок по поводу действий в таких ситуациях в рамках общего тренинга? Селеста тут же представила себе группу безликих сотрудников компании, раздающих розовые методички со сценариями всех мыслимых и немыслимых трагедий, с которыми могли столкнуться во время путешествий координаторы.

– На некоторые ваши рейсы билеты уже забронированы, – продолжила Скай. Официальное выражение на ее лице сменила угрюмость. – После нашей общей встречи я пообщаюсь с каждой из вас, чтобы все уточнить и подтвердить.

По столовой пронесся шелест, хотя никто из женщин ничего не сказал. Селеста не смогла взглянуть ни на одну из них. А вперила взгляд в потертое ковровое покрытие.

– И вот еще что, – заговорила снова Скай, когда волна беспокойной, озабоченной энергии схлынула. – Мы будем вам крайне признательны, если вы воздержитесь от размещения постов об этой поездке на некоторое время, – и через пару секунд добавила: – Учитывая обстоятельства, я уверена, что вы все понимаете.

Единственными из всей группы, кто не шелохнулся при этом заявлении, были Холли, с отсутствующим выражением на лице смотревшая в стену, и Кэтрин, сидевшая рядом с Селестой. Кэтрин громко чавкала мятной жвачкой. Сочетание звука и запаха было настолько тошнотворным и настолько одурманило голову Селесты, что она испугалась, как бы ее не вырвало.

К счастью, ее не вырвало. По окончании общего собрания она оговорила детали перелета со Скай и ушла в номер в полном раздрае чувств.

Она не знала, кто собрал вещи Алабамы. Но, вернувшись в их спальню, не обнаружила чемодана подруги. Селеста молча пересекла комнату и опустилась на кровать напротив так и оставшейся неубранной постели Алабамы. Без особой причины Селеста нагнулась и подобрала с пола ботинок— первый из предметов, которыми целилась в нее прошлой ночью Алабама. Единственной вещью, попавшей в нее, был тюбик губной помады, и Селесте пришла в голову мысль: может, это было намеренно? Может, Алабама в действительности не хотела причинить ей вред? Может, она все-таки не поверила в то, что Селеста оказалась способной на то, что сделала?

Ботинок в ее руке стал расплываться – заволокшая глаза влага превратила его в белое пятно. Разозлившись на себя за готовность расплакаться и за наглое желание пожалеть себя, Селеста поспешила вытереть слезы.

И задалась вопросом: а призналась бы она Алабаме сама, если бы та не узнала обо всем первой? За свою жизнь Селеста исповедалась всего раз, хотя та ситуация разительно отличалась от этой. Это было в католической церкви (а по факту в простой телефонной кабинке со встроенной вентиляцией воздуха). Селеста исповедалась с целой группой потенциальных обращенцев в католицизм в ходе обряда христианского посвящения взрослых. Луи был потомственным католиком, унаследовавшим обычаи праздновать Рождество и Пасху от родителей; по правде говоря, он считал такое наследство нефункциональным, но – по традиции ради традиции – захотел сочетаться брачными узами в церкви, а для этого Селесте потребовалось пройти обряд посвящения, поскольку на тот момент она была некрещеной.

Восемь месяцев Селеста встречалась с мужчинами и женщинами средних лет в подклете их местной церкви и изучала основы католицизма за поеданием пончиков, присыпанных сахарной пудрой. Иногда она находила предмет подозрительным, иногда ужасающим, а порой – и таким, и таким. Но идея исповедания пришлась ей по нраву. Селесте понравилось перечислять свои грехи, превратить абстрактное бремя вины в конкретный, подсудный список грехов и проступков. Она не исповедалась по-настоящему, как должна была бы, в соответствии с церковным руководством для людей, решивших принять христианскую веру. И она не воспринимала священника как посредника между людьми и Богом. И все-таки ощутила определенный душевный комфорт, перебирая пальцами бусины четок при покаянии и зная точно, какими словами описывать свои грехи, чтобы получить от них отпущение.

«Возможно, это сейчас мое покаяние», – подумалось Селесте. Если верить полицейскому Бьёрнсону, ей никакие серьезные неприятности не грозили. По крайней мере, в глазах закона она была невиновной. Неверность не являлась уголовно наказуемой. Как и предательство своей лучшей подруги. Единственными реальными плодами этих двух «деяний» могли стать потеря подруги и возможная потеря мужа. Последнего еще можно было избежать. Все зависело от того, какая информация всплывет и от кого Луи ее услышит.

Все остальные последствия гнездились в ее голове – знание того, что Алабама уехала одна в короткую исландскую ночь и слетела с набережной в воду. И понимание того, почему она была настолько расстроенной, что сделала такое.

Селеста резко встала с кровати: сидеть ей внезапно стало невмочь. Она обвела взглядом номер, теперь лишь наполовину заполненный, в отличие от предыдущего дня. Чтобы успеть на перебронированный рейс домой, Селесте надо было покинуть мини-гостиницу не позже чем через два часа. А она еще не упаковала вещи. Но это не имело значения. Сейчас – конкретно в данный момент – она больше не могла оставаться в этой комнате, наедине со своим чувством вины.

Селеста подобрала с пола второй ботинок, обула оба на ноги, затем надела ветровку и вышла за порог. К счастью, в коридоре никого не было. Все остальные участницы их группы, должно быть, находились в своих номерах, собираясь в обратную дорогу и между делом сплетничая.