Голдфингер - Флеминг Ян - Страница 4
- Предыдущая
- 4/49
- Следующая
– Прекрасно, прекрасно.
Повисла пауза. Дюпон несколько раз щелкнул зажигалкой, затем, сообразив, что сейчас он производит впечатление попусту суетящегося человека, отодвинул ее. Судя по всему, он решился. Глядя на свои руки, Дюпон произнес:
– Вы когда-нибудь играли в канасту, мистер Бонд?
– Да, хорошая игра, мне нравится.
– А в канасту вдвоем?
– Тоже играл, хотя этот вариант мне кажется совсем неинтересным. Если сам не сделаешь глупость и партнер ее не сделает, игра обычно заканчивается с ничейным результатом. Шансы на крупный выигрыш совершенно нулевые.
Дюпон согласно кивнул.
– Именно. Я тоже так считал. Сыграв сотню партий, равные по силе партнеры останутся при своих. Это не то, что джин или Оклахома. Но, с другой стороны, именно это мне и нравится. Просто времяпрепровождение с кучей карт, понемножку выигрываешь, понемножку проигрываешь, а в конечном счете все довольны. Так?
Бонд кивнул. Принесли мартини. Дюпон заказал еще два коктейля и продолжил:
– А как бы вы отреагировали, мистер Бонд, если бы я сказал, что проиграл в канасту двадцать пять тысяч долларов в течение недели?
Бонд открыл рот, собираясь ответить, но Дюпон остановил его нетерпеливым жестом.
– И заметьте, я хороший игрок. Я являюсь членом «Ридженс клуба», играл с игроками класса Чарли Горена, Джонни Кроуфорда, вообще-то в бридж, но это я к тому, что в этом деле я не новичок.
Дюпон вопросительно глянул на Бонда.
– Если вы играли все время с одним и тем же партнером, то этот человек – шулер.
– И-мен-но! – Дюпон хлопнул ладонью по столу. – Именно. Об этом я и подумал, когда проигрывал, проигрывал, проигрывал четыре дня подряд. Я сказал себе: «Этот сукин сын жульничает» – и решил узнать, как он это делает, а потом вышвырнуть его из Майами. Я удвоил ставки, затем удвоил еще раз. Этот тип несказанно обрадовался. А я все время следил за ним, следил очень пристально за его жестами, картами, словами. И ничего! То есть абсолютно. Карты некрапленые, никаких условных знаков, ничего. Мои собственные карты. Новая колода по первому требованию. Ни малейшей попытки заглянуть в мои карты. Да он и не мог этого сделать, ведь я сидел напротив. Рядом никого, кто бы мог подсказывать. А он все выигрывал, выигрывал, выигрывал... Сегодня опять выиграл. Утром. И днем. В конце концов я совершенно озверел, впрочем, не показал виду. – Последняя реплика предназначалась Бонду, дабы тот не подумал, что Дюпон не умеет достойно проигрывать. – Я заплатил, как положено, но тут же, ничего не говоря этому типу, собрал вещички, приехал в аэропорт и взял билет на первый же рейс до Нью-Йорка. Подумать только! – Дюпон всплеснул руками. – Я спасаюсь бегством! Но двадцать пять «косых» это двадцать пять «косых». А могло бы быть и пятьдесят, и сто... И не мог я больше продолжать играть в эту чертову игру, не имея возможности схватить этого хмыря за руку. И я просто-напросто сбежал. Как вам это нравится? Я, Джуниус Дюпон, плачусь в жилетку, потому что не смог больше выносить этот грабеж.
Бонд сочувственно хмыкнул. Принесли мартини. Бонда эта история заинтересовала, его всегда интересовало все, связанное с картами. Он представил себе сцену, когда двое мужчин сидят друг против друга, один из них спокойно складывает канасту, откладывает в сторону и записывает очки, а другой с едва сдерживаемым раздражением швыряет карты на стол. Было совершенно ясно, что Дюпона обманули. Но каким образом?
– Двадцать пять тысяч – большие деньги. Какие были ставки? – спросил Бонд.
– Начальная ставка двадцать пять центов, потом пятьдесят, затем доллар. Для такой игры это высокая ставка. Даже при двадцати пяти центах выигрыш составляет пятьсот долларов за игру. А при ставке в доллар проигрыш равносилен самоубийству.
– Но вы, вероятно, изредка выигрывали?
– Да, но только когда ему это было нужно из тактических соображений. Гроши. Он избегал всех моих ловушек, предвидел все мои действия, как будто точно знал, какие карты у меня на руках.
– А зеркал в помещении не было?
– Да нет! Мы играли на открытом воздухе. Он говорил, что хочет позагорать. И, конечно, загорел. Красный, как рак. Играли мы только утром и днем. Он говорил, что не играет вечером, потому что потом долго не может заснуть.
– А он кто? Как его зовут?
– Голдфингер.
– А имя?
– Аурик. Это, кажется, означает «золотой», не так ли? Вот он такой и есть. Огненно-рыжий.
– Национальность?
– Вы мне не поверите, но он английский подданный. Живет в Нассау. Исходя из фамилии, можно подумать, что он еврей, но внешность у него не семитская. Да у нас во «Флоридиане» его бы и не приняли, если бы он таковым являлся. У нас с этим строго. Паспорт выдан в Нассау, ему сорок три года, холост, по профессии брокер. Это сведения из его паспорта. Я узнал у гостиничного детектива, когда сел с ним играть.
– И какого рода брокер?
Дюпон кисло улыбнулся.
– Я у него спросил. Он ответил: «О, я занимаюсь всем, что подвернется». Весьма уклончивый тип. Как только задаешь прямой вопрос, тут же замыкается, но весьма любезно беседует абсолютно ни о чем.
– Насколько он богат?
– Ха! Это-то и есть самое главное! Он просто трещит от золота! Прямо лопается! Я выяснил это через мой банк в Нассау. Он купается в золоте. В Нассау миллионеров – словно грязи, но он – первый или второй по списку. Свои деньги он вроде бы держит в виде слитков. Таскает их по всему свету, получая прибыль на разнице цен. Ведет себя, прямо как федеральный банк. К валютам относится с недоверием. Не могу сказать, что в этом он не прав. Учитывая, что он один из самых богатых людей в мире, возможно, это его система. Но вот в чем вопрос: раз он настолько богат, зачем ему понадобились какие-то паршивые двадцать пять тысяч?
Официанты, окружившие их стол, избавили Бонда от необходимости отвечать. Состоялся ритуал водружения в центр стола большого серебряного блюда с крабоидами. Возле каждой тарелки поставили по серебряному соуснику с топленым маслом и тосты. В бокалах пенилось розовое шампанское. Наконец старший официант, подойдя к ним сзади, обвязал им шеи салфетками, свисающими до пола.
Бонд вспомнил Чарльза Лаутона в роли короля Генриха VIII в фильме «Частная жизнь Генриха VIII», но ни Дюпон, ни окружающие никак не отреагировали на столь «свинские» приготовления. Дюпон, произнеся: «Каждый сам за себя», – положил себе на тарелку несколько крабоидов и, макая их в масло, стал есть.
Бонд последовал его примеру и тоже приступил к трапезе, поглощая самое вкусное в его жизни блюдо.
Мясо крабоидов было нежнейшим из всех, какие он когда-либо пробовал, особенно в сочетании с тостами и слегка жженым топленым маслом. Ледяное шампанское с легким привкусом земляники приятно холодило небо. Они ели спокойно и с удовольствием, не проронив ни слова, пока полностью не очистили блюдо.
Слегка рыгнув, Дюпон в последний раз стер шелковой салфеткой масло с подбородка и удовлетворенно откинулся на спинку стула. Лицо его пылало. Он посмотрел на Бонда с гордым видом.
– Я позволю себе усомниться, мистер Бонд, что кто-нибудь где-нибудь едал что-либо вкусней. Как вы считаете?
Я хотел легкой жизни, подумал Бонд. Красивой жизни. Нравится ли мне все это? Нравится ли мне жрать, как свинья, и выслушивать замечания такого сорта? И внезапно сама идея съесть еще одно такое кушанье или любое другое в компании Дюпона вызвала у него отвращение. Но он тут же устыдился своей реакции. В конце концов, что хотел, то и получил. Это протестовал сидящий в нем пуританин. Бонд высказал пожелание, и это его пожелание было не только исполнено, оно было буквально впихнуто ему в глотку.
– Не могу ничего сказать по этому поводу, но, несомненно, было очень вкусно.
Дюпон вполне удовлетворился ответом и заказал кофе. Бонд отказался от предложенных сигар и ликера, закурил и стал с интересом ждать продолжения. Он был уверен, что продолжение последует. И не ошибся. Дюпон прочистил горло.
- Предыдущая
- 4/49
- Следующая
