Санитарная рубка - Щукин Михаил Николаевич - Страница 10

— Жилу порвали, суки… Ничего, я на узел ее завяжу!

И завязал — по весне выбрался на крыльцо, опираясь на костыль. Худой, черный, как обгорелая жердь, стоял на верхней ступеньке, придерживаясь за перила, и запрокидывал голову, глядя в небо. Надежда в тот день, сварив облепихового киселя, отправила ребятишек, чтобы они отнесли кастрюльку для больного. Они вошли в ограду, испуганно примолкли, не узнавая дядю Гришу, но он, увидев их, подбодрил:

— Народы, чего припухли?! Страшный снаружи стал? Не бойтесь, скоро обыгаюсь, как раньше буду, как новенький. Тогда котят нажарим и в Индию поедем. Кровь из носа — поедем!

В Индию вместе с ребятишками Гриша Черный не уехал, но зато окончательно оклемался, вошел в прежнюю силу и в прежнюю жизнь, за одним лишь исключением — он перестал колоть скотину. Когда его просили по старой памяти, честно отвечал:

— Не могу, рука вздрагивать стала. Да и скотину теперь жалею, живая она, как мы, живая…

Работал Гриша Черный до самой пенсии на пилораме рамщиком. Схоронив жену, во второй раз жениться не стал и жил один — сам себе хозяин. Годы шли, а он оставался прежним, худым и смуглым на лицо, будто время не имело над ним никакой власти. Только цвет густых волос на голове поменялся — с аспидно-черного на ослепительно-белый.

Теперь Гриша сидел на лавочке возле богатыревской ограды, зорко поглядывал на дорогу и не торопился вставать или идти навстречу Сергею и Богатыреву. Ждал, когда они сами подойдут. Кивнул головой, отвечая на приветствие, и сразу же, без всяких предисловий, огорошил:

— Поехали ко мне, народы, разговор есть. Я седни только узнал, что Алеху схоронили, узнал бы раньше — хоть на похороны бы пришел… Ладно, теперь чего, поехали, поехали…

И первым, не дожидаясь, что ему ответят, направился к «жигулям», опираясь на длинную суковатую палку.

Маленький бревенчатый домик с аккуратным палисадником смотрелся, как картинка, все вокруг прибрано, почищено, где надо — подкрашено. И в самом домике также было чисто и опрятно. Никогда не подумаешь, что старик здесь один живет и своими руками порядок наводит, какой не каждая баба может соблюсти. У порога, на цветном половичке, Богатырев и Сергей разулись, прошли к столу. Гриша Черный поставил свою палку в угол, тоже разулся и присел на низкую табуретку, стоявшую у стены, вытянул ноги, словно после долгой ходьбы, и принялся разглядывать своих гостей. Молчал и разглядывал.

— Дядь Гриш, зачем призвал-то? — первым не выдержал Сергей. — В гляделки поиграть?

— В гляделки с девками играют, а я думаю. Ладно, томить не стану. Думай, не думай, а супчик сам не сварится. Шире, дале, боле, выше… Значит, так, народы, слушай меня. Попал я в особую милость к господину Караваеву. С год назад, наверно, решил себя водочкой побаловать, прихожу в магазин, а там Караваев собственной персоной, видно, ревизию наводить приехал своему хозяйству. Признал, кинулся, как к родному, обнимать начал. Помнит, оказывается, как я ему задницу прикрыл, когда он грузчиком еще в райпо обретался.

— Как это тебя угораздило? Ни разу не слышал! — Сергей от удивления даже со стула привстал — никак он не мог связать дядю Гришу и Караваева: что между ними может быть общего?

— Я ж не баба, чтоб по всему околотку бегать и пересказывать, да и Караваев не болтуша, лишнего слова не брякнет. А прикрыл просто — ножик спрятал, пожалел молодого дурака. Они тут разодрались ночью, как раз напротив меня, всерьез разодрались, до ножей дошло. Караваев одного порезал, а ножик, когда милиция подъезжала, ко мне в ограду кинул. Ну а я тот ножик прибрал, спрятал. Не нашла его милиция, а раз доказательств нет, и кто кого порезал — неизвестно, суда не было, да и порезанный не в претензии оказался, одним словом, по пятнадцать суток все отсидели, на том и закончилось. Он, конечно, знал, что ножик я спрятал, но даже вида раньше не подавал, а тут, в магазине, как увидел, так сразу и признал. В хоромы к себе повез, угощать стал, спрашивает — чего тебе, дед, нужно, ты только скажи, я сделаю. Ничего, говорю, мне от тебя да надо. Я сам себя обихаживаю и сам себя кормлю…

— Дядь Гриш, я не пойму, мы-то здесь при чем? — да вытерпел Богатырев.

— Ты погоди, не ерзай, — сурово обрезал Гриша Черный. — Я еще в уме и ширинку вовремя застегиваю. Я не язык почесать, а рассказываю, чтобы вам ясно было — откуда у меня новость для вас. Есть прислужник у Караваева, ну, охранник, или кто там, черт поймет. Он меня домой отвозил и после приезжал, подарки от хозяина доставлял, балует тот меня, то колбасу посылает, то рыбу красную, водку непременно, а я не отказываюсь… Ладно… Вот этот охранник, или кто он там, в последний раз приехал с телефоном, здоровый такой телефон, и антенна при нем, без провода, значит, и телефон зазвонил. Охранник на крыльцо вышел, разговаривает, а дверь открытой осталась, я слышу… Может, и значенья бы не придал, мало ли о чем он толкует. Да только вдруг слышу, он говорит — Алексей Богатырев, и адрес называет — проспект Дзержинского, а дом какой и квартиру — я не запомнил, а после еще говорил, что и бабу его надо непременно разыскать, вот ее запомнил — Анна Аксенова. После он только слушал и головой кивал, а в конце сказал: если не сделаете, Каравай вам яйца обрежет. Недавно это было. А тут узнаю, что Алеха умер и что на похороны к нему не жена приезжала, а бабенка какая-то, никому незнакомая. Теперь уж вы сами, народы, думайте — к чему весь этот разговор? Я не знаю, и сказать мне больше нечего.

Гриша поднялся и пошел к столу, включил электроплитку, поставил чайник, из навесного шкафчика начал доставать чашки, ложки, сахарницу. Все это он проделывал молча, не оглядываясь на своих гостей, словно их здесь даже и не маячило. Сергей с Богатыревым переглядывались, не зная, что дальше делать и что говорить. Удивил их дядя Гриша. До крайности удивил.

— Чай-то будете пить, народы? Чего примолкли? К столу садитесь. Вот сахар, вот заварка, сами управляйтесь. В свою чашку дядя Гриша налил голого кипятка, отхлебнул несколько глотков и лишь после этого добавил заварки и насыпал сахара.

Богатырев с Сергеем от чая отказались и, попрощавшись, растерянно вышли на крыльцо.

Дядя Гриша их не провожал.

Вернувшись домой, они застали Светлану в слезах. Сидела за столом, по-старушечьи сгорбившись, сжимала в руках черный платок, уткнувшись в него лицом, всхлипывала, переходя навзрыд, и голос рвался, как рвется тонкая ленточка от самого малого усилия:

— Лешенька, да как же так получилось, да почему ты один остался, без догляда, без призора… Такой молодой, жил бы да жил… Господи?

И крепче сжимала платок, наклоняясь все ниже к столу.

Вдвоем едва успокоили. Сергей, осторожно обнимая жену за плечи, увел ее в спальню, уложил и долго сидел на кровати рядом, пока она не заснула. Осторожно, на цыпочках, пробрался на кухню, прихватил там недопитую бутылку с водкой, два стакана, хлеб и так же осторожно, на цыпочках, направился на крыльцо, поманив за собой Богатырева:

— Пойдем подальше, вон в садик, пусть поспит… А то брякнем чем-нибудь — разбудим: — Да и поговорить нам наедине надо. Ну, давай, не чокаясь, за помин души Алексея… А теперь, Коля, послушай меня. Светлане — ни слова. А что касается Гриши Черного, чего он говорил — одно скажу: не надо это дело трогать. Алексея все равно не вернешь, а тягаться с Караваевым… Все равно что с трактором бодаться. Если что — он меня с земли сотрет, вместе с пилорамой. Столько со Светланой горбатились — и теперь прахом? Нет, я не желаю, сразу говорю, на берегу. Без обиды…

— Да какая обида, нет у меня никакой обиды. Задача поставлена ясно, будем выполнять. Как завтра пораньше в город добраться?

— Первый рейсовый автобус в семь утра отходит. До автовокзала я тебя подброшу.

— Ну и договорились. Если кто спрашивать будет про меня, отвечайте, что уехал в город на работу устраиваться, а где жить будет — не сказал. Как стемнеет, я отлучусь ненадолго, а ты сделай вид, что я прогуляться пошел по родным местам.