Опричник. Том 2 (СИ) - Демченко Антон - Страница 33

Подчинившись, я разомкнул защёлки папки и, распахнув её, с трудом вчитался в написанный узорной вязью[11] старшего полуустава[12] текст на украшенном гербами и сургучными печатями пергаменте… натуральном пергаменте, без дураков!

Я читал затейливо исполненный, красующийся вручную раскрашенными буквицами документ и чувствовал, как губы сами собой разъезжаются в довольной улыбке.

— Вижу, мой подарок пришёлся вам по нраву, Кирилл Николаевич? — едва заметно усмехнулся Роман Третий, а когда я рассыпался в благодарностях, кивнул и, раскрыв так и не выпущенную из рук бархатную коробочку, выудил из неё лаконичный в своей простоте прямой чёрный эмалевый крест на алой колодке. Сделав шаг вперёд, государь приколол его к моему пиджаку рядом со знаком ордена Святого Ильи, и, пожав мне руку, заговорил, бросив мимоходом странный взгляд на цесаревича. — Разнообразие военных наград, статут которых позволяет награждать ими не состоящих на воинской службе подданных, невелико ввиду того, что поводов для таких награждений в нашей истории было немного. И большинство их пришлось на годы тяжелейших испытаний, выпавших на долю нашего государства. Крест Чести, кавалером которого вы сегодня стали, одна из таких наград. Её учредил государь Фёдор Первый, прозванный Воином, для отличия гражданских лиц, составивших охотничьи команды и геройски проявивших себя на полях сражений Северной войны. Этим же крестом мой отец награждал жителей блокадного Пскова и новгородских партизан, воевавших с интервентами, вторгнувшимися на наши земли во время княжьего мятежа. Будьте достойны имён героев, носивших этот орден, боярин.

— Благодарю за честь, государь, — отозвался я. Ну, в самом деле, а что ещё я мог ответить? Я же действительно не состою на военной службе, а значит, и рявкать «Служу Отчизне» мне не по чину. И слава богу, честно говоря. Сапогов, портянок и уставов мне хватило в прошлой жизни.

Задерживать меня после награждения Роман Третий не стал, а вот деда и цесаревича не отпустил. Ну, старику ещё предстоял его собственный доклад, должный дополнить мой рассказ, а вот зачем там нужен Михаил, я так и не понял… да и чёрт бы с ним! Не моё дело, не моя головная боль. Пусть венценосный батюшка сам разбирается со своим старшим отпрыском, а я буду держаться подальше… от них обоих.

Впрочем, удрать под бочок к Ольге, как хотелось, мне не удалось. Уже оказавшись на пороге приёмной, я получил на коммуникатор сообщение от деда с просьбой дождаться его в сквере Михайлова двора. И можно, наверное, было наплевать на эту встречу и свалить из Кремля, так ведь гранд же… отыщет и окном догонит. А закрываться от него в Эфире, чтоб навестись не мог, значит, лишить самого себя возможности манёвра и действия. Такое «закрытие» как минимум наполовину обрежет мои возможности эфирного оперирования. Ни окно самому открыть, ни в разгон уйти. А с моей беспокойной жизнью это не вариант. Так что, проще встретиться да выслушать, чем бегать не пойми от чего, только чтобы полелеять собственные обиды.

Вновь нацепивший свою маскировку, дед появился в полупустом сквере только через полтора часа, когда я уже откровенно устал рассматривать здешние архитектурные красоты и, устроившись на чугунной лавочке в тени раскидистого дерева напрочь неизвестного мне вида, в очередной раз с удовольствием рассматривал царский подарок.

— Любуешься? — присаживаясь на лавочку, озвучил очевидное Скуратов-Бельский.

— Можно и так сказать, — кивнул я. — Но вообще, скорее наслаждаюсь зримым воплощением моей свободы.

— О как! — крякнул дед. — Я полюбопытствую?

Чуть помедлив, я всё же вложил папку в его протянутую руку. Никита Силыч довольно споро пробежал взглядом по хитрой вязи текста и, задумчиво покачав головой, с громким хлопком закрыл папку, после чего вернул её мне.

— Однако, — протянул он. — Затейливо получается. И тебя с возможного крючка снял, проявил добрую волю, так сказать… и сына по носу щёлкнул, и…

— Создал прецедент, — согласно кивнул я. — Ранее никаких конфирмаций для создания именных школ не требовалось, в отличие от родовых. Но в этой грамоте-то форма моей будущей школы не указана вовсе. И понимай как хочешь.

— Именно, — кивнул дед. — С другой стороны, кому от этого плохо? Законодательно-то всё остаётся, как было, по крайней мере, пока.

— Но повод для изменения этого самого законодательства теперь имеется железный, не так ли? — усмехнулся я.

— Верно. Причём, скорее всего, никаких реальных препятствий со стороны Думы и Собора эти изменения не встретят, — подтвердил мои умозаключения дед. — Когда в последний раз у нас открывалась именная школа? В тридцатом году, дай бог памяти, Василий Ощепков открыл своё заведение. Почти девяносто лет назад. А в мире вообще?

— В тысяча девятьсот девятнадцатом. Тогда в Нихоне в префектуре Киото была открыта именная школа Морихея Уэсибы, — ответил я.

— Вот видишь, — развёл руками Скуратов. — Ныне открытие школы, что стихийной, что эфирной — редкость небывалая. Хватает родовых заведений, да государственных. Так что, спорить с его величеством на тему конфирмации открытия частных школ никто не станет. Смысла нет, как и прямой выгоды. Разве что в Соборе повозмущаются о притеснениях государевых людей. Да и то не всерьёз, а так, порядка ради… Ладно, то дела царские, нас с тобой не касающиеся. Лучше скажи мне, юноша, ты статут пожалованного ордена уже прочёл или…

— Или, — вздохнул я. — А что, никак там подвох какой имеется?

— А как же? — коротко рассмеялся дед. — Чтоб Рюриковичи да без подвоха… не, брат, шалишь! Не та семья, не те традиции. В общем, настоятельно советую не затягивать с ознакомлением. А будут вопросы, позвонишь, отвечу. Лови номер…

Коммуникатор на моей руке дрогнул, принимая очередное сообщение, и я тут же вспомнил о другом извещении, пришедшем на него во время речи государя. Правда, пришлось вновь отложить его прочтение, чтобы не отвлекаться от разговора с дедом. Тем более, что он заговорил о вещах, мне весьма и весьма интересных.

— Эмпатия шалит, Кирилл? — после недолгого молчания внезапно спросил Скуратов.

— Есть такое дело, — подобрался я.

— И контроль над эфирными техниками ухудшился, да? — прищурившись, протянул дед.

— Ты что-то знаешь, — констатировал я.

— Что-то… — не стал отрицать Никита Силыч и вздохнул. — Не думал, правда, что процесс будет столь скорым. Обычно гранду лет пять-шесть требуется, чтобы к первому пределу подойти. Но у тебя же всё не как у людей, да?

— Будто в этом есть моя вина! — фыркнул я, но тут же перебил сам себя. — Что за предел?

— Предел восприятия, — нарочито небрежным тоном отозвался Скуратов, но, не заметив признаков понимания с моей стороны, сменил тон. — Невежда.

— И в этом нет моей вины, — улыбнулся я. — Можешь направить все претензии моему учителю.

— Это кому ещё? — возмутился дед.

— Настоятелю Аркажской обители… покойному, — развёл я руками.

— Да тьфу на тебя! — расслабился Скуратов-Бельский и, чуть помолчав, неожиданно закатил целую лекцию о развитии эфирников, достигших уровня гранда. Недолгую, но весьма познавательную, из которой можно сделать простой вывод: развитие оператора Эфира не прекращается до тех пор, пока он использует свои умения. Будет использовать чаще, будет развиваться быстрее. Не будет использовать — сначала замрёт в развитии, а после и вовсе начнёт деградировать. И гранды здесь не исключение. Более того, именно на этом этапе развития оператор Эфира начинает зримо проявлять склонность к тем или иным манипуляциям. Кому-то лучше даётся сенсорика, кому-то оперирование с материей или энергией. Кто-то обретает возможность более плотного и осознанного взаимодействия с информационной частью Эфира… в общем, вариантов множество, и чем старше становится гранд, тем более «индивидуальными», не похожими на другие, становятся его умения и возможности. Собственно, предел восприятия, как назвал его дед, и является той чертой, границей, отделяющей «обычных» грандов от их коллег, осознавших свои сильные стороны. И все те непонятки, что происходят со мной в последнее время, как раз и являются первыми признаками приближения к этому пределу.