Тилль - Кельман Даниэль - Страница 13

По дороге мальчик подбирает три камня. Подкидывает вверх первый, потом второй, потом ловит первый и снова подкидывает, потом подкидывает третий, ловит и подкидывает второй, ловит и подкидывает третий, потом снова первый, и вот все три камня оказываются в воздухе. Руки описывают круги, все получается будто само собой. Фокус в том, чтобы не думать и не смотреть на камни пристально. Следить за ними, но при этом делать вид, что их вовсе нет.

Окруженный летающими камнями, он идет мимо дома Ханны Крелль и по полю Штегера. Перед кузницей он роняет камни во влажную грязь.

Входит, кладет на наковальню две монеты. В кармане у него еще две, но это кузнецу знать незачем.

— Мало, — говорит кузнец.

Мальчик пожимает плечами, берет монеты и поворачивается к двери.

— Погоди, — говорит кузнец.

Мальчик останавливается.

— Этого мало, больше надо.

Мальчик мотает головой.

— Так дело не пойдет, — говорит кузнец, — хочешь купить, так торгуйся по-людски.

Мальчик идет к двери.

— Да погоди ты!

Кузнец огромный, с голым волосатым животом, вокруг головы обмотана тряпка, лицо красное, все в крупных порах. Вся деревня знает, что он по ночам ходит с Ильзой Мелькер в кусты, один муж ее не знает — а может, и знает, только вид делает, что не знает, а то ведь что поделаешь против кузнеца-то? Когда пастор проповедует по воскресеньям о греховодстве, всякий раз смотрит на кузнеца, а иногда и на Ильзу тоже. Но их это не останавливает.

— Этого мало, — повторяет кузнец.

Но мальчик знает, что победил. Он вытирает лоб — огонь пышет жаром, тени танцуют на стене. Он кладет руку на сердце:

— Это все, что мне с собой дали. Чтоб мне в аду гореть!

С перекошенным лицом кузнец протягивает ему молоток. Мальчик вежливо благодарит и медленно, чтобы монеты в кармане не брякали, выходит из кузницы.

Идет дальше, мимо хлева Якова Бранднера, и дома Мелькеров, и дома Таммов, к деревенской площади. Может, там Неле? Она и правда там, сидит под накрапывающим дождиком на низкой стене колодца.

— Опять ты! — говорит он.

— Не нравится, так и гуляй отсюда.

— Сама гуляй.

— Я первая пришла.

Он садится рядом. Оба ухмыляются.

— Торговец приходил, — говорит она. — Рассказывал, что император велел отрубить головы всем большим господам в Богемии.

— И королю тоже?

— И королю тоже. Зимнему королю. Такое у него прозвище за то, что он только одну зиму пробыл королем, когда ему богемцы дали корону. Но он сбежал и вернется с огромным войском, у него жена — дочь короля Англии. Отвоюет Прагу, а императора прогонит и сам будет император.

Приходит Ханна Крелль с ведром, принимается возиться у колодца. Вода грязная, пить ее нельзя, но для мытья и скотины годится. Пока Неле и он были маленькими, они пили молоко, но уже пару лет как доросли до слабого пива. Вся деревня ест кашу, а пьет пиво. Даже богачи Штегеры. Для зимних королей и императоров есть на свете розовая вода и вино, а простые люди пьют молоко и пиво с рождения и до самой смерти.

— Прага, — говорит мальчик.

— Да, — говорит Неле, — Прага!

Оба они думают о Праге. Именно потому, что это просто слово, потому, что они ничего о ней не знают, Прага манит их как сказка.

— А сколько до Праги? — спрашивает мальчик.

— Очень далеко.

Он кивает, будто от такого ответа есть прок.

— А до Англии?

— Тоже очень далеко.

— Год пути, наверно?

— Дольше.

— Пойдем?

Неле смеется.

— А почему нет? — спрашивает он.

Она не отвечает, и он понимает: им обоим нужно сейчас не сказать лишнего. Из-за неосторожного слова всякое может выйти. В прошлом году младший сын Петера Штегера подарил брантнеровой Эльзе деревянный свисток, и так как она его взяла, то они теперь помолвлены, а они друг другу и не нравятся вовсе. Дело дошло до ландфогта в городе, а от него до официала, и тот рассудил, что ничего не поделаешь: подарок — это обещание, а обещание даешь не только человеку, но и Господу. Пригласить в путешествие — это еще не подарок, но почти обещание. Мальчик это знает, и знает, что Неле тоже знает, и оба знают, что надо сменить тему.

— Как твой отец? — спрашивает мальчик. — Поясница получше?

Она кивает:

— Не знаю, что твой отец сделал, но помогло.

— Травы да заговоры.

— А ты этому тоже научишься? Тоже будешь людей лечить?

— Я лучше в Англию уйду.

Неле смеется.

Он встает. Невнятно надеется, что она его удержит, но она молчит.

— Когда день солнцестояния наступит, — говорит он, — я тоже буду через костер прыгать.

— И я.

— Ты же девчонка.

— Сейчас от девчонки по носу получишь.

Он уходит, не оборачиваясь. Он знает. что важно не оборачиваться: если обернется, она выиграла.

Молоток тяжелый. Перед домом Хаинерлингов кончается деревянный помост, мальчик сходит с дороги и пробирается через высокую траву. Это небезопасно, в траве может водиться Маленький Народен. Он думает о Зеппе. После той ночи в лесу батрак его боится, держится от него подальше — это удачно вышло. Если бы только знать, что тогда в лесу случилось. Но думать об этом не хочется. Странная штука память — воспоминания не сами по себе приходят и уходят, можно их сделать ярче или пригасить, как лучину. Мальчик думает о матери, которая только-только начала снова вставать, на мгновение думает он и об умершем младенце, о некрещеной сестричке, чья душа теперь томится холодом.

Он останавливается, смотрит ввысь. Хорошо бы натянуть веревку над кронами, от одного церковного шпиля до другого, от деревни к деревне. Он разводит руки в стороны, представляет себе, как бы это было. Потом садится на камень и смотрит, как тают облака. Потеплело, воздух наполняется паром. Он потеет, кладет молоток на землю. Спать хочется, и есть тоже, до каши еще много часов. А если бы уметь летать? Замахать руками, оторваться от веревки, подняться в воздух, все выше и выше? Он срывает травинку, прикусывает кончик. Вкус у нее сладковатый, влажный, немного острый. Он ложится на землю и закрывает глаза; солнце греет ему веки. Влага травы проникает сквозь одежду.

На него падает тень. Мальчик открывает глаза.

— Я тебя напугал?

Мальчик садится, мотает головой. Здесь редко встретишь чужих. Иногда появляется фогт из окружной столицы, изредка приходят торговцы. Но этого чужака он не знает. Он молод, совсем юноша. Бородка подстрижена, одет в камзол, штаны из хорошей серой ткани, высокие сапоги. Взгляд ясный, любопытный.

— Ты себе представлял, каково было бы уметь летать?

Мальчик изумленно смотрит на чужака.

— Нет, — говорит тот, — это не волшебство. Мысли читать невозможно. Никто этого не умеет. Но если ребенок раскидывает руки в стороны, поднимается на носки и смотрит вверх, значит, он мечтает о полете. Не может поверить, что люди не летают. Что не дозволил нам Господь летать. Птицам дозволил, а нам нет.

— Все мы научимся летать, — говорит мальчик, — когда умрем.

— Кто мертвый, тот и есть мертвый. Лежит в могиле, пока не вернется Господь вершить свой Суд.

— И когда он вернется?

— Разве тебе пастор не рассказывал?

Мальчик пожимает плечами. Пастор, конечно, часто говорит обо всех этих вещах на проповеди, — о могиле, о Судном дне, о мертвецах — но голос у него монотонный, да и пьян он часто.

— В конце времен, — говорит чужак. — Но мертвые не чувствуют времени, на то они и мертвые, так что можно сказать и так: сразу. Как умрешь, так сразу и начнется Судный день.

— Отец мой тоже говорил такое.

— Твой отец ученый?

— Мой отец мельник.

— Рассуждать любит? Читает?

— Он много знает, — отвечает мальчик, — и людям помогает.

— Помогает?

— Когда болеют.

— Может, он и мне поможет?

— А вы больны?

Чужак садится рядом на землю.

— Как ты думаешь, день солнечным останется, или снова тучи набегут?

— Мне откуда знать?

— Ты же из этих краев.

— Снова тучи набегут, — говорит мальчик, потому что солнечно бывает редко, а дождь идет часто; погода всегда почти плохая. Поэтому на пшеницу неурожай, поэтому на мельницу приносят мало зерна, поэтому все голодные ходят. Говорят, раньше лучше было. Старики вспоминают, что лето было долгим, но, может, им только так кажется, как тут проверишь, они же старики.