Тилль - Кельман Даниэль - Страница 20

— Приветствую; Вацлав ван Хааг.

Доктор Тесимонд встает и кланяется в ответ.

— Большая честь, — говорит он, — большая радость.

Доктор Кирхер тоже встает, кланяется и снова садится. Значит, это не дьявол явился, а автор известного труда по зарождению кристаллов в сталактитовых пещерах; доктор Кирхер его читал когда-то и мало что запомнил. Он вопросительно смотрит на липу — в кроне вспыхивают блики, будто все вокруг только мерещится. Что здесь делает этот специалист по кристаллам?

— Я пишу трактат о ведовских процессах, — говорит доктор ван Хааг, выпрямляясь. — Разнеслась весть, что вы обнаружили в этой деревне колдуна. Я прошу разрешить мне выступить в его защиту.

Зрители шепчутся, бормочут. Доктор Тесимонд колеблется.

— Я уверен, — произносит он в конце концов, — что столь ученый муж может употребить свое время лучшим образом.

— Возможно. Но тем не менее я здесь и прошу вас об этом одолжении.

— Процессуальный кодекс не предусматривает адвоката для грешника.

— Но и не запрещает. Господин распорядитель, дозволяете ли вы мне…

— Обращайтесь к судье, почтенный коллега, не к распорядителю. Он произнесет приговор, но судить буду я.

Доктор ван Хааг смотрит на распорядителя. Тот бел от злости, но возразить ему нечего, он здесь и правда ничего не решает. Ван Хааг кивает и обращается к доктору Тесимонду:

— Есть множество примеров. В процессах все чаще участвует адвокат. Мало кто из обвиняемых способен выступить в свою защиту столь красноречиво, как наверняка всякий хотел бы, имей он такой талант. Вот, например, запрещенная книга, о которой только что шла речь. Вы сказали, она на латыни?

— Совершенно верно.

— А мельник читал ее?

— Владыка небесный, куда ему!

Доктор ван Хааг улыбается. Он смотрит на доктора Тесимонда, потом на доктора Кирхера, потом на мельника, потом снова на доктора Тесимонда.

— И что же? — спрашивает доктор Тесимонд.

— Книга ведь на латыни!

— И что?

— А мельник латыни не знает.

— И что?

Доктор ван Хааг с улыбкой разводит руками.

— Можно спросить одну вещь? — говорит мельник.

— Книга, которой запрещено владеть, почтенный коллега, есть книга, которой запрещено владеть. Это не есть лишь книга, которую запрещено читать. Не случайно санктум официум говорит о владении, а не о чтении. Доктор Кирхер?

Доктор Кирхер сглатывает, прокашливается, моргает.

— Книга — это возможность, — произносит он. — Книга всегда готова говорить. И не понимая ее языка, возможно передать книгу другим, что поймут ее и усвоят всю ее дьявольскую науку. Или же человек может изучить новый язык, найдя себе учителя, а если таковой не найдется, то и сам. Случалось и такое. Разглядывая и считая буквы, обдумывая их комбинации, возможно постичь язык, ибо велик дух человеческий. Таким образом святой Саграфий изучил в пустыне иудейский язык, движимый одним только желанием познать слово Господне в его изначальной форме. А о Тарасе Византийском сказано, что, созерцая долгие годы иероглифы, он постиг их смысл. Он не оставил нам ключа, и загадку эту придется разгадывать заново, но это будет сделано, и, может быть, уже очень скоро. А кроме того, нельзя забывать, что сатана, чьим вассалам доступны все языки, может пожаловать своему прислужнику дар чтения на латыни. Способен ли человек понять книгу — о том судить может один Господь, а не мы, смертные. Господь все ведает и в каждую душу заглянет в день Страшного Суда. Людской же суд может разбирать лишь простые факты. И вот самый простой из них: если книга запрещена, владеть ей не дозволяется.

— Кроме того, уже поздно для адвоката, — говорит доктор Тесимонд. — Процесс окончен. Только приговор еще не оглашен. Обвиняемый признался.

— Но, очевидно, под пыткой?

— Разумеется, под пыткой! — восклицает доктор Тесимонд. — Почему бы он иначе стал признаваться! Без пытки никогда бы никто ни в чем не признавался.

— В то время как под пыткой признаются все.

— Именно так, слава богу!

— Включая невиновных.

— Он виновен. У нас есть показания других. У нас есть книга!

— Показания других, которые тоже подверглись бы пытке, если бы этих показаний не дали?

Пару мгновений доктор Тесимонд молчит.

— Почтенный коллега, — тихо произносит он. — Разумеется, если человек отказывается дать показания против колдуна, то и сам этот человек должен быть допрошен и обвинен. Куда мы скатимся в ином случае?

— Хорошо, другой вопрос: ведьмовское забытье. Раньше говорили, что в забытьи колдуны и ведьмы говорят с дьяволом. У дьявола ведь нет власти в мире Господнем, так и у Генрикуса Инститора сказано, «потому дьявол является во сне, чтобы внушить человеку, будто бы дарит ему невиданные плотские утехи». Теперь же судят людей именно за те дела, что раньше называли видениями, внушенными дьяволом, — сам же сон притом все еще приводят как доказательство обвинения. Так как же, дела эти действительно вершатся или только мерещатся? Нельзя утверждать и то, и другое. В этом нет смысла, почтенный коллега!

— В этом есть глубочайший смысл, почтенный коллега!

— Тогда объясните мне его.

— Почтенный коллега, я не допущу, чтобы суд уничижали через пустую болтовню и сомнения.

— Позвольте спросить! — выкрикивает мельник.

— И у меня тоже вопрос, — встревает Петер Штегер и разглаживает мантию. — Долго все это тянется, нельзя ли сделать перерыв? Сами слышите мычание, коров доить пора.

— Арестовать его, — говорит доктор Тесимонд.

Доктор ван Хааг делает шаг назад. Стражники глядят на него в недоумении.

— Связать и увести, — говорит доктор Тесимонд. — Да, Кодекс о Тягчайших Злодеяниях дозволяет осужденному иметь адвоката, но нигде в нем не говорится, что приличествует самовольно объявлять себя защитником дьявольского прислужника и мешать суду глупыми вопросами. При всем уважении к ученому коллеге, этого я не потерплю, и мы выясним на допросе с пристрастием, почему почтенный человек ведет себя подобным образом.

Никто не шевелится. Доктор ван Хааг смотрит на стражников, стражники смотрят на доктора Тесимонда.

— Может быть, виновно тщеславие, — говорит доктор Тесимонд. — Может быть, что-нибудь похуже. Проверим.

В толпе смеются. Доктор ван Хааг делает еще шаг назад и кладет руку на рукоять шпаги. И ему могло бы удаться сбежать, стражники несмелы и небыстры, — но рядом с ним уже стоит мастер Тильман и качает головой.

И этого достаточно. Мастер Тильман очень высок ростом и очень широк в плечах, и лицо у него совсем другое, чем было только что. Доктор ван Хааг отпускает шпагу. Один из стражников хватает его за руку, забирает оружие и ведет его в хлев с укрепленной железом дверью.

— Я протестую, — говорит доктор ван Хааг, следуя за стражником. — Так обращаться с человеком моего положения!

— Позвольте вас заверить, почтенный коллега, ваше положение будет учтено.

Доктор ван Хааг еще раз оборачивается на ходу. Он открывает рот, но вдруг будто бы лишается сил — он совершенно ошарашен. Вот уже со скрипом открывается дверь, и он вместе со стражником исчезает в хлеву. Вскоре стражник выходит, закрывает дверь и задвигает оба засова.

Сердце доктора Кирхера колотится. Голова кружится от гордости. Не в первый раз он видит, что бывает с теми, кто недооценивает решительность ментора. Да, неслучайно он единственный пережил Пороховой заговор, неслучайно стал самым знаменитым подвижником благочестия всего иезуитского общества. Нередко на его пути попадаются люди, не сразу понимающие, с кем имеют дело. Но рано или поздно это понимают все.

— Сегодня вершится суд, — говорит доктор Тесимонд Петеру Штегеру. — Не время думать о том, чтобы доить коров. Если у твоего скота болит вымя, то болит оно во имя дела Господня.

— Понимаю, — говорит Петер Штегер.

— Истинно понимаешь?

— Истинно! Истинно понимаю!

— Итак, мельник. Мы прочли твое признание и хотим теперь услышать твои слова ясно и четко. Это правда? Ты виновен? Ты раскаиваешься?