1928 год: ликвидировать ликвидаторов (СИ) - Ангелов Августин - Страница 3

— Нет уж, дружище, так дело не пойдет. Если тебе наплевать на собственное здоровье, то мне хочется, чтобы это тело прожило подольше. Нам еще много важных дел предстоит. А для этого надо немедленно начинать борьбу с твоими вредными привычками.

Я даже не ожидал, что он услышит мой голос. Но, он услышал! Отдернув руку от папирос, Менжинский удивленно крутил головой в тщетной надежде увидеть говорящего. Еще не понял, бедолага, что я нахожусь прямо внутри его головы. Поскольку я молчал, он решил, что мой голос ему почудился. Потому снова потянулся к папиросам. На что я опять сказал:

— С этого момента я запрещаю тебе курить!

К тому же, на этот раз, я попробовал подкрепить свои слова действиями, попытавшись установить контроль за рукой Вячеслава, тянущейся к столу. Полный контроль я пока не захватил, но внутренняя борьба, которую я начал, привела к судорогам в пальцах.

— Ты кто такой, черт побери, чтобы мне запрещать? — наконец-то ответил он мне так же мысленно, разминая сведенные пальцы другой рукой.

Я пошел на хитрость, сказав:

— Я твой внутренний голос, твой инстинкт самосохранения. Слышал о таком? Так вот, я включился, поскольку положение критическое. Если с этого момента не будешь меня слушаться, то жить тебе остается недолго. В апреле следующего года тебя инфаркт прихватит, а в мае тридцать четвертого помрешь.

— Откуда такое может быть известно? — удивился Менжинский еще больше.

— Варианты твоей судьбы уже записаны там, где надо, в высших сферах, — сказал я, нагнетая интригу.

— Так почему же только моей судьбы? Раз ты мой собственный инстинкт самосохранения, то, следовательно, мы умрем вместе, — справедливо подметил Вячеслав.

— Вот потому давай лучше вместе подольше поживем, — предложил я.

— Да это и не жизнь, а сплошное мучение, — пожаловался он, попробовав встать и снова опустившись обратно из-за новой волны боли, вызванной попыткой движения.

— Ничего, с этого момента займемся лечением и оздоровлением всерьез, — подбодрил я.

А он сказал с грустью:

— Ну вот, ко всем моим болячкам теперь еще и шизофрения прибавилась. Внутренний диалог сам с собой начал вести. До чего же я дожил! А все из-за этой проклятой нервотрепки на службе, да из-за баб!

— Так и есть, — согласился я. И добавил:

— Вот давай и начнем с сегодняшнего дня бороться за наше здоровье. Объявим войну всем вредным привычкам и нечего по бабам ходить! Жена же есть молодая, в конце концов.

— Молодая, вот я ее и ревную ко всем, — посетовал он.

— А чем же ты думал, когда женился на двадцатилетней? Да и сам тоже хорош, ни одну юбку до сих пор не пропускаешь, всех смазливых баб к себе затаскиваешь, а потом прыгаешь с ними на кроватях, вместо того, чтобы спину свою поберечь. Впрочем, весь этот разврат у тебя давно начался. Вот вспомни чем ты там в эмиграции занимался? По проституткам в Париже шастал, а потом еще и повесть о них написал, как служительницы древнейшей профессии из борделя объявили забастовку с политическими требованиями, а полицейские, желая призвать их к порядку, всех этих падших женщин изнасиловали. Да еще смаковал в той повести разные грязные подробности. Тьфу! Позорище! Бабник ты озабоченный, вот кто! Пора остепениться уже и остановиться, — строго сказал я.

— Ты что же, так и будешь мне до гроба мораль читать? — спросил Менжинский.

— Так и буду, если не исправишься, — заверил я.

Тут из-за двери донесся плач малыша. Я уже знал, что это проснулся маленький сын Менжинского Рудик, названный Рудольфом в честь деда. В коридоре сразу послышались быстрые легкие шаги. И вскоре, распахнув плечиком дверь, в кабинет вошла молодая миловидная шатенка с полугодовалым ребенком на руках, босая и одетая только в длинную белую ночную рубашку.

А вот, значит, его молоденькая жена Алла. И, что же получается? Теперь уже это и моя жена тоже? К этому моменту я сориентировался по воспоминаниям Менжинского, поняв, что квартира, в которой я, то есть он, или, точнее, мы вместе, находились, располагалась на втором этаже в Кавалерском корпусе Кремля и была переоборудована в жилое помещение из бывшего аптечного склада. Небольшая квартирка, неуютная и несолнечная, небогато обставленная. Всего лишь три комнаты и кухонька. Довольно скромненькое жилье для такого важного человека, обладающего огромной властью над простыми гражданами СССР, да и не только над простыми. Правда, в самом Кремле жилое помещение расположено, в охраняемой зоне, и в этом, пожалуй, единственное преимущество квартиры.

Молодая женщина с хнычущим ребенком на руках, завернутым в пеленку, бесцеремонно уселась на диван рядом и просто сказала:

— Я увидела свет под дверью и поняла, что ты не спишь. Подержи нашего малыша. Рудик проснулся, потому что есть хочет.

И она протянула мне, то есть ему, Менжинскому, полугодовалого младенца. От ребенка приятно пахло молоком. Вячеслав прижал его к груди, почувствовав тепло. И я, конечно, тоже почувствовал. Ведь теперь я чувствовал все, что и он. Похоже, моя трансформация проходила вполне успешно. А молоденькая мама, между тем, выпростав левую руку из ночной рубашки, спустила широкий ворот, обнажив пухлую грудь, после чего тут же отобрала сына и засунула ему в рот свой большой багровый сосок. И младенец начал причмокивать с довольным выражением на крошечном розовом личике. Семейная идиллия, да и только.

Глядя на чужую жизнь глазами главы семьи и хозяина квартиры, я решил на время затихнуть, чтобы не мешать. И без того уже чувствовал себя совсем неловко, «третьим лишним». Менжинский поднялся, преодолевая болевые ощущения. Но, он терпел и не показывал виду, что спина сильно болит, а только улыбнулся молодой жене, пройдя вместе с ней в соседнюю комнату, чтобы помочь уложить малыша в кроватку. Круглые простенькие часы на потертом комоде показывали почти два часа. Судя по темноте за окном в детской, снаружи была ночь.

Когда супруги уложили младенца, пришлось мне, конечно, идти вместе с ними и в их спальню. А, с другой стороны, чего уже стесняться, раз сделался я второй личностью Менжинского? Раз уж у него, то есть у меня, есть хорошенькая молодая жена, то почему бы и не воспользоваться этим обстоятельством? А наше тело с Менжинским, как вскоре выяснилось, еще даже на что-то годилось в постели, несмотря на все его болячки.

Вот только я пока не мог сказать, что это тело, в которое неизвестные экспериментаторы подселили мое сознание, слушается меня. За время после внедрения я уже вполне мог своей волей блокировать движения, но хозяином положения пока все-таки оставался Вячеслав. Впрочем, я сознательно не усиливал напор собственной личности, стараясь изучить не только самого Менжинского, но и его окружение. Ведь я не очень хорошо знал историю этого времени. Тем более, закулисные политические интриги и расклады внутри конторы ОГПУ.

Вроде бы и не так далеко закинули меня вглубь времени. 1928 год все-таки, а не средневековье какое-нибудь. Люди, опять же, на русском языке общаются. Да и советская Москва вокруг. Реалии все знакомые, во всяком случае, по книгам и фильмам, да и от своих собственных предков об этом периоде истории знаю кое-что, как и любой человек, родившийся в СССР во второй половине 20 века. Даже кое-какие события за этот 28-й год помню. Троцкого, кстати, совсем скоро выслать должны в ссылку. В Алма-Ату, что ли? Не помню точно. Но, это неважно, куда его поначалу сослали прежде, чем за границу выгнали. Главное, что борьба с троцкистами серьезная пошла в стране.

Большевики в этом году примут решение по экономическому развитию. Сталин будет продвигать коллективизацию и тяжелую промышленность. А, кажется, Бухарин и Рыков заступятся за крестьян и за продолжение НЭПа. За что потом поплатятся, разумеется. Еще почему-то мне вспоминался итальянец Умберто Нобиле, отправившийся на дирижабле в Арктику и потерпевший там катастрофу в этом году. Ну и начало Первой пятилетки, разумеется. Вот, пожалуй, и все мои знания о 1928-м. Может за свою прошлую жизнь еще что-то читал, слышал и смотрел о событиях этого года, но не запомнил. Не обладаю я ни феноменальной эрудицией, ни фотографической памятью, да и не историк по профессии.