Ведьмин рассвет - Демина Карина - Страница 6

– Полы?

– Грязнющие. Ты бы, матушка, поглядела, а то нехорошо.

– Полы… полы не мыли? Как не мыли? – всполошилась старуха. – Это же ж…

Она все же запнулась.

И головой затрясла.

– Хитришь, Митька! Хитришь! Сколько лет-то минуло? А ты все мамку обмануть норовишь? Мало тебя пороли, мало… все на кривую дорожку норовишь! Не доведет тебя вранье до добра-то? Господь видит! Все видит!

Дмитрий молча развернул старуху и подтолкнул к церкви.

– Иди уже!

Она, вывернувшись, хлестанула его травою по лицу.

– Иродище! Рожа страшная! А все почему? Все потому, что ты Господа не уважал! Вот тебя и наказали… грешника! Как есть грешник!

– Вороны, – тихо произнес Дмитрий. – Они рядом. Вдруг да услышат.

А потом резко отступил, руки убирая и быстро так, будто боясь, что старуха бросится следом, захромал прочь от церкви. Причем чем быстрее шел он, тем сильнее была хромота.

Лют потянул меня следом.

И я пошла, пока старуха, задравши голову, выглядывала в небе воронов.

Недалеко?

До речушки и вправду недалеко было.

Она, выбираясь из леска, разрезала луга пополам. И меж них уже привольно расплескивала синие-синие воды. Берега её пологие поднимались по-над рекой. И здесь уже снова звенели, гремели силой травы.

Кошачья лапка.

И клевер золотистый. А вон и шуршащий. Уже на самом песке – цмин с желтыми нарядными головками. А из воды выглядывали тонкие ниточки осок.

– Дмитрий, значит? – первым заговорил Лютобор и меня за спину задвинул.

Дмитрий хмыкнул.

И кивнул.

– Он самый… Дмитрий Дмитриевич, – он провел руками по лысой голове. Шрамы от ожогов поднимались и по ней, слева больше, справа меньше. – Ласточкин… Извини. Тут… хрен поймешь, с чего рассказ начинать. Если спрашивать есть, спрашивай.

Спрашивать было о чем, но… я почему-то не могла и рта открыть. И Дмитрий все правильно понял.

– Батюшка наш, твой дед, стало быть, при церкви этой был. Батюшкой. Блин, по-идиотски звучит.

– Как-то ты на попа не больно тянешь, – заметил Лютобор.

– Ну… попы тоже люди. И как люди, разными бывают. Мне вот смирения не хватает крепко. И не только его…

– Пороли мало?

– Пороли как раз так, что порой думал, зашибут к… тут знать-то надо. Церковь эта – старая, то есть не сама, но некогда тут иной храм стоял, почитай, едва ли не с тех времен, когда на землю эту крест только-только пришел.

Что-то мне уже начало не нравится.

Я переглянулась с княжичем.

А Дмитрий опустился на берег, ноги вытянул, вздохнул.

– Стоять тяжко. Сидеть тоже не особо, хотя в свое время изрядно меня подлатали…

– Где?

– Да… после уж. Тут собьюсь. Рассказчик из меня еще хуже, чем поп.

Ему было больно. И я слышала эту боль, тщательно скрываемую, но давнюю, выпестованную, родную уже почти.

– В общем… и Ласточкины при той церкви… вроде как предок наш, дальний, в те незапамятные времена из Царьграда прибыл, дабы нести людям свет истинной веры. Так во всяком случае отец уверен был. Его Дмитрием звали.

– Это я уже поняла, – получилось… резковато.

– Нет, того, первого самого Ласточкина, который Ласточкиным тогда и не звался. С той поры всех старших сыновей Дмитриями кличут. Вот… ну про времена те давние мало что сказать могу. Документов не осталось, если вовсе были они когда. Знаю лишь, что предок тот жену отыскал себе. И жили они в этой деревушке, церковь вон воздвигли. И примером своим многих в веру обратили. После уж сын его веру крепил. И внук. И правнук… так и повелось, что старший сын с именем стезю выбирал. Точнее выбирали.

Дмитрий потер ногу.

– Даже я от… ну да не о том. Не обо мне. Вот… но и вера-то менялась. Раскол потом случился… и другой уж предок наш отказался принять новые правила. За что и претерпел смерть мученическую. В церкви его спалили. И потом еще долго новой на этом месте не было. Но после вон, поставили.

– С той церковью многое сгорело?

– Многое, – согласился Дмитрий. – Но и уцелело немало. Его ведь предупредили, чтоб бежал, чтоб спасал людей. Многие уходили в леса. А он… иконы вот вывез, спрятал. Утварь всякую. А сам в церкви заперся. Вот и вышло.

Интересно.

Наверное. В историческом разрезе.

– Отец мой всегда того Дмитрия в пример ставил. Как образец веры. Только… помогало слабо. Он был очень… своеобразным человеком.

Его лицо опять скривилось.

– Жить требовал по канону. По старому канону… вбил себе в голову, что веру возрождать надобно, что истинная-то утрачена, что погрязла церковь в сребролюбии, что разрушается она, гниет и все такое. Ну и принялся порядки свои ладить. А надо сказать, что тут он – если не царь, то почти… местные наш род крепко уважают.

Я думаю.

И выходит… хотя, кажется, начинаю понимать.

– Начал он с семьи. Наша небольшою была. Я, брат младший Федька, и сестрица… старшая. На два года. Матушка больше рожать не могла, за то отец её пенял, что, мол, нагрешила она, если Господь силу женскую отнял.

Мне не жалко старуху.

Нисколько.

Потому что…

– Воспитывал нас… он и вправду полагал, что добра желает. Порол… вот. И меня. И Федьку. Матери твоей тоже доставалось крепко, но все ж не так. Девка. Учиться он ей запретил. Сперва ей. Потом уж и прочим деревенским начал говорить, что, дескать, учеба излишняя вредит. Что дело бабы – покорность и все такое… не все слушали, да он упертый же ж. И главное, это я толком сказать ничего не могу, язык кривой, а он вот умел. Даже я вон, хоть знал его, настоящего, а тоже заслушивался… одно время верил даже, что виноватый и грешный, недостойный. Он же привез откуда-то семьи, из тех, что старой веры держались. Поселил. Общину думал создать… ну как думал, не только думал… деревня-то к тому времени чуть захирела, а тут ожила. Люди появились, скотина. Лесопилку поставили, мельницу. Еще кое-что так… стариков да старух местных приголубили, мол, уважать надобно. Я-то еще мелким был, оно большею частью мимо меня проходило.

Он траву погладил.

– Но рос… рос и как-то оно… душно мне тут было. Тягостно. Посты и молитвы. Молитвы и посты. Мать в черном ходит, глаз поднять не смеет. А потом будто раз и все-то вокруг девки тоже в черном, тоже глаза в пол. И заговорить не с кем… а отец заметил, что я на девок заглядываться стал. Ну и выбрал мне невесту. Еще радовался, вон до чего славно, у меня невеста, у сестры жених. Мне шестнадцать только. Какая невеста?!

Кажется, его и сейчас-то наличие этой невесты возмущало до крайности.

А я, кажется, начала что-то понимать.

Жених.

И… вряд ли такой, которого матушка полюбила.

– Она сбежала? – поинтересовалась я. – Моя мама?

Только недалеко.

Или побег не удался?

– Не совсем. Если бы так… – он замолчал, глядя в воду. – Тут, недалеко, лес начинается… сперва обыкновенный, потом…

– Необыкновенный?

Странно, что меня это нисколько не удивляет. Кажется, начинаю привыкать к тому, что необыкновенного в моей жизни день ото дня прибывает.

– Именно, – он улыбался тяжко, точнее, может, когда-то улыбка эта и была красивой, но ныне шрамы прочно заковали лицо, и часть его стала неподвижною маской, а другая – тоже маской, пусть и подвижною, но оттого лишь более жуткой. – Необыкновенный…

Повторил он это донельзя странным тоном.

– Лесной народ? – догадался княжич. И видя мое недоумение, пояснил. – Когда-то… в Европе было неспокойно. И люди воевали с теми, кто не был людьми. Мой вот предок предпочел пойти на службу к русскому государю, и он такой был не один. Фэйри, знаю, тоже переселялись.

– Фэйри?

– Они себя предпочитают называть лесным народом, – Дмитрий переставил ногу руками и пояснил. – Затекает страшно. Кровообращение так толком и не восстановили… в общем, тут недалеко холм их. И земли их, еще когда пожалованные. Они леса окрестные держат. Отец их сильно не любил. Еще до того, как… случилось, что случилось.