Дети Капища - Валетов Ян - Страница 11
- Предыдущая
- 11/76
- Следующая
Но нелюбовь – вещь тонкая, объясняемая с трудом. Да и что тут объяснять? И к чему? Дороги у Сергеева и Локтя были разные, виделись они редко, и крестников общих, видит Бог, не намечалось.
Но все равно, увидев присевшего у двери на собственные пятки Локтя, Михаил подобрался, чтобы не сказать – напрягся.
– Привет, – ответил Локоть, не поднимаясь. – В гости, что ли?
– Угадал, – буркнул Сергеев.
– Не бздишь? – на физиономии Локтя, широкой и откормленной, покрытой редкими бледными веснушками, появилась злорадная улыбка. – Она тут выла, как волчица. Макс рассказывал?
Сергеев кивнул, осматриваясь.
– Ее когда вязали – чуть не убили. Пока по башке прикладом не дали, всех калечила. Малая, а сильная. Тебе открывать?
– Угадал.
– Ей там рот заклеили, чтобы не напела охране чего не того. Ты не отлепляй пластырь-то!
– Что я с ней, на языке жестов буду разговаривать? Чего я туда, по-твоему, лезу? На экскурсию?
– Ты, Сергеев, мужик смелый, – осклабился Локоть, – но дурной. Пристрелили б вы ее. Спокойней было бы всем. Ты просто не слышал, как она воет! Ты так не загудишь, даже если тебе яйца резать будут! Нелюдь она!
– Не умничай, – сказал Сергеев, – открывай.
– Ну, смотри, – прокряхтел Локоть, вставая, – не говори, что тебя не предупреждали.
Он поставил ружье к стене и единственной своей рукой повернул колесо многорычажного замка. Внутри массивной металлической двери что-то щелкнуло и зашелестело. Стержни ригелей проскользнули по масляной пленке и легли в пазы, провернулись жирно умащенные солидолом массивные дверные петли.
– Давай, камикадзе… – с улыбочкой произнес Локоть, снова беря в руку ружьё. – Дуй. Выпытывай. Самый умный он у нас. И поумнее были. Керосинка слева. Спички есть?
В бывшем бомбоубежище было темно и очень холодно. Где-то далеко впереди звонко падали на пол водяные капли – ритмично, как отметил про себя Сергеев, по одной в секунду.
Локоть держал дверь открытой, пока Михаил не нашел самодельную керосинку и не зажег грубый фитиль от своей зажигалки. Свет лампа давала неверный, желтоватый и колеблющийся. Если судить по запаху, залит в нее был не керосин – пахло совсем уж тяжело и мерзко.
Как только фитиль разгорелся, Локоть захлопнул дверь и замки лязгнули, как орудийные затворы. В полумраке Сергеев едва различил лежащий у стены куль, из которого торчали коленки. Он поискал глазами, на чем бы устроиться, и нашел: вдоль стены располагалась неширокая лавка, вся осклизлая, заросшая плесенью и еще чем-то клочковатым, напоминающим мох. Тут же валялся сломанный трехногий стул, но при всей своей шаткости он показался Сергееву более привлекательным – к лавке и прикоснуться было противно, не то чтобы сесть.
Он переставил лампу поближе к тому, что напоминало мешок, ухватил с пола колченогое сооружение и сел лицом к спинке, чуть наклонившись, чтобы не опрокинуться набок.
Спеленали Агафью на совесть. От щиколоток до середины голени ноги были обмотаны широкой липкой лентой грязно-серого цвета, словно заизолированные электриком-параноиком провода. Стянутые за спиной руки были прихвачены к туловищу еще несколькими витками такой же ленты. Еще один кусок плотно заклеивал рот. Над серой полоской углями горели глаза. Вернее, полностью горел только один. Второй был полуприкрыт – на веке плотной коркой запеклась кровь, стекшая из раны на голове.
– Ну здравствуй, Агафья! – произнес Сергеев негромко. – Поговорим? Только придется потерпеть, будет больно, когда пластырь сорву. И ногами не дрыгай, толку все равно не будет.
Глаза-уголья не отрываясь смотрели на него. Она даже не моргнула, когда липкая лента с шипящим звуком слетела с ее губ, оставив покрасневшую кожу и алые капельки там, где плоть сошла вместе с клейким слоем.
– Вот так, – сказал Сергеев, сминая ленту в комок. – Что ж ты, Агафья, так всех напугала? Могли бы и пристрелить. Ведь было за что?
Михаил, даже не глядя на нее, почувствовал, как изменяется ритм ее дыхания. Кто бы ни учил девочку, он свое дело знал. Конечно, талант нужен, но овладеть соответствующими навыками может, в сущности, любой. Кудесником без дара не станешь, разве что крепким середнячком, но и этого для утилитарных задач хватало с избытком.
Мангуст, например, выделял три основные задачи: допрос, вербовка и противодействие допросу и вербовке. Он же требовал, чтобы на зачете по нейролингвистическому программированию их «драли по-черному». Нагонял жути, это у него называлось «закошмарить кадета», рассказывая о методиках смены личности, программировании боевых заданий, лингвистических ключах, запускающих скрытые в глубине сознания механизмы. И ведь не врал же. Ни капли не врал. Хоть казалось тогда, что сказочки Мангуст сочиняет и все эти акценты, якоря, «мыслеобразы» и прочая хренотень взяты из глупых шпионских фильмов.
Тогда ведь никто не говорил, что очень даже серьезные люди, люди целиком и полностью государственные, тратят миллиарды (кто рублей, кто долларов, кто фунтов) для того, чтобы разработать и освоить методики воздействия на человеческое сознание. Это было соревнование психологов и химиков из разных лагерей, закончившееся вничью. Результаты этого соревнования оставались тайной за семью замками, может быть, потому, что исследования были опасны для людей и мало согласовывались с протоколами о защите прав человека, а, скорее всего, потому, что разработки эти продолжались и по сей день. Уж больно полезным могло оказаться решение проблемы полного управления личностью.
Девчонка, несомненно, была одаренной, и учил ее профессионал, но вот талантлива она или нет – сразу разобраться было трудно. Утешало одно: талант он бы уже почувствовал на собственной шкуре. Тут было бы достаточно зрительного контакта – и все, приехали.
– Что молчишь? Присматриваешься?
– Почему присматриваюсь? Просто смотрю, – отозвалась она низким хриплым голосом. – Пить дай. Горло пересохло.
Сергеев с удовольствием наблюдал, как девчонка «держит позицию».
Хороша, чертовка. Прощупывать начала сходу. Как только увидела, что вошел. Нет, она таки крепкий профессионал, прошедший полный курс обучения, но не Вольф Мессинг, что радует особо.
Для того чтобы напоить Агафью, веревки трогать было не надо. Она жадно припала к горлышку фляжки, но сделала только несколько сдержанных глотков. Ровно столько, сколько нужно сделать, чтобы сбить сухость во рту, – ни более ни менее. Сергеев осторожно придержал ее за затылок, чтобы не захлебнулась. От девчонки остро пахло потом, кровью, подопревшей одеждой и испражнениями. Как ни странно, самым неприятным был именно запах пота, настолько резкий и сильный, что хотелось зажмуриться и прополоскать рот.
Напившись, она опять полулегла у стены, не сказав ни слова благодарности, и хищно облизнулась, одним движением острого, как у ящерицы, языка убрав с губ остатки влаги и крови.
– Пожалуйста, – сказал Михаил, снова взгромоздившись на сломанный стул. – На здоровье. Что-нибудь еще?
– Повторить бы не под себя то, что я уже сделала в трусы, – ухмыльнулась Агафья, кривя рот. – Когда ногой в живот пнули. Ты тому однорукому козлу, что у дверей сидит, передай, что за мной должок. Я его собственными кишками накормлю, когда выберусь.
– Если выберешься, – поправил ее Сергеев.
– Сомневаешься?
– Сомневаюсь. Ну что мне стоит тебя пристрелить? Или отдать приказ тебя пристрелить?
Агафья рассмеялась. Она уже подстроила дыхание под его ритм и осторожно нащупывала нить разговора.
«Доверительного разговора, – подумал Сергеев, – теплого, как парное молоко. Как губы матери. Даже интересно. Неужели одна методика?»
– Ты же не убиваешь женщин и детей.
– Да? – спросил Сергеев. – Серьезный аргумент. И ты права. Я действительно не убиваю женщин и детей. Без крайней необходимости. Догадайся с трех раз – есть сейчас такая необходимость или нет? Да и ребенок ли ты? То, что ты женщина, я вижу и слышу. Тебе сколько лет, красавица?
– Если я скажу двенадцать – ты не поверишь?
- Предыдущая
- 11/76
- Следующая
