Сломленная Джульетта (ЛП) - Рэйвен Лиса - Страница 12

Наши дни

Нью-Йорк

Квартира Кассандры Тейлор

Он пытается успокоить меня, когда мое дыхание становится прерывистым, но эхо душевной боли заполняет всю пустоту внутри меня.

— Эй, — говорит он, и убирает волосы с моего лица.

— Кэсси… все нормально.

— Ты сделал мне больно. Разбил сердце.

— Хотел бы я, чтобы этого не случалось, но не могу.

— Это ты привык чувствовать? Злость? Потерю контроля? Ненавижу это.

Он поглаживает мое лицо.

— Я знаю. И это моя вина. Мне жаль.

Он гладит мою спину. Я отталкиваю его. С секунду он ничего не делает, но потом делает шаг вперед и обнимает меня еще раз, терпеливо выводя меня из состояния отчаяния. Я снова отталкиваю его, мое лицо горит жаром от стольких эмоций, что их сложно распознать. Мне хочется выплеснуть весь гнев.

Наказать его.

Он понимает это. Он с легкостью узнает прошлого себя в том, кем стала я.

— Сделай это, — говорит он. — Ударь меня, если хочешь. Дай пощечину. Накричи. Сделай это, Кэсси. Тебе нужно это.

 Эмоции душат меня. Я пытаюсь сглотнуть, но эмоции отказываются быть подавленными снова. Я издаю стон, и в этот момент шлюз опускается, горячие слезы начинают струится по моим щекам и я ударяю его в грудь.

— Да. Выплесни все. Сделай это.

Я ударяю его один раз… второй, третий, четвертый… Затем я начинаю ругаться матом и плакать, а он просто стоит на месте и позволяет мне это, нашептывая слова о том, как сильно он меня любит.

 — Мне жаль, что я сделал тебе больно, Кэсси. Мне так жаль. Я больше не сделаю тебе больно, обещаю.

Мои всхлипывания учащаются, и я хватаюсь за него, высвобождая гнев за всю ту боль, которую он мне причинил и за зря потраченное на него время. Выплескиваю яд, накопленный годами, пока во мне ничего не остается. Ни топлива для моего огня. Ни горького голоса, который говорит мне, что он не стоит этого.

Наконец, во мне не остается ничего, кроме чувства истощения. Затем он обнимает меня и подхватывает, стоит моим ногам подогнуться.

Он просто стоит на месте и обнимает меня, нашептывая мне, что все будет хорошо. Что у нас все будет хорошо.

Я слишком устала, чтобы отбиваться. Слишком одинока.

Слишком сильно влюблена в него.

Когда слезы на моих щеках начинают высыхать, я обнимаю его в ответ и позволяю себе немного ему поверить.

Совсем немного.

Я не знаю, как долго мы уже стоим так, но кажется словно ни один из нас, не осмеливается двинуться. Будто мы не хотим, чтобы этот момент заканчивался.

Чуть погодя, он ослабляет хватку. Думаю, он понимает, что я не собираюсь никуда бежать.

Он целует меня в макушку, затем в лоб и в висок. Заключает мое лицо в ладони и целует меня в щеку. Каждое его прикосновение вызывает во мне дрожь. Мягкое касание его губ отдается покалыванием в конечностях и скапливается в животе, освещая места, в которых так долго таилась тьма.

Все вокруг меркнет и уходит на задний план, когда он касается меня. Его сердце быстро бьется, когда он прижимает меня к себе и целует в шею.

— Кэсси…

Звуки моего имени из его уст подобны стону отчаяния и вздоху облегчения одновременно. Обещание. Извинение. Мольба.

Он ласкает большими пальцами мои щеки, затем наклоняется и замирает на долгие несколько секунд, прежде чем наконец поцеловать меня в губы. Он прижимает свои губы к моим, но не двигается. Я вдыхаю и мое сердцебиение ускоряется вдвое. Мне хочется гораздо бо́льшего, чем я готова дать.

Он отстраняется и прислоняет свой лоб к моему, его глаза закрыты.

— Еще один шанс – это все, что мне нужно, чтобы доказать, насколько другими могут быть наши отношения, Кэсси. Пожалуйста. Знаю, сложно даже второй шанс давать кому-то, а я тут прошу о третьем, но… черт, ты мне нужна. И несмотря на все, я нужен тебе тоже. Просто скажи «Да». Пожалуйста.

Я сжимаю челюсть, чтобы противостоять привычной мне панике.

— После моего нервного срыва, ты уверен, что все еще хочешь иметь дело со всем этим кавардаком неуверенности в женском обличии?

Он приподнимает мой подбородок и вглядывается в мои глаза.

— Кэсси, я могу с уверенностью сказать, что никогда ничего не хотел так сильно, как тебя. Даже если ты скажешь «нет», это не изменится.

Я вздыхаю. С него станется найти именно те слова, от которых я растаю.

— Ну, хорошо тогда, думаю, мы можем попробовать еще один раз.

Его ответная улыбка, настолько лучезарна, что ослепляет.

— Но, — говорю я. — Я не буду врать и говорить, что это будет легко. Мне понадобится время. Поэтому мы должны не спешить, хорошо?

Он выдыхает.

— Ладно. Нет проблем.

Потом он целует меня так, что ни в одной вселенной, это не подойдет под определение «не спешить».

Я отстраняюсь, едва дыша.

— Итан…

— Не спешить. Да, знаю. Сразу после того, как я сделаю это.

Он берет мое лицо в ладони и целует меня, показывая свое отчаяние без всякого стеснения.

В тумане поцелуев и слов о любви, он заставляет меня пятиться назад, подводя к дверному проему, который я совсем недавно загораживала собой. Затем дверь закрывается, я прислоняюсь к ней, а его теплое и упругое тело прижимается ко мне.

— Итан…  

Я не могу отдышаться. Он повсюду, прижимается ко мне и целует. Отвоевывает обратно все то, что всегда принадлежало ему.

— Боже, Кэсси… Спасибо тебе за это. За тебя. Спасибо.

Он перестает целовать и просто обнимает меня, а я крепко прижимаюсь к нему, утыкаясь лицом в шею.

Мы просто стоим так какое-то время. Вдыхая друг друга.

Существуя.

Не исцеленные до конца, но уже не такие сломленные.

И ЭТО ПРОЙДЕТ

Шесть лет назад

Где-то над центральной Америкой

На протяжении всей своей жизни я слышала, как люди то и дело произносят термин «душевная боль», но я никогда до конца не понимала его значение до этого момента. Как это возможно, чтобы эмоция, которая не имеет ни массы, ни формы, за исключением того, как мы ее себе сами представляем, способна обвиться вокруг сердца подобно питону и сжимать его, пока каждый клапан и артерия не начнут ныть от боли? Пока сама кровь, которая по своей природе не способна причинять какую-либо боль, не протянется подобно колючей проволоке сквозь наши артерии, причиняя нестерпимые мучения? Это должно быть невозможным.

И все же, пока я смотрю в окно самолета, на котором лечу домой на рождественские праздники, это именно то, что я чувствую.

Все кажется неправильным. Я одна, и все частички, которым не положено болеть, изнывают болью. Частички, , которые думают, что любовь способна преодолеть все. Части тела, которые вспыхивали от удовольствия менее суток назад, сейчас ощущаются испорченными и холодными.

Во мне столько злость, что мне хочется бушевать и разбивать вещи, но эта боль… необъяснимая боль в сердце… заставляет меня свернуться калачиком на моем сидении у окна, борясь со слезами и пытаясь игнорировать дурные ощущения в желудке.

Мне ненавистно то, что он сделал. Мне ненавистны причины, почему он это сделал.

Слова отдаются жаром в моей груди.

Ненависть.

Это такое сильное чувство. Его так легко вызвать. Одной этой эмоции достаточно, чтобы заглушить боль.

Его легко ненавидеть, поэтому я и буду делать это.

Это отвлекает меня от того, как сильно я люблю его.

Когда мы приземляемся, я выхожу из самолета в туман всеобщей суеты.

— Милая. — Мама притягивает меня к себе, успевая перед этим осмотреть меня своим привычным оценивающим взглядом. — Ты надела это для перелета? Люди там никогда не станут относиться к тебе с уважением, если ты будешь носить джинсы, милая.

Я вздыхаю и поворачиваюсь к отцу. Он обнимает меня и крепко сжимает, а когда он шепчет: «Я скучал по тебе, малышка», я даю волю слезам.