Авиатор: назад в СССР 11 (СИ) - Дорин Михаил - Страница 39

Возле гардероба меня ожидала Вера, мило общаясь с двумя женщинами. Держалась она статно, ровно и очень активно вела беседу. Красновой рядом не было.

— Вы знаете, я очень люблю орхидеи. Особенно гемарию. Чёрные, бархатные лепестки! А как она цветёт! — воодушевлённо рассказывала одна из женщин на русском языке с очень сильным акцентом.

— А вы знаете, я ранункулюс у себя решила посадить. Как-то муж подарил, и я прям загорелась, — улыбалась Вера, закатывая глаза от восторга.

— Ой, лютиковые! Моя страсть! Вера, сажайте у себя обязательно, — восхитилась другая собеседница, являвшаяся женой венгерского посла.

Это хорошо, что общая тема с представителями дипломатического сообщества была найдена. Женщины и цветы — неразделимы.

Разговор дам был закончен и я смог подойти к жене. Мы быстро оделись и вышли на свежий воздух. На улице ещё не темнело, и я предложил пройтись до Мосфильмовского пруда.

Чудесный вечер! Прогуливающиеся пары мило воркуют на скамейках. Владельцы собак выгуливают питомцев, пытаясь их дрессировать. Детвора живёт в ином от взрослых мире, где ещё есть место игре с мячом.

Запах сырости и мокрой травы стоит в воздухе, а солнце уже скрылось за горизонтом.

Вера долго молчала, и на мои вопросы отвечала односложно и без энтузиазма. Была мысль, что Анна что-то плохое сказала, и жена расстроилась. Я предложил ей пойти ближе к воде, но Вера не захотела.

— С важным человеком разговаривал? — спросила супруга.

— Да. Приятная вышла беседа.

— Это хорошо. А теперь давай поговорим серьёзно, — сказала Вера, остановившись рядом со скамейкой. — Что это такое было?

— Ты про что?

— Про Краснову. Поглаживания, подмигивания, намёки. Ещё и в конце всего этого она подошла ко мне и всё мне рассказала.

— Всё, это что?

— Прям всё и рассказала.

Вот что «всё»? Начну сейчас спрашивать, и сделаю только хуже. Что женщины загадка вселенной, что их слова.

— Вера, не пойму я тебя. Ты ревнуешь?

— Кто, я⁈ Нет, — возмутилась жена, отвернувшись в сторону. — Если только чуть-чуть.

Я улыбнулся и обнял её. Ревнует, значит любит.

— Серёж, ты меня и правда любишь? — прошептала Вера, посмотрев мне в глаза.

— Больше, дорогая. Намного больше, — ответил я и поцеловал жену.

Приближался «Первомай» и по сложившейся традиции, всем нужно готовиться к демонстрациям. Циолковск исключением не мог быть в этом вопросе, поэтому город наряжался, готовился. Полёты шли с удвоенной нагрузкой. Я не успевал порой налёт в книжку записывать. Темпы почти «афганские», только самолёты все разные.

За три дня до праздника инструктор решил меня совсем измотать. Уже третий полёт за сегодня, а смена только наполовину закончена. Но Лоскутову этого мало и он летит со мной «под шторкой» на спарке МиГ-21. Ещё и начинает мне приборы отключать.

— Авиагоризонт в работе? — спросил он, когда мы добрались до пилотажной зоны.

— В работе, — ответил я и тут же мой инструктор его выключил. — Не в работе.

— Это ещё мало, — радостно заявил Гена.

Я запросил окончание задания и начал отворачивать на аэродром. Крен в данном случае можно контролировать по дублирующему прибору, поэтому паники у меня не возникло.

— Гордый, 088, заход с имитацией отказа приборов. Ваше управление, — доложил я руководителю полётами.

Занял высоту 900 и продолжил полёт до подхода к развороту на посадочный курс. К этому времени мне отключили ещё и высотомер с курсовой системой. Пока я не помпажирую. «Шторка» по-прежнему закрыта.

Вышли на посадочный курс. Гена продолжает молчать. Хотя, что ему тут нужно говорить, если всё идёт ровно.

— Удаление 12, на курсе, глиссаде, — проинформировал меня руководитель зоны посадки.

— 600, — контролирую высоту по радиовысотомеру.

Ничего не предвещает беды или обильного потоотделения. Разве только пару капель скатываются по спине, действуя на нервы.

— 088, 6, к дальнему. Контроль шасси, механизация.

— 300, выпущено.

Гена всё молчит, хотя обычно он в такие моменты начинает что-то говорить. А сейчас ничего.

Шторку не открываю. Держу самолёт ровно. Руководитель полётами постоянно на связи и об отклонениях не сообщает.

— Гена, шторку открываю? — спрашиваю я перед самой полосой.

Но тот молчит и даже не пискнет. Начинаю волноваться уже за его здоровье. Опустил светофильтр и скинул шторку. В кабину моментально ворвался яркий солнечный свет.

Полоса подо мной, самолёт выровнял и аккуратно приземлил его. Начинаю в очередной раз запрашивать Гену, но тот молчит.

Зарулив на стоянку и открыв фонарь кабины, я первым делом посмотрел назад. Картина маслом, как говорится.

— Серый, ты чего не разбудил меня? — ворчал Лоскутов, потянувшись в кресле.

— На солнышке тебя так разморило? — посмеялся я.

— Да устал уже. Целыми днями летаем, а всё программы конца и края не видно, — ответил Гена, отстёгиваясь.

Спустившись по стремянке, я расписался в журнале у техников, поблагодарил за работу и стал ждать соню — Лоскутова. Мои подколы его только раззадоривали.

— Да с кем не бывает. Солнце светит, полёт скучный. Грех не поспать, — махнул он рукой, когда мы шли по стоянке в направлении здания школы.

— Ген, а давай на воздушный бой слетаем. Есть у нас в плане подобное?

— Есть, но пока нет возможности. Тебе ещё один большой самолёт надо освоить и МиГами заниматься.

— Как раз бы со Швабриным и отработали бой на двух МиГ-29.

Гена задумался. А мне хотелось выполнить на этом самолёте все те манёвры, что я выполнял на МиГ-21 в воздушных боях. Это же новый уровень манёвренности и скорости.

За спиной послышался звук приближающегося автомобиля. Это была «Волга» нашего начальника школы Гурцевича. Он проехал мимо нас и резко остановился. Задняя дверь открылась, а сам Вячеслав Сергеевич быстро вышел и направился к нам.

— Родин, Лоскутов, вы в курсе, что у нас общий сбор?

— А что-то случилось? — спросил я.

Гурцевич задумчиво смотрел в сторону стоянки самолётов, держа в руках сигарету. Воздух по-прежнему разрывался от звуков реактивных двигателей, а в перерывах «вступали в работу» птицы на высоких деревьях рядом со зданием школы. Щебетание пернатых собратьев действовало умиротворяюще, но пауза в разговоре затягивалась.

— Вячеслав Сергеевич, — попытался я обратиться к нему, но Лоскутов похлопал меня по плечу и завертел головой. — Чего?

— Не трогай, начальника. Видишь, он думает, — шепнул Гена.

— В смысле, думает? — удивился я.

— Родин, а я что подумать не могу? — повернулся к нам Гурцевич и затушил сигарету, сделав из неё только пару затяжек.

— Вячеслав Сергеевич, вам в принципе можно всё.

— Спасибо, что разрешил, — спокойно ответил начальник школы.

— Пожалуйста.

Гена еле сдержался, чтобы не засмеяться, а вот Гурцевич нахмурился.

— Поражаюсь твоему чувству юмора, — посмеялся Вячеслав Сергеевич и взъерошил мне волосы. — Давайте пройдёмся.

Разговор получался у нас странный. Гурцевич начал вспоминать, как сам много лет назад стал испытателем. Поступил он в школу сразу после войны в Корее, где он принимал участие.

Слушаешь его и понимаешь, насколько им было сложно на заре реактивной эры. Когда в авиации стремление быть быстрее, выше и дальше преобладало над риском для жизни.

Эти люди одними из первых получали сильнейшие и длительные перегрузки, подвергались резким и медленным изменениям барометрического давления, предельному нервному напряжению и другим «прелестям» работы лётчика-испытателя. Проще называть нагрузки, которым они не подвергались. А уж о самых первых испытателях, времён Чкалова и вовсе можно написать книги, сравнимые по объёму с трудами Ленина. Ещё и останется.

— Так, чего это я с вами разговорился, — прервался Гурцевич на моменте, когда у него на посадке произошло полное обесточивание самолёта.