Боги, пиво и дурак. Том 8 (СИ) - Горина Юлия - Страница 44

— Думаю, что да. Но ты пока назвал только три фигуры. А что насчет четвертой?

— Самая непонятная для меня категория людей. И такая же редкая, как и король. Этот типаж я назвал шутом. Люди, которые живут вопреки. Они созданы, чтобы плыть против течения. Им плевать на постороннее мнение, они рискуют без повода и зачастую живут без цели. Но всегда — вопреки. Там, где они появляются, воцаряется хаос. Короли прощают им дерзость. Смиренные жрецы, столкнувшись с шутом, приходят в бешенство. Мудрецы теряют лицо, с пеной у рта обзывая их дураками.

— Славные ребята, — усмехнулся я, чувствуя скрытый намек.

— Это еще не все. Иногда случается так, что под маской шута скрывается нечто большее. А именно…

Оракул остановился. Пристально посмотрел на меня.

— А именно — карта без масти и номера. Джокер. Тот, кто наделен способностью не просто нарушать установленные правила, но и менять их. Хаос, который сеет вокруг себя джокер, похож на первобытный. Он пробуждает окружающих демонстрировать не просто какие-то низменные качества, а выставлять на обозрение истинное лицо без прикрас. Он не просто смеется, а заражает других своим безрассудством. Он ломает незыблемое, обнуляет достижения и обесценивает чужие цели, заменяя их новыми. И это — ты, Даниил.

— Я?..

— Почему ты удивляешься? Мне кажется, ты уже давно понял, что с тобой что-то не так.

— Я думал, это следствие влияния Фортуны.

— Все наоборот. Ты стал джокером не из-за ее благословения. Это она благословила тебя потому, что ты — джокер.

Я задумчиво потер щеку.

— Ну не знаю… Может быть.

Я пошел было дальше, но Оракул коснулся моей руки, чтобы я остановился. И, приблизившись, уставился в упор, глаза в глаза.

В одно мгновение нелепое одеяние, щуплое тело юнца и смешная наивность божества, неприспособленного к жизни во плоти — все это перестало иметь значение. Исчезло. Растаяло. Так же, как и очертания города вокруг.

Я видел перед собой белые глаза вечности. От прикосновения энергии Оракула у меня в груди стало холодно, а по коже пошли мурашки.

Мы будто очутились где-то на краю мира, между землей и бесконечным звездным небом.

— Я не должен говорить тебе этого, — сказал Оракул. И хотя голос его звучал очень тихо, я отчетливо слышал каждый звук, как если бы он исходил изнутри моей головы. — Точно так же, как ты не должен был входить в тот дом, чтобы достать для меня одежду. Но ты вошел. И я скажу. Тот, кто действительно заслуживает того, чтобы за него умереть, сам об этом никогда не попросит. Путь всегда определяет идущий. Нет ничего постыдного в том, чтобы вместо всеобщего блага тех, кто попросит твоей смерти, выбрать жизнь. Безропотно на жертвенный алтарь поднимаются только бессловесные твари и мученики. Ты — не мученик. И не жертвенная корова. Ты — джокер. Помни об этом.

Он отпустил мою руку и отвернулся.

Теплое дыхание летней ночи снова коснулось моего лица, голова слегка закружилась.

— Вот блин, — выдохнул я. — Умеешь ты, однако, быть пафосным. Аж мурашки по спине.

— А у меня как раз больше никаких мурашек по коже, — беззаботно отозвался Оракул, двинувшись дальше. — Ты был прав — хорошее мытье помогает.

— Еще есть научись нормально, и тебе вообще понравится, — усмехнулся я, пытаясь прийти в себя после услышанного. Что он вообще хотел этим сказать?

Я покосился на бредущего рядом со мной Оракула.

И ведь спрашивать бесполезно. Все равно не скажет больше, чем сам захотел. Вот любит же он нагнать мутной пурги, а ты потом думай.

Остается только попробовать спросить про кое-что другое. Или, скорее, про кое-кого.

Не сговариваясь, мы свернули с освещенной улицы в узкий переулок, ведущий к маленькому садику с колодцем. Сладкий запах цветущей сирени здесь был гуще, а тишина — почти абсолютной. Будто город вымер, и остались только мы вдвоем, я и Оракул.

— У меня есть вопрос, — решился я, наконец, завести разговор о животрепещущем насущном.

— Думаю, что даже не один, — усмехнулся Оракул.

— Азатот. Ты знал, что он во мне?

— С самого начала.

— И когда же это «начало» началось?

— С первой каплей божественной энергии, попавшей в тебя. Другими словами, с прикосновения Фортуны.

Тут я остановился.

— Чего?..

— Давай присядем, — предложил Оракул. — Я устал.

Мы свернули с дорожки и расположились на мягкой траве под деревьями.

— Ты хочешь сказать, что это Фортуна вселила в меня чужого? Ну, в смысле Азатота.

— Нет. Она лишь оставила толику своей энергии, даже не подозревая, что часть ее принадлежала моему брату. Точно так же, как Шива не подозревает, что прямо сейчас буквально наполнен энергией протобога, имя которого за всю свою жизнь слышал лишь пару раз и то мельком.

«Частица энергии», «буквально наполнен»…

Тут я вспомнил слова Шивы, сказанные незадолго до того, как во мне проснулся Азатот. Он похвалился, что оказался последним, кто успел зачерпнуть энергии из Чаши, причем безо всяких ограничений.

И вдруг все сошлось.

Меня будто прострелило!

— Чаша?.. — только и смог проговорить я.

— Верно. Чаша — это большая часть его энергетического тела, погруженного в беспробудный сон. Подпитываясь от нее, боги смешивают эту энергию со своей собственной, тем самым увеличивая свою силу. Но ты — другое дело. Фортуна встроила в твой источник систему слотов, которая отбирает и накапливает энергию в зависимости от ее типа. Когда ты активировал врата перехода, все слоты, являвшиеся ключом, были опустошены. Кроме одного. Того, где накопилась энергия бога, не участвовавшего в создании врат.

— Но разве количество слотов не соответствовало ключу?

— Фортуна знала, что у богов кроме их собственной энергии есть еще и энергия Чаши, которая сразу после принятия отличается от любой другой. Поэтому я подсказал ей создать один резервный, чтобы ненароком не навредить и без того хрупкому носителю. Эту мысль она приняла за свою собственную… И ты начал собирать Азатота по кускам. Из разных богов, из поглощенных стражей. До тех пор, пока разрозненные фрагменты не стали соединяться в личность. И теперь, когда Азатот вспомнил сам себя, остался последний шаг, — проговорил Оракул, откинувшись назад и растянувшись на траве. — Догадываешься, какой?

Сердце у меня в груди забилось болезненно и гулко. Будто Азатот начал стучаться изнутри.

— Дать ему поглотить самого себя и тем самым уничтожить Чашу, — проговорил я. — Вот только вряд ли я смогу это пережить.

— Да, — отозвался Оракул.

— И с самого начала ты использовал меня как собирателя кусочков Азатота⁈

— Да.

Он соглашался с моими словами так просто, будто речь шла о предложении выпить, а не о спланированном покушении на убийство.

Я медленно выдохнул, пытаясь всеми силами подавить в себе желание придушить его прямо здесь и сейчас.

А я, дурак, пожалел его. Я отнесся к нему, как к человеку!

— Какая же ты… ублюдочная тварь, — проговорил я, чувствуя, как все внутри закипает от ярости. И вместе с этой яростью из меня так и рвался нездоровый, злобный смех — ох, Даня! Вот как тебя прокатили! А ты уши развесил, боги то, боги это. А им просто насрать на смертных. И ведь говорил же мне Янус — не верь им. Никому не верь! Как же он был прав!

А я-то думал, все самое страшное для меня наконец-то закончилось. Оказалось — ни-хре-на.

Все еще только начинается.

— Боги не знают ни жалости, ни сожаления, — повышая голос, заявил Оракул, будто название лекции продиктовал с кафедры. — У них нет привязанностей, есть только задачи и цели. И это — правильно. Божество мыслит более глобальными категориями, чем отдельно взятые жизни конкретных смертных. Так и должно быть.

Его голос осекся. Несколько мгновений он молчал, а потом резко поднялся с травы.

— И оно так было, — враз изменившимся, мрачным тоном проговорил он. — До того момента, как мне вздумалось надеть эту проклятую оболочку! Я думал, быть человеком — это получить набор нервных клеток и открыть для себя новые ощущения. Но это не так. Быть человеком означает стать ножнами для меча Фемиды. Носить его в груди и чувствовать, как с каждым несправедливым решением клинок погружается все глубже. Больно.