Русская война 1854. Книга вторая (СИ) - Савинов Сергей Анатольевич - Страница 7

В следующий раз я проснулся уже вечером. Это стало понятно по темноте за окном, тянущемуся из него холодному ветерку и голосу Христиана Людвига Гейнриха, который спорил с кем-то в коридоре.

— Девять часов вечера. Даже вас я в такое время не буду пускать к своим больным.

— Мы просто посмотрим. Если больной спит, то не будем трогать, — я узнал голос. Это был поручик Арсеньев, адъютант Меншикова.

— Я вам говорю, он спит. Если нужно что-то передать, оставьте записку…

Дальше я слушал уже вполуха. Снова начало клонить в сон, и я благополучно проспал до следующего утра. В этот раз я пришел в себя, уже не чувствуя себя овощем. Присел, пощупал повязку на голове — тяжеленькая. Оглядевшись, я увидел, что в палате лежу не один. На других кроватях расположились офицеры Волынского полка. Кажется, они ходили в Шули, деревню к востоку от Севастополя и как раз между Балаклавой и Бахчисараем. Да, не одни мы вчера сражались, пытаясь улучшить положение города.

Постаравшись никого не разбудить, я поднялся, проверил, что голова не кружится, и, подхватив лежащую рядом с кроватью одежду, отправился к комнате, которую занимал доктор Гейнрих. К счастью, Христиан Людвиг оказался на месте. Он немного недовольно отругал меня за самоуправство, потом все же осмотрел рану и дал добро на неспешные прогулки по городу. С обязательным условием заходить к нему каждый день на перевязку.

Пришлось пообещать.

После этого доктор Гейнрих сводил меня к владимирцам и морякам сводного отряда, лежащим в отдельной палате. Раны у ребят оказались гораздо серьезнее, чем у меня, но настроение в целом было бодрое, и я оставил их с надеждой, что уже скоро каждого из них увижу в строю.

— А как там плесень? — поинтересовался я у доктора, думая, что потенциальный антибиотик мог бы гарантировать, что все раненые доживут до выздоровления.

— Эффект изменения цвета мокроты идет у каждого образца, но пока говорить о том, чтобы так можно было лечить раны или болезни внутри организма, не может быть и речи. Слишком слабый эффект, и неясно, какие могут быть побочные последствия. Понимаю ваше желание получить чудо-лекарство, но на успех в этом году я бы точно не рассчитывал.

Я промолчал. А что тут скажешь? Если бы доктор добился результата, но боялся его использовать, я бы показал ему его на себе. А так… Как оказалось, от находки Флеминга до появления нормального лекарства не зря прошло столько времени. Впрочем, тут и моя ошибка. Уперся в самое известное решение, а ведь можно было поступить как с воздушными шарами. Изучить местные научные журналы, поискать еще не известные решения, которые выстрелят только через годы… И работать уже через них!

Стоило понять, куда двигаться дальше, как настроение разом улучшилось.

— Кстати, я вчера слышал, что вы говорили с поручиком Арсеньевым, — вспомнил я еще одно важное дело.

— Точно, — доктор Гейнрих покопался в карманах и вытащил сложенную в несколько раз записку.

Прошу явиться к Его Сиятельству при первой возможности. Адъютант А. С. Меншикова Арсеньев Г. Д.

Неожиданная спешка. Я думал, что о деталях нашего рейда вполне мог доложить тот же Ильинский. И зачем тогда Меншикову нужен именно я? Впрочем, спорить не буду. Учитывая все странности того вечера, у меня тоже найдется несколько вопросов, на которые Александру Сергеевичу придется дать ответы.

Уточнив, где сейчас можно будет найти Меншикова, я согласился воспользоваться больничной повозкой и уже через десять минут катил по улицам Севастополя. Кажется, что может измениться за один день? Ничего… Но я словно чувствовал повисшее в воздухе напряжение. Свет чуть приглушеннее, чем раньше. Люди, старающиеся не показываться из-под тени домов.

— Были какие-то новости с фронта за последний день? — я окликнул возницу.

— Не слышал, ваше благородие, — тот лишь пожал плечами. Хотел добавить что-то еще, но промолчал. Напряжение в воздухе как будто усилилось.

К счастью, впереди показался ставший таким знакомым дом Волохова, и уже через минуту я медленно спустился на землю прямо напротив главного входа. В лужу наступил… Дожди и не думали прекращаться. Поморщившись от занывшей на холодном ветру головы, я постарался побыстрее проскочить внутрь и сразу же попал же в цепкие руки поручика Арсеньева. Словно тот знал, что именно сейчас я должен появиться.

— Я к Александру Сергеевичу, — заметил я, когда меня подхватили и повели куда-то в сторону от главного зала.

— Он ждет, — кивнул поручик.

Мы прошли мимо комнат Волохова, пересекли веранду зимнего сада, о котором я даже не подозревал, и вышли к небольшому кабинету, где за столом вокруг разложенной карты города и окрестностей собрались Меншиков и отвечающие за оборону города адмиралы.

— Григорий Дмитриевич, рад видеть вас снова в строю так быстро, — первым меня заметил и обхватил в медвежий захват Нахимов. И так искренне, что я невольно улыбнулся.

— Мы все рады, — поддержал своего товарища Корнилов.

— Но сначала давайте разберемся, что же вчера произошло, — вперед выступил незамеченный мной ранее человек. — Дубельт, Леонтий Васильевич, управляющий третьим отделением Его Императорского Высочества канцелярии, — он говорил и сверлил меня взглядом цепких, словно волчьих глаз. — Приехал заменить вашего однофамильца, и надо же… В первый день узнал, что ваш отряд якобы по приказу генерала совершает самоубийственную вылазку.

— Якобы? — среди моря новой информации мое сознание зацепилось именно за это слово.

Глава 4

Стою, смотрю на незнакомого офицера, а в голове крутится целый вихрь из воспоминаний и слухов о нем. Причем большая часть из них пришла от местной памяти… Она подсказала, кто именно закрывал «Телескоп» после «Философического письма» Чаадаева, кто пришел по душу Тараса Шевченко и Николая Костомарова, кто арестовывал Салтыкова-Щедрина, Аксакова и Тургенева.

Если Бенкендорф и Орлов были по очереди душой третьего отделения, то Дубельт был его руками. Ловкими, умными и беспощадными.

— Он, наверно, умнее всего третьего и всех трех отделений Собственной канцелярии… Так же писал про вас Герцен? — память из будущего тоже смогла что-то накопать про этого человека.

— Не сметь упоминать при мне этого подлеца! — лицо Дубельта разом раскраснелось. — Предатель, который ради одной только возможности проверить свои идеи готов утопить свою же страну в крови, не достоин упоминания. И ведь он понимает, что не просто так ему в Лондоне дают деньги, но готов закрывать на это глаза…

— Леонтий Васильевич, давайте не сегодня, — всплеснул руками Меншиков. — О вашей нелюбви к Герцену, кажется, знает каждый в стране, особенно после той фразы, когда вы пообещали, что не пожалеете для него любого, даже самого уродливого, дерева[1].

— Каждый, кроме штабс-капитана, — улыбнулся Корнилов.

— Кроме него, — согласился Меншиков. — Но вернемся к делу. Раз уж вы к нам заглянули, Григорий Дмитриевич, давайте обсудим ваш случай. Мы уже выслушали доклад капитан-лейтенанта Ильинского, но хотели бы узнать и ваше мнение.

— Тогда расскажите, что уже стало известно за эти сутки, чтобы я не гадал и не тратил время зря, — предложил я, повернувшись к Дубельту.

— Пожалуй, так действительно будет быстрее, — справившись со вспышкой гнева, обладатель лазоревого мундира ответил мне уверенной улыбкой. — Итак, мы восстановили цепочку событий. Все началось вчера утром, когда некий слуга по общим поручениям принес поручику Арсеньеву срочное письмо, переданное генерал-адъютантом. Письмо с тем самым приказом, что поручик потом передал капитан-лейтенанту Ильинскому. Мы попытались найти слугу, через которого кто-то запустил подделку, и нашли. Мертвое раздутое тело качалось на прибрежных волнах. Кто-то убил его, а потом попробовал избавиться, понадеявшись, что море унесет его с собой.

— Не унесет, — вмешался я, зацепившись за нестыковку. Все-таки уже несколько недель живу рядом с морем и какие-то вещи успел запомнить. — Тут почти нет приливов и отливов. Тем более, если тело скинули утром… Получается, убийца не мог не понимать, что на слугу выйдут. А его знакомые?