Любовь, смерть и роботы. Часть 1 (ЛП) - Коллектив авторов - Страница 47

— «Гимн» вызывает корабль-носитель. Александрия вызывает корабль-носитель. Приём.

— Привет, «Гимн»! Что случилось, Алекс? Мы думали, ты погибла. Приём.

— Привет, малыш Джорджи! Решили, что я сдамся без боя? Отмените сигнал бедствия и скажите доку, что ему предстоит поработать над протезом. Моя рука теперь — ледышка на орбите. Приём.

Александрия всегда нравилась Джорджу. За свою карьеру она не разбила и даже не повредила ни одного корабля. Могла заменить панель управления быстрее, чем другие техники найдут подходящую отвёртку.

— В каком смысле? Ты сообщила, что «игра окончена», и отключилась. Ты в шаттле? Приём.

— О, я в шоколаде. Наложила жгут на предплечье и собираюсь вколоть «Морфинекс-Д». Прекрасное универсальное средство для астронавтов: болеутоляющее, седативное и антибиотик в одном флаконе. Именно то, что сейчас требуется. Корабль на автопилоте и автостыковке, потому что я скоро буду в небе с алмазами. Не смогу управлять. Но надеюсь, док подготовит меня к работе уже через четыре недели. И если старик Джонс думает, что я оплачу ремонт костюма — то будет выглядеть хуже чёртовой системы маневрирования, когда я с ним потолкую. Приём.

— Пока мы всё это обсуждаем, люди в центре управления очень волнуются. Ты связываешься с нами, говоришь, что умираешь — и отключаешь связь… Это было не очень приятно, Алекс. Ни капельки не приятно. Приём.

— Извини, Джордж… Не хотелось, чтобы кто-нибудь услышал, как я плачу. Если бы я сломалась, понимаешь? Так что прости… Я проставлюсь пивом, как только смогу держать кружку. И скажу Джонсу, чтобы дал премию дизайнерам часов. Я бы расцеловала их всех. Конец связи.

Claudine Griggs. Рука помощи (2015)

Перевод Андрея Миллера, редакция Олега Хасанова

День был выцветшим добела, как кость, с безоблачным небом и чудовищным солнцем. Воздух дрожал, словно масса студенистой эктоплазмы. И никакого ветра.

Сквозь зной пронесся, кашляя, потрепанный черный «плимут», извергавший из-под капота белый дым. Он дважды крякнул, оглушительно выстрелил и умер на обочине.

Водитель выбрался из машины и подошел к капоту. Это был человек, переживавший суровые зимние годы жизни, с мертвенно-сухими каштановыми волосами и тяжелым животом, что свисал на бедра. Его рубашка была распахнута до пупка, а рукава закатаны до локтей. Грудь и руки поросли седым волосом.

С пассажирской стороны вышел парень и тоже встал перед машиной. Желтые пятна пота, похожие на облачка взрывов, проступили в подмышках на его белой рубашке. Развязанный полосатый галстук был накинут на шею, как умершая во сне змея.

— Ну? — спросил парень.

Старик ничего не ответил. Он открыл капот. Из радиатора, тонко свистнув, белым облачком вырвался пар, поднялся в небо и растворился в воздухе.

— Черт, — сказал старик и ударил ногой по «плимуту», как будто пинал в зубы врага.

Это действие не доставило ему особого удовольствия, всего лишь скверную царапину на мыске коричневого «вингтипа» и адски болезненный ушиб на лодыжке.

— Ну? — повторил парень.

— Что «ну»? А сам как думаешь? Он мертв, как продажа консервных ножей на этой неделе. Даже еще мертвее. Радиатор весь в дырках, как будто подцепил ветрянку.

— Может быть кто-нибудь проедет и поможет нам.

— Ну да, конечно.

— Рано или поздно проедет.

— Думай, как тебе хочется, студент.

— Кто-нибудь обязательно появится, — сказал парень.

— Может быть. А может быть нет. Кто еще пользуется этими объездами? Все сейчас на главной дороге, вот где. А не на этом кружном пути без названия, — закончил старик, свирепо глядя на парня.

— Я тебя не заставлял его выбирать, — огрызнулся парень. — Он был на карте. Я сказал тебе о нем, вот и все. И ты его выбрал. Именно ты решил по нему ехать. Это не моя вина. Да и вообще, кто ожидал, что машина сдохнет?

— Я же говорил тебе проверить воду в радиаторе, верно? Еще в Эль-Пасо.

— Я проверял. Тогда там была вода. Я говорю тебе, это не моя вина. Именно ты катил всю дорогу по Аризоне.

— Угу, угу, — отозвался старик, как будто не особо желая слышать об этом.

Он повернулся, чтобы посмотреть на шоссе.

Ни машин. Ни грузовиков. Видны только волны жара и мили пустого асфальта.

Они уселись на горячую землю спиной к машине. Так она давала некоторую тень — но не слишком большую. Они потягивали из фляги степлившуюся воду из «плимута» и почти не разговаривали, пока не зашло солнце. К тому времени оба немного успокоились. Жара покинула пески, и в пустыне обосновалась прохлада. Жар заставлял этих двоих выходить из себя, но холод сблизил.

Старик застегнул рубашку и расправил рукава, пока парень копался на заднем сиденье в поисках свитера. Надев свитер, он сел обратно.

— Мне жаль, — внезапно сказал парень.

— Ты не виноват. Никто не виноват. Просто я порой кричу, срывая зло из-за неудачной торговли на всех, кроме этих консервных ножей и себя самого. Дни разъездных торговцев прошли, сынок.

— А я думал, у меня будет не пыльная работенка на лето, — сказал парень.

Старик засмеялся.

— Держу пари, что думал. Они говорили, что это хороший выбор, не так ли?

— Само собой!

— Пусть это выглядит как легкие деньги, которые ты вдруг нашел, но нет никаких легких денег, малoй. Нет в этом мире ничего легкого. Единственный, кто когда-либо делает какие-то деньги — это компания. Мы просто все больше выматываемся и стареем, а в нашей обуви появляется все больше дырок. Будь у меня хоть капля здравого смысла, я бы давно уволился. Все, что тебе надо сделать — этим летом…

— Может не так уж и много.

— Ну, это все, что я знаю. Просто город за городом, мотель за мотелем, дом за домом, глядя на людей через проволочную сетку, пока они мотают головами, дескать, «нет». Даже тараканы в захудалых мотелях начинают походить на старых приятелей, словно они коммивояжеры, которым тоже приходится снимать комнату.

Парень усмехнулся.

— Возможно, что-то в этом есть.

Некоторое время они сидели неподвижно, сплоченные тишиной. Теперь ночь полностью охватила пустыню. Громадная золотая луна и мириады звезд изливали белесое сияние, пришедшее из далёких эпох.

Ветер усилился. Песок шевелился, находя новые места, чтобы снова улечься. Его волнообразные движения, медленные и непринужденные, напоминали полуночное море. Именно это сказал парень, который однажды пересек Атлантику на корабле.

— Море? — ответил старик. — Да, да, точно. Я подумал о том же. Это одна из причин, почему это все тревожит меня. Во всяком случае часть того, почему я распсиховался сегодня днем. Не просто из-за жары. Здесь остались мои воспоминания, — он кивнул в сторону пустыни, — и они снова навещают меня.

Молодой человек поморщился.

— Я не понимаю.

— Вряд ли. Ты и не должен. Подумаешь, что я чокнутый.

— Я уже думаю, что ты чокнутый. Так что расскажи мне.

Старик улыбнулся.

— Ладно, но только не смейся.

— Не буду.

Молчание вползло между ними. Наконец старик сказал:

— Это рыбная ночь, малoй. Сегодня полнолуние, и это правильная часть пустыни, если память не изменяет, и ощущение правильное — я имею в виду, разве ночь не кажется тебе сделанной из какой-то мягкой ткани, что она отличается от других ночей, как будто находится внутри большого темного мешка, по бокам усыпанного блестками, и с прожектором у открытой горловины, который изображает луну?

— Я ничего не понял.

Старик вздохнул.

— Но, она ощущается по-другому. Правильно? Ты тоже это чувствуешь, не так ли?