Караул устал (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 35

Марина Влади коснулась руки Высоцкого. Тот очнулся от глубоких дум, оглянулся, словно пытаясь понять, где он, и что он, собственно, здесь делает. Увидел гитару, скупо улыбнулся.

— Петь? Мне? Нет, я, конечно, могу, но… Но ведь среди нас сам Михаил Чижик, «Любовь, комсомол и весна!», и вообще — международный талант. Давайте попросим, другого шанса может и не быть!

Вот оно как! Получается, это была домашняя заготовка, Андрюши и Высоцкого!

Владимир Семёнович хотел утвердить свое главенство! Размазать Чижика по сковородке, чтобы все видели, кто здесь подлинный талант, бриллиант, а кто — бижутерия. Собственно, Чижик — это повод, я-то ни на что не претендую, бьют по мне — метят в Надежду и Ольгу. Такой вот карамболь.

Интриги, интриги, интриги…

Оно, конечно, в стране меня знают все, но больше краем уха: Чижик — шахматист, чемпион, победитель Фишера. Мои партии разыгрывают тысячи шахматистов, но песни Высоцкого знают, слушают, а то и поют — миллионы. От авиаторов и актеров до ядерных физиков и ямщиков. На все буквы алфавита.

Только ведь эту позицию можно разыграть разно.

Перед широкой публикой я ему не соперник ни разу. Тем более, в его жанре, который называют то авторской песней, то скоморошьей, то ещё как-нибудь. В общем, песней для своего двора.

Но есть и другие песни. К примеру, любовная лирика. Сейчас она не на слуху, сегодня не личное главное, а сводки рабочего дня, но натуру не обманешь, натура требует своё.

И я взял гитару. Простенькая гитара, до моей испанки ей далеко, но испанка дома осталась. Ничего, нет плохих гитар, есть плохие музыканты. Хотя, конечно, плохих гитар — множество, факт. Ну да не сингл записываем.

Настроил.

— «Malagueña Salerosa», — объявил я. Когда-то я пел ее с Агнетой, в Стокгольме. С тех пор не раз — в тесном кругу, как колыбельную для Ми и Фа. Умею. Могу.

И запел.

Испанского языка, понятно, никто не знает, но это к лучшему: каждый (а особенно каждая) слышит те слова, которые хочет услышать.

После пения минуты две молчали. Даже две с половиной.

Дамы вздыхали, у многих слёзы на глазах. Прочувствовали, да. Этой ночью им будут сниться прекрасные принцы. Подозреваю, что похожи они будут на Мишу Чижика.

— Это… это по-каковски вы пели, Михаил Всеволодович? — нарушил тишину Андрюша.

— По-испански, — ответил я.

— А почему?

— Песня испанская, точнее, мексиканская.

— Вы испанский язык знаете?

— Учу помаленьку, — скромно ответил я.

— А мне языки не даются, — вздохнул Андрюша. — Да и зачем они? Один раз в Болгарию ездил, и всё.

— Какие ваши годы? Наездитесь ещё.

— Это в Испанию-то?

— Всё возможно. Сейчас, когда Испания освободилась от гнёта Франко, народ может вновь выбрать путь социализма. Не сразу, не в один день, но Пассионария, Долорес Ибаррури, уже вернулась в Мадрид и заседает в парламенте.

— Она ещё жива, Пассионария? — спросил ассистент оператора Пальчиков.

— Что ей сделается? Революционеров запросто не возьмёшь.

Тут вступили в разговор и девочки, спеша развить успех:

— Чижик думает домик купить в Испании, вот мы и учим язык.

— Домик? — подыграл второй главный режиссер, Валерий Давидович. Он тоже не прочь придержать Владимира Семёновича.

— Виллу. Где-нибудь на островах, Балеарских или Канарских. Не решили пока, где.

— А в чём разница?

— Балеарские — это в Средиземном море. Всё поблизости — Ливия, Италия, Франция, Греция, Балканы. А Канарские — уже океан. Атлантический. Неподалеку от Африки. Простор, размах. Купить яхту — и путешествовать.

Высоцкий покраснел — ну, я так думаю. При свете костра все покраснели. Ведь яхта — не «Мерседес», особенно если к ней прилагается вилла и Средиземное море. Плавать по морям, нынче здесь — завтра там, это дорогого стоит.

— Девочки, не преувеличивайте, — сказал я. — Какой из меня яхтсмен? Чижик не альбатрос, чижик птичка сухопутная. Впрочем, если подумать… небольшую разве что, сорокафутовую. Для Средиземного моря в спокойную погоду. Курсировать между Ливией и Пальмой. А океанскую — ну, куда нам океанская? Там опыт нужен, это для тех, кто в море с пелёнок, а впервые в руки взять штурвал в свое тридцатилетие — проявишь капитанский дар ты не на этом свете.

— Значит, Балеарские острова. Пальма.

Все слушали наш разговор, как диалог из иностранного фильма о жизни богачей: виллы, яхты, Балеарские острова. Слушали, и не знали, всерьёз мы, или шутим.

А я и сам не знал.

Высоцкий мрачнел: он-то понимал, что да, что могу. И представлял Средиземное море, голубое небо, и я с девочками на белоснежной яхте, вывожу фиоритуры лирическим тенором над спокойными водами Неаполитанского залива.

И очень может быть. С Чижика станет. Деньги есть, вид на жительство дадут с радостью, чемпиону-то. Будет агентом влияния, укреплять советско-испанскую дружбу…

— Шутим, шутим, — разрядила обстановку Лиса.

— Подождем, пока Испания станет социалистической, — добавила Пантера.

Народ с облегчением вздохнул. Все-таки личная яхта — это уж слишком. Перебор. Трудно жить с сознанием, что кому-то это доступно, а тебе — нет, нигде, никогда.

Но за переживаниями по поводу вилл и яхт совершенно забыли о Владимире Семёновиче. А когда вспомнили, его уже не было.

— Ушёл отдыхать, — сказала Марина Влади. — Завтра сложный день.

Умно. Ушёл, и ушёл. Действительно, завтра съёмки.

И все стали расходиться. Как раз и костёр догорел.

Мне, однако ж, не спалось. Пение тоже забирает нервную энергию, особенно когда соревнуешься с Высоцким. Тут, правда, соревнования не вышло, соперник покинул ринг, но я, когда пел, этого ведь не знал.

Сидел у остывающего костра. Слушал тишину. Над угольями язычки пламени уже и вспыхивать перестали, но я не спешил уходить. Жалко было тратить огнетушители, пусть уж так, за выгоранием материала погаснет. Сам. И мне завтра не сниматься. Побуду немного, да и вернусь в Сосновку — такой план. Нечего раздражать Высоцкого — он здесь работает. На общее благо и дело, да. Мы все здесь — ради нашего общего блага и дела.

Небо безлунное, но светлое.

— Сегодня тот самый вечер, — сказала Надежда. Они с Ольгой вернулись ко мне. Отдали необходимые распоряжения, и вернулись.

— Какой — тот самый?

— Ну, Чижик, ты-то должен знать! Вечер накануне Ивана Купала!

— Разве? Кажется, он в июле. Шестого — канун.

— Иван Купала — самый длинный день в году. И самая короткая ночь. То есть эта ночь — самая короткая. А седьмого июля — это для введения в заблуждение всяких примазавшихся. Путаница из-за календарей, юлианского, григорианского. Да в июле и всяко теплее — купаться-то, — разъяснила Пантера.

— Вы что, купаться решили?

— Почему нет?

— Ночью? В неизвестном месте?

— Ты, Чижик, водяных боишься? Или русалок?

— Битого стекла я боюсь. Железок, особенно ржавых.

— Откуда здесь битое стекло? Горожане сюда не ездят, а местные жители скромны и разумны. У них и стекла-то битого нет никакого, пива они не покупают, и постное масло не покупают. Сами давят.

— Пиво?

— Масло. Из семян подсолнечника. Мы, Чижик, Стожарами интересовались заранее. У знающих людей спрашивали.

— У Тритьякова?

— Евгений Михайлович команду дал. А подробности рассказал человек чином пониже. Полковник.

— И что же рассказал товарищ полковник? — заинтересовался я.

— Сам понимаешь, генералов без присмотра не оставляют, особенно опальных. Окружили заботой и вниманием. Но ничего предосудительного отыскать не смогли. Брантер вывел колхоз из отстающих в передовики, а как исполнилось шестьдесят — ушёл на пенсию. Сослался на подорванное войной здоровье. Ушёл, и ушёл. Когда Стожары стали деревней колхозников-пенсионеров, проверяли — не в религию ли ударились? Нет, не ударились. В умствованиях тоже не замечены. Живут деревенской жизнью — огороды, пчёлы, на судьбу не ропщут, на выборах единогласно голосуют за нерушимый блок коммунистов и беспартийных, начальству просьбами не докучают, в общем, наши, советские люди.