Караул устал (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 9

А у меня идут переговоры о матче-реванше. Договорились практически обо всем: время — сентябрь, место — Западный Берлин, дистанция — двадцать четыре партии, мне, как чемпиону, для победы достаточно набрать двенадцать очков, Анатолию — двенадцать с половиной. Призовые — два миллиона победителю, миллион побеждённому. Осталось согласовать пустяки: какой комплект фигур, какие часы, какие кресла, и тому подобное. Но тут-то и заминка, поскольку производители часов, кресел и всего прочего заинтересованы, чтобы использовалась именно их продукция. Паблисити! Идёт торг. Очень всем денег хочется.

И мне тоже, да.

Наша федерация прозрачно намекает, что нужно бы и ей отслюнявить что-нибудь. Процентов этак девяносто. Я отвечаю: примите официальное постановление, будем решать с моим адвокатом. Шведом. А добровольно, «прошу принять от меня…» — нет, этого не будет.

Вот и тянется канитель.

Я не горячусь, не спорю и не требую. Сами всё дадут. Не в компетенции советской шахматной федерации решать вопрос о срыве матча. И у Спорткомитета руки коротки. Советским спортсменам внушают что? Советским спортсменам внушают, что деньги ерунда, грязь, корысть, не ради денег мы должны побеждать, главное — престиж страны.

И я с этим категорически согласен. Главное — престиж страны! Шахматная федерация получит главное, Спорткомитет получит главное, страна получит главное. Престиж!

А себе я оставлю деньги, так уж и быть.

Всё, концерт закончен.

Второй перерыв. А потом — выступление самодеятельности техникума.

Хотелось уйти, но это было бы нехорошо. Самодеятельность особо готовилась, для меня. Я ведь не просто Чижик, я тот самый Чижик, который пел с Аббой! Кто ещё из советской эстрады может похвастаться, что пел с мировыми знаменитостями? То-то! А ещё я буду судить городской смотр самодеятельности. Возможно. Если не уеду на турнир. Или ещё куда-нибудь. И самодеятельность надеется заручиться моей поддержкой.

Мы вернулись к выпивке и закуске. Её обновили. Вместо «Столичной» — «Посольская». Заливная нототения. Хрустящие грузди, чёрные и белые. Шпроты. И конфеты «К звездам!»

Нототению я попробовал. Вкусно. И грузди хороши.

— Нам в универе, — сказал Обком, распробовав «Посольскую», — говорили, что здесь, в Чернозёмске, находили пещеры древних людей. Не совсем древних, но почти. Три, четыре тысячи лет назад. Там целый город, под землёй был.

Обком здесь представлен заместителем завотдела науки и учебных заведений. Мужчина тридцати пяти лет. По образованию историк.

— А чего это они под землю залезли? — спросил Профсоюз. Мужчина, пятидесяти лет, образование среднее. Весьма.

— Считали — от врагов прятались. Набегут степняки, а наверху — никого. И скотину с собой под землю угоняли, и скарб, всё. А ночью делали вылазки. Степнякам это очень не нравилось, и они уходили обратно. В степь.

— И где же этот город? — спросила Газета. Опять мужчина, двадцати пяти лет, комсомолец, журфак университета.

Обком замялся. Ему быстро налили.

— Хороша, да! Ладно, тут все свои. Город этот, на самом деле городок, на одну-две тысячи человек, открыл Лученков, ссыльный ленинградский профессор. В тридцать четвертом году. Случайно. Он работал на очистке подвалов, и в одном из них нашёл ход. Но стране тогда было не до исследований. Пятилетки, ударные стройки. Отложили на потом. А в тридцать седьмом профессора того… раскассировали. И его окружение тоже. Стало совсем не до исследований. В сорок первом вспомнили, и сделали в том месте бомбоубежище. Срочно. Для Самого. Там глубина тридцать метров, даже больше. Но не воспользовался, нет. Остался в Москве.

— И что? — опять спросила Газета.

— И ничего. Сейчас там стратегическое бомбоубежище. Сухо, чисто, секретно.

— А где это?

— Вот этого я сказать не могу. Секретно. Кому нужно, знают. Кто не знает — тому и не нужно.

И мы вернулись в зал. Не все.

Может нужно с десяток лет,

Чтоб найти это место рудное

Можешь ждать меня, можешь нет,

Ждать геолога — дело трудное

С вокалом у ребят плоховато. И техника игры хромает. А так ничего, стараются. В зале публика млеет. Чувствую, они тоже времени в перерыве не теряли. Нет, не «Столичную», но вот «Стрелецкую» — очень может быть. Но в меру.

И только в девятом часу я вернулся в «УАЗ».

При свете плафона осмотрел заднее сидение: в кино злодеи часто прячутся там, а потом кааак выскочат!

Злодеев не нашёл. Нашёл на полу бумажный конверт. Большой. А внутри — чек магазина и паспорт магнитофона «Юпитер». С гарантийными талонами.

Ох, переживают хозяева: магнитофон без гарантии — как корабль без спасательных шлюпок.

Ладно, крюк невелик.

Доехал, остановился у дома. На улице, на столбе метрах в десяти — фонарь. А в доме темно.

Я помигал фарами, посигналил.

Никакой реакции. Может, в кино пошли, в гости, мало ли.

Вышел, подошёл к калитке, и бросил конверт в щель почтового ящика.

— Эй, вы что тут делаете?

А, бдительная соседка. Лет шестидесяти. Это хорошо.

— Я сюда днём людей подвёз, с грузом. Мужчину и женщину. Не знаете, где они могут быть?

— Мужчину и женщину?

— Да, — и я коротко описал их. Рост, возраст, цвет волос. Одежду.

— Здесь такие не живут.

— Как не живут?

— Так. Здесь Клавдия Михайловна живет. Сейчас отлучилась, а скоро придёт.

— Может, сдала комнату?

— Клавдия Михайловна? У неё сын в загранплавании, зарабатывает дай Бог каждому. И не любит она чужих. Она и своих не шибко любит.

Я огляделся. Нет, тот дом, тот. Никаких сомнений.

— Ошибся, значит. Тогда я поеду. Извините, что потревожил сигналом.

— Езжай, — соседка не препятствовала, махнула рукой, пошла обратно, в дом напротив.

Мне несколько раз, ещё когда я ездил на «ЗИМе», указывали неправильную дорогу. В обратную сторону. Или вообще в никуда. Неприязнь работяги к мажору, да. Возможно, и сейчас то же: хотя «УАЗ» и не мажорный автомобиль, но все-таки автомобиль. У меня, сопляка, есть, а у неё, заслуженной работницы, нет. Вот и решила пошутить. Вреда-то с этой шутки особого нет? Нет. Или к ней уже пришёл Альцгеймер? Непохоже, но я ведь не приглядывался, она стояла спиной к фонарю. Или это она так пошутила, сегодня же первое апреля?

По пути в Сосновку дорогу мне перебежал заяц.

2 апреля 1979 года, понедельник

Синдром Ивана Карамазова

Сон меня бежал. Я и погулял часок по спящей Сосновке, и прочитал десяток страниц «Панчатантры», и даже решил кроссворд из последнего номера «Огонька», а — не спится, и всё.

Что-то беспокоит, а что — не понять. То ли мышь грызет в углу засохшую хлебную корочку, то ли сверчок вспоминает старую песню. Но ни мышей, ни сверчков в доме нет, хоть нарочно заводи.

Сел за стол, разбирать почту — последние дни как-то манкировал. Жил по Фишеру: кто я такой, чтобы мне писали важные для меня — а не для отправителя — письма?

Но всё-таки посмотрел. Да, просьбы, просьбы, просьбы. Прислать шахматных книжек. И подписку на «Поиск». И компьютер «Чижик». И денег на инвалидную коляску с мотором. И денег на покупку дома в деревне. И просто денег, а то жизнь не складывается.

В корзину, в корзину, в корзину…

'Уважаемый Михаил Чижик! Сообщаем вам, что никаких претензий по поводу того, что вы застрелили Айшета и Кумыскина, у общества к вам нет. Вы, во-первых, были в своём праве, а во-вторых, Айшет и Кумыскин, пойдя на сотрудничество с властью, поставили себя вне общества. Говоря по-киношному, ссучились. Потому и впредь, если кто-то покусится на вас и на ваших близких, можете делать с ними что угодно, честные воры будут не в претензии. Смотрящий за Чернозёмском довёл до сведения общества, что любой, кто покусится на ваше имущество, сделает это на свой страх и риск. Люди это не одобрят, отнюдь.