Я знаю, кто убил Лору Палмер (СИ) - Баюн София - Страница 28

Опомнилась, встряхнулась — с Норой надо не шутить. Ее хорошо бы напугать, запутать и выставить из квартиры. И вслед ей кинуть горсть горчичного порошка, чтобы дорогу назад не нашла. Вот так стоило поступить, но Яна почему-то улыбалась, глотала обжигающе-пряный чай, заедала его приторным вареньем и чувствовала, что очень хочет рассказать Норе и вторую сказку.

Первая — чтобы она ушла. Вторая — чтобы все поняла. Чтобы все узнала, избавила Яну от непосильной, дурной ноши.

Яна не стала рассказывать сказок. Чай кончился, Нора нравилась ей все сильнее, и тогда Яна от отчаяния достала из холодной духовки бутылку коньяка. Нора почему-то согласилась с ней пить, наверное, думала, что Яна о чем-то проболтается или разрешит ей фотографировать. Но Яна была гораздо коварнее Норы и умела хранить секреты. Поэтому уже через пару часов Яна с облегчением осознала, что остатки разума ее покинули. Что Нора сидит на ее кровати, по телевизору идет «Красотка», а звук, конечно, выключен, потому что Яна выстукивает «Pretty Woman» по дну перевернутой кастрюли и хохочет, запрокинув голову. И трещины на потолке складываются в вязь цветочного узора, и взгляды людей с газетных вырезок липнут к лицу через стену, и на каждом клочке бумаги написано «ты».

Кто умрет следующим? Кто неправильно ответил на вопрос Смерти? Кто совершит еще больше грехов?

Но это еще не транс. Яна еще не настолько отчаялась, чтобы впадать в транс от романтических комедий. Между тем и этим миром — стекло телеэкрана. И Нора ничего не видит, не замечает, потому что Нора еще слепа. Но ведь однажды ей придется увидеть.

Раздался стук в дверь. Яна не пошла открывать — она сидела, прижав горячие ладони к прохладному линолеуму и бездумно пялилась в погасший экран. Теперь-то Нора точно уйдет навсегда.

И Нора встала. И пошла к двери. Открыла ее, паскуда, и впустила Володю, Лену и Лема, которых Яна пригласила еще вчера, а потом, конечно, забыла. С ними пришел запах свежего снега, мокрого синтетического меха и колких цветочных духов. А еще шум, скрип открывающихся окон, живые голоса. Володя жестом фокусника вытащил из-за пазухи бутылку мадеры и банку белоснежных соленых груздей.

Негодяй.

Яна глупо хихикала, пока Нора знакомилась с ее друзьями, а Лем сидел рядом на полу и курил, стряхивая пепел в ее горшок с кактусом.

— В следующий раз надень кастрюлю на свою пустую башку, Яна. Ты даже об выключенный экран умудряешься угаситься, есть у тебя вообще совесть?!

— Я пошутила, — жаловалась Яна. — Мне нельзя было шутить.

— Тебя вообще к людям подпускать нельзя. Пошли, Володя очень хотел угостить тебя груздем.

— Рады они и шляпкам соленых груздей!

Лем закатывал глаза и пытался ее поднять, а она упиралась, пока они оба не упали. И когда она снова открыла глаза, на потолке не было никаких слов, а экран телевизора был всего лишь пустым экраном.

Хороший был вечер, и мог бы остаться хорошим. Они пили коньяк и мадеру. Лена пекла блины и открывала форточки, когда кто-то курил. Яна сидела у Лема на коленях, игриво хихикала и пыталась укусить Володю за ухо. Кажется, она все-таки разрешила Норе фотографировать, а может, Нора просто охренела, потому что она непрерывно что-то снимала, задавала вопросы, трогая за рукав то осоловевшую Лену, то раскрасневшегося Володю. Яне было уже все равно — ей было хорошо и она всех любила. И Володю, и Лену, и Нору, и груздь, наколотый на вилку, но больше всех Лема.

Потом она уложила на раскладном кухонном кресле совсем пьяного Володю, а в зале уставшую Лену — ее волосы пропахли выпечкой, и она так и не смогла развязать узел темно-синего фартука. Яна не стала даже пытаться. Она погасила свет, достала из шкафа запасные пледы и укрыла сначала Лену, а потом Володю.

— Я вас так люблю, ребята, — тихо сказала она Лему. — Почему все так получилось?

Нора куда-то исчезла. Наверное, мыла посуду. Или просто кто-то не закрыл кран, и в алюминиевую раковину течет вода. Холодная, пахнущая металлом вода.

Слезы Яны были частые, пьяные, но больно было по-настоящему. Откуда-то просочились сквозняки, по-зимнему колючий холод затекал в невидимые щели в окнах.

Скоро придется замазывать рамы на зиму и покупать новый обогреватель. Ходить в прокат по зимней морозной темноте. Таскать коробки с кассетами по сугробам. Яна была так счастлива.

— Ты ни в чем не виновата, — поморщился Лем. — Перестань себя мучить. Я вообще не понимаю, чего ты от себя хочешь. К тебе таскаются взрослые люди, пьют водку у тебя на кухне и спят на твоих диванах, а ты над ними кудахчешь и поправляешь им одеяла. Может, тебе продать прокат и открыть гостиницу?

— Я никогда не продам прокат.

— Тебе все равно придется это сделать. Ты не будешь свободна, пока не продашь.

— Значит, я никогда не буду свободна.

Яна представила, как к ней возвращаются деньги, которые она когда-то держала в руках — синие бумажки, серые бумажки, а еще россыпь серебристых монеток с золотой каймой. Как она мнет их, и пахнет жасмином, дурным и медовым, еще металлом и водой. И деньги превращаются в белые лепестки, мокрые и холодные.

Лем встряхнул ее за плечи.

— Да сколько можно! Ну что ты хочешь?! Хочешь — отдам тебе кастрюлю и отведу тебя в прокат?

Яна обрадовалась. Кивнула, и испортила себе прекрасный вечер.

…

Кастрюлю Лем ей не вернул, обманщик. Отобрал, когда из дома выходили. И бубен отобрал, и даже коньяк. Поэтому по пути к прокату Яна успела протрезветь и загрустить.

Ноябрь был темным ледяным, хрустел снегом, как перемолотыми костями. Выл зябко сжавшемуся городу злые колыбельные. Яна не хотела, чтобы наступало лето, когда вода снова станет теплой, а цветы — живыми, но сейчас она не находила сил радоваться.

Лем шел, глубоко засунув руки в карманы и хмурился в серый шарф. А вот Нора, кажется, была довольна. Яна не понимала, зачем Нора с ними увязалась, и что она вообще хочет увидеть в прокате. Ее даже никто не звал, в конце концов. Но она шла с ними, совсем трезвая, взвизгивала от особо яростных порывов ветра, и даже не пыталась делать вид, что ее здесь нет. Это почему-то оскорбляло Яну до глубины души. Она твердо решила, что они придут в прокат и будут всю ночь смотреть Кустурицу.

Но когда они пришли, и прокат дохнул ей в лицо сухим натопленным теплом, когда Яна разбудила золотой свет, спящий в лампах и погладила черный прохладный бок видеомагнитофона, ей расхотелось сербской тоски и музыки Бреговича. Она сняла со стеллажа одну из самых безопасных кассет — оригинальный «Звонок» Хидэо Накаты. Этот фильм всегда ее успокаивал теплым фильтром, мягкими движениями камеры и абсолютной понятностью четко обрисованного зла.

Яна сварила кофе на портативной печке, разлила по разноцветным кружкам. Только включив фильм и отмотав к началу, начала было выстукивать короткие ритмы по горячему керамическому боку кружки, но Лем погладил ее запястье, а потом легонько сжал пальцы, и она опустила руку. И правда — сегодня не нужно ни колодцев, ни связи с тем, застекленным миром. Ей было тепло и спокойно, а такими редкими моментами стоило наслаждаться.

Только экран почему-то все равно куда-то уплывал. И черт с ним, пускай плывет.

— Яна, — позвал ее Лем.

— А? — встряхнулась она. Кажется, она умудрилась задремать, и чуть не облилась кофе.

— Помнишь, как выглядит девчонка, которая из экрана вылезает?

— Ну?

— Как думаешь, если ты… ну действительно куда-то там попадаешь, что видят эти, за экраном?

— Да пошел ты! — потрясенно выдохнула Яна. Покосилась на Нору. Она сидела сложив руки на нижней полке ближайшего стеллажа и склонив голову к плечу. Делала вид, что ничего не слышит.

Ну да, как же. Яна глотнула еще теплого кофе, устроилась поудобнее и закрыла глаза, чтобы окончательно провалиться в сон.

…

Ее разбудил звук шагов, и Яна точно знала, что это чужие шаги. Экран уютно мерцал белым шумом, Нора спала у стеллажа, обняв большую бархатную подушку, а Лем куда-то пропал, но Яна знала, что это не он ходит вдоль стойки.