Я знаю, кто убил Лору Палмер (СИ) - Баюн София - Страница 32

— Яр, — Хельга подалась вперед и сжала его запястья. — Ярик, прости меня, пожалуйста, — всхлипнула она. — Вы такие хорошие были. Я так хотела, чтобы все было… чтобы все у вас было… нет, слушай… я ничего про ее отношения с тем торгашом не знаю, правда. Она просила никому не рассказывать, а я теперь думаю…

— Как ты познакомилась с Яной?

— Лем привел меня в прокат, — с облегчением ответила Хельга.

— Как ты познакомилась с Лемом?

— Знаешь на Китайке палатку с кассетами? Там еще пластинки принимают.

Яр кивнул. Многие до сих пор ездили на промзону, где раскинулся огромный азиатский рынок. Там смешивались запахи дешевых тряпок, азиатских и кавказских приправ, фритюра и свежего мяса. Там можно было достать почти все что угодно — не в сердце рынка, где торговали новыми вещами, так ближе к окраине, где располагались палатки и навесы комиссионок и барахолок.

— Ну вот он там торговал. То есть это не его была палатка, но Шуша сказал, что Лем приходит пару раз в месяц. Сам продает, никому товар не доверяет.

— Кто такой Шуша?

— Он… Шуша, — пожала плечами Хельга. — Есть бумажка? Я тебе номерок черкну и сам разбирайся, мне это все не нужно. Но вряд ли он что-то знает — Лем просто приходит с сумкой кассет, продает их, чаще всего покупает новые и уходит. Я думаю он просто Яне помогает, они вроде дружат.

— Почему ты ничего не сказала, Хельга? Почему ни ты, ни Леся, ни кто там еще об этом знал, не сказали мне, что Рада встречалась с каким-то мужиком, которого боялась так, что пыталась научиться пить водку?

— Я кое-что знаю, про тебя, Яр, — вздохнула Хельга. Положила ладони ему на колени. — Я знаю про твои ночные прогулки по барам и подворотням. Ты ведь даже не справедливость там наводишь — тебе просто нужно срывать на ком-то злость.

— И что? Думаешь, я агрессивный псих, который себя контролировать не может?

— Можешь, Ярик, — горько вздохнула Хельга. — В том-то и дело, что можешь. Яр, она сказала… сказала, что…

— Что спит с этим мужиком, — подсказал он. Наверняка Рада одной и той же ложью прикрывала от своих подруг свои встречи с отцом.

Она вздрогнула. И кивнула. Яр опустил руку в карман, чтобы найти пачку сигарет, и в этот момент Хельга вздрогнула снова. Он не сразу понял, что на самом деле она отшатнулась и теплые ладони больше не прижимаются к его коленям.

— С ума сошла? — спросил он, вытягивая сигарету. — Ты сейчас от меня шарахнулась, Оля.

— Я…

— Ты не говорила мне про этого мужика, потому что Рада убедила тебя, что я в припадке ревности башку ему снесу, или ты что-то другое себе придумала?

— Ярик…

Он молча опустил незажженную сигарету обратно в пачку. Ребристый металл кастета во внутреннем кармане ощущался сквозь толстые петли свитера, и Яр успел подумать, что это плохой талисман на удачу.

Его испугалась Хельга. Поразительно. Уж она-то должна была знать, кому стоит его бояться.

— Что-нибудь еще скажешь? — равнодушно спросил он.

— Рада встречалась с Лемом. Купила у него пластинку… «Колокола» Рахманинова, — торопливо вспоминала Хельга. — Это на поэму Эдгара По, Рада играла на отчетном концерте… мечтала сыграть в составе… от колокольчиков саней в свадебным колоколам, от свадебных колоколов к набату и от набата к похоронному звону… она тогда напилась и перед тем, как отрубиться все бормотала, что «слух наш чутко ловит волны в перемене звуковой». И плакала… Еще Лем ей сказал… сказал, и она все у меня спрашивала, почему он так сказал… мне казалось, после этого она стала бояться еще сильнее.

— Что же Лем ей сказал?

— Сказал, что знает, кто убил Лору Палмер.

…

Смотровую площадку замело. Яр не стал садиться, только тяжело оперся о парапет. Он подумал, что холод сделал металл хрупким, что веса в нем больше центнера, и что не нужно испытывать судьбу. Но остался стоять.

Ветер был холодным и колючим. Город стелился золотом где-то позади, и Яр рассеянно думал, что ему туда незачем возвращаться.

Они тогда сделали то, чего делать никак не стоило. Не стоило делать этого в прилегающем к смотровой площадке парке, не стоило так торопливо искать ответы на незаданные вопросы друг у друга под одеждой. Не стоило думать, что поцелуй честнее высказанной правды и что если заниматься любовью полностью отключив голову, то ничего, кроме любви в мире не останется.

… Так безумен каждый крик,

Что разорванные звоны, неспособные звучать,

Могут только биться, виться, и кричать, кричать, кричать!

Но они это делали, и тогда это было так.

На Раде тогда было тонкое белое платье и длинная зеленая кофта, которые даже не пришлось снимать. Она почти целиком скрывалась под его расстегнутой курткой, ее левый каблук упирался в его карман, и глаза у нее были широко раскрыты, лицо все в потеках фиолетовой туши, а пальцы, вцепившиеся в его плечи, оказались удивительно сильными и удивительно холодными.

О чем он тогда думал?..

…И еще о том, что любит ее.

О том, что будет любить всегда. Потому что не может быть иначе.

Яр закрыл глаза. Зачем-то он продолжал кружить, наступая на собственные следы. Зачем-то продолжал искать какую-то паршивую правду — если он не нашел ее тогда, отчего думал, что обнаружит теперь?

Хотел кого-то убить. Легко сдавался мутной ярости, которая вела его по подворотням, между аккордов хруста ломающихся костей и мелодии аккордеона.

Он все еще не верил, что убийцей может быть отец Рады. Не верил, что она могла знать о том, что он делает, и прикрывать его. Рада не стала бы так поступать. Она была доброй. Она была смелой. Она была честной, и это знал каждый, кто слышал, как она играет, а Яр знал точнее других, потому что слышал, как она хрипло стонет, обжигая дыханием его щеку.

Еще слышал, как трещат лампы в морге. Белые и холодные.

Слышал, как Нора читает себе под нос заученную им наизусть хронику выломанной жизни, оборвавшейся в теплой и мутной речной воде.

… О, набат, набат, набат,

Если б ты вернул назад

Этот ужас, это пламя, эту искру, этот взгляд!

Еще слышал, как Нора дрожащим голосом что-то говорит и сует ему под нос выписки из отчетов о вскрытии. Это было вчера. И он слушал ее. Слушал, но никак не желал соглашаться.

…

Нора нервничала. Мерила шагами комнату Яра, обняв мокрую фиолетовую парку, и на пол падали капли талой воды. Яр сидел на тахте, сцепив руки в замок, и пытался понять, что она говорит, и что ему полагается по этому поводу чувствовать.

— … совершенно отбитая, Яр!

— Вот как.

Про Яну он и так все прекрасно понимал, его скорее удивляло, что Нора не понимает.

— Знаешь, что она ему сказала? Мальчишка, с которым она весь вечер обжималась, лежит с проломленной башкой и петлей из провода на шее, а она ему — «я тебя ненавижу, это ты во всем виноват»!

— Вот оно что, — пробормотал он.

— В чем он виноват, а?! В том, что к ней вломились? Или в том что сестра ее умерла?.. Я вообще ничего уже не понимаю! А штопор?! Там весь прокат кровищей залит! У нее когда менты приехали, лицо было такое, как будто она сейчас этим штопором глаз кому-нибудь достанет и будет вместо леденца жрать!

— Вот как.

— Ты слушаешь меня вообще?!

— Конечно. Яна страшная, потому что у нее штопор, — пробормотал Яр, раз уж Нору почему-то не устраивало, что он думает, и ей срочно понадобилось, чтобы он говорил. — Ты достала отчет?

— Да. И там ничего хорошего не написано. Обыскала прокат, пролистала ее журналы. Там страницы вырваны целыми блоками, и судя по датам — она вырывает по нескольку дней до и после убийства. Я сфотографировала. И отчет… нашла, сделала выписки и на место положила. Яр, там… знаешь, мне что-то подурнело. Когда это читала было плохо и теперь… до сих пор нехорошо.

— Погоди, — он посмотрел на ее дрожащие губы и до него наконец-то дошло, что она тоже была в том прокате. — Посиди минутку.