Главред: назад в СССР 4 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 9

— Кашеваров! — раздались тихие шепотки. — Редактор! Евгений Семенович!

— А вы кто? — с вызовом переключился на меня скандалист, решив, что меня в отличие от дембеля можно не бояться.

— Я тот самый Кашеваров и это моя статья, — я показал на газетный разворот. — Да и все остальное тоже моя ответственность. В том числе вечерка с авторскими колонками. Так какие у вас, товарищ, ко мне претензии?

Народу на остановке уже скопилось не просто много, а как на митинге, и появление милиции оставалось делом пары минут. Но за это короткое время еще много чего могло случиться.

— Ах, так вот как вы выглядите! — облегченно выдохнул мой неожиданный злопыхатель. — Позвольте представиться: Растоскуев. Игнатий Захарович. Ваш давно уже не преданный читатель. Имею честь вам ответить прямо в ваше наглое перестроечное лицо! Вы погубили газету!

— Пусть и не преданный, но все же читатель, — резонно заметил я. — Как минимум колонку Александра Глебовича Якименко вы изучили. Однако на мой вопрос вы так и не ответили. Как же, на ваш взгляд, должно быть правильно? В чем же моя ошибка управления газетой?

К остановке тем временем подрулила милицейская «шестерка», и оттуда вышли трое патрульных. Неспешно, с достоинством, приблизились к нам через образовавшийся коридор из расступившихся людей.

— В чем дело? — старшина обратился сразу ко всем. — По какому поводу собрание?

— Мерзнем на остановке, товарищи милиционеры, — я улыбнулся. — А чтобы не было скучно, обсуждаем статьи в газете. Не желаете присоединиться?

— Мы на службе, — строго ответил старшина. — А почему жильцы соседних домов жалуются на шум и крики?

— Все в порядке, товарищи милиционеры! — скандалист неожиданно извлек из внутреннего кармана пальто синюю потрепанную книжечку и гордо подошел к старшине. — Растоскуев Игнатий Захарович.

— Депутат городского Совета трудящихся? — командир патруля принял книжечку из рук партийца, бегло изучил ее, сравнив вклеенную фотографию с лицом Растоскуева.

— Так точно, товарищ старшина, — довольно кивнул тот.

Очень интересно, подумал я. Оказывается, с людьми на остановке скандалил городской депутат, а его и не узнал никто. Не выходит в народ? Или в гостях у кого-то был, не в своем районе сейчас?

— То-то, я смотрю, рожа знакомая, — простовато, но при этом опрятно одетый дед развеял мои сомнения.

— Значит, все в порядке, Евгений Семенович? — милицейский старшина неожиданно для Растоскуева повернулся ко мне.

— Очень острая тема, — пояснил я. — Не сошлись во мнениях, дискуссия получилась горячей. Прошу прощения, товарищи милиционеры.

— Заканчивайте, пожалуйста, — вежливо попросил старшина, но по голосу было понятно, что просьба настойчивая. — Улица — не лучшее место для массовых дискуссий.

— И правда, товарищ Растоскуев, — я снова улыбнулся депутату, чем изрядно его разозлил. — Завтра у нас очередное собрание в клубе «Вече», я вас приглашаю. Сможете задать все интересующие вопросы товарищу Якименко и другим выступающим. А если захотите, то можете и сами выступить, бросите вызов мне, как убийце газеты.

— Вы не просто убийца газеты, Кашеваров, — процедил сквозь зубы Игнатий Захарович. — Вы еще и предатель интересов партии!

— Товарищ Растоскуев, следите за выражениями! — строго сказал ему старшина.

— Ничего, ничего, — я примирительно поднял руки. — Мы уже договорились с товарищем обсудить все наши разногласия вне городских улиц.

— Тамбовский волк тебе товарищ, — фыркнул депутат и быстренько юркнул в автобус, чуть не сбив с ног какого-то дедульку в папахе.

— Расходитесь, — напомнил старшина, покачав головой от выходки Растоскуева.

Патрульные отошли к машине, но садиться в нее не стали, беседуя о чем-то своем и время от времени поглядывая на толпу. Народ и впрямь начал понемногу рассасываться, но многие перед этим подходили ко мне, чтобы пожать руку. Кто-то благодарил за статьи, другие сразу за всю газету, третьи просто говорили о том, что я правильно расшевелил «все это болото». Приятно.

Были, наверное, и те, кто разделял точку зрения Растоскуева, но они, похоже, предпочитали промолчать. Разве что парочка человек, заходя в автобус, покосились с напряженными лицами.

Впрочем, а мне-то что? Если кому-то не нравится то, что я делаю, бюллетени в газете никто не отменял. Я даже почувствовал облегчение после этой странной дискуссии на остановке, и ощущение чего-то неправильного, преследовавшее меня еще с вчерашнего вечера, улетучилось.

Надолго ли?

В редакцию я приехал даже с запасом — до планерки оставалось еще целых двадцать минут. Захватив из приемной свежий номер, чтобы полистать, я попросил Валечку пригласить ко мне Бульбаша. Видимо, он курил где-то за зданием, потому что сначала я заглянул в их с Зоей и Бродовым кабинет. Виталия Николаевича там не было. Я поприветствовал коллег и направился к себе.

Газету я разглядывал скрупулезно и с фаталистской готовностью к ошибкам, но ничего такого не обнаружил. Во всяком случае в первой половине, когда ко мне заглянул мой зам.

— Садись, Виталий Николаевич, — мы поздоровались за руку, и Бульбаш действительно обдал меня запахом табачного дыма. Понял это, смутился, но я отмахнулся от его попыток оправдаться.

— Как тебе номер? — мой высокий друг и коллега даже приплясывал от нетерпения на стуле. — У меня на остановке фурор был.

— У меня тоже, — я кивнул. — Выстрелили мы номером, Виталий Николаевич, выстрелили. Предлагаю в следующую среду так же сделать, даже еще лучше.

— А перед этим в пятницу, — напомнил Бульбаш. — «Вечерний Андроповск».

— Согласен, поможем Зое, — улыбнулся я, вспомнив заодно, как принял и за нее удар. — Но всему свое время. На планерке обсудим. Ты мне вот еще что скажи… Растоскуев тебе знаком? Депутат горсовета.

— А зачем тебе? — удивился Бульбаш.

— Да вот побеседовали с ним, понимаешь, претензии у него к газете, — и я коротко рассказал о нашем случайном знакомстве.

Виталий Николаевич почесал висок, одновременно протянув мне распакованную плитку шоколада «Цирк» со слоненком, крутящим обручи. Я отломил кусочек, благодарно кивнув. Бульбаш закинул в рот остатки, смял упаковку и положил ее в карман.

— Своеобразный тип, — жуя, сказал мой зам. — С инициативами особо не выступает, но если где-то что-то происходит, старается быть в первых рядах. Выслуживается, правда, уже давно и безуспешно. В райкоме на него внимания не обращают — Краюхин, ты знаешь, мужик ответственный, ему такие в команде не нужны. Кислицын тоже при всех его недостатках хороший хозяйственник…

— Смотрю, Виталий Николаевич, ты в политической повестке хорошо разбираешься, — отметил я, и Бульбаш, для виду замахав руками, все же довольно улыбнулся.

— Это еще по старой памяти. Когда я редакторствовал, много приходилось на эту тему работать. Сейчас проще немного…

Я опасался, что Виталий Николаевич взгрустнет от воспоминаний, но он, судя по всему, уже давно избавился от амбиций, вполне довольствуясь позицией зама.

— А ты прав, — задумался я. — Хороший журналист обязательно должен быть в курсе политической повестки. Знать депутатов, чиновников, разбираться во всей местной кухне…

— Я тебя умоляю, Женя, — Бульбаш покачал головой. — Там годами ничего не меняется. И неудивительно, что ты о Растоскуеве не знал. Знаешь же прекрасно, что там все формально…

Мой заместитель осекся, поняв, что позволил себе крамольное высказывание, но тут же быстро расслабился. Все-таки помнит он еще о старом Кашеварове, это порой проскакивает, вот как сейчас. Однако хорошо, что в целом Бульбаш привык к тому, что мне можно доверять.

Помню, как мои родители уже в поздние девяностые и нулевые рассуждали, насколько сильно стали отличаться депутаты с советских времен. Мол, тогда были действительно лучшие представители народа, которые отстаивали интересы трудящихся. Хотя на наш с Тайкой резонный вопрос, почему в бюллетенях было по одной фамилии, мама с папой внятно ответить не могли. Пытались сказать что-то вроде того, будто кандидатами изначально были достойные люди. Я вроде как верил, Тайка, как более старшая, скептически хмыкала. Еще было интересно, как вязалось с демократией то, что кандидаты могли быть только от КПСС либо беспартийные. Но это все было потом, а в детстве, когда страна действительно воспринималась как лучшая в мире, и в юности, когда была горечь потери такой страны, я меньше всего интересовался политикой. И, наверное, это хорошо. Слишком жирная ложка дегтя в ностальгической бочке меда.