Вторая жизнь Арсения Коренева (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 10

— Ты, Коренев, глазами-то меня не буравь, — хмуро буркнул Иванов, переходя на «ты». — Я понимаю твоё возмущение. И в чём-то даже с тобой согласен, но…

Он сцепил пальцы рук, вздохнул как бы сочувственно.

— В общем, если вкратце, то в местном Облздраве квоту на ординатуру в кардиологии убрали, так как нужны инфекционисты. А Розова по этому предмету лучшая на курсе. Я доходчиво объяснил?

Доходчиво-то доходчиво, вот только ближайший год я буду рядовым интерном, да ещё в какой-то Тмутаракани. Единственный плюс, что не так далеко от дома, чуть больше ста километров по трассе. И какие у меня там перспективы? Год в интернах, а потом что? Всю жизнь копошиться в районной больнице? Или показать сразу, какой я крутой кардиолог, чтобы выбить повышение хотя бы в областной центр? Кстати, архангел в чистилище обещал, как говорит современная молодёжь, прокачку скиллов диагностики и исцеления. И где всё обещанное⁈

— Ещё вопросы есть?

Голос ректора вырвал меня из размышлений, заставив вернуться в реальность.

— Какие уж тут вопросы, — махнул я рукой.

— А если переживаете насчёт кандидатской… — он снова перешёл на «вы». — Не стоит. Оценки у вас неплохие, никуда кандидатская от вас не убежит. Без обид?

Он встал, подошёл ко мне и протянул свою большую ладонь.

— Без обид, — вздохнул я, пожимая руку.

— Ну что? — встретили меня вопросом Димка, Олег и Марк, едва мы покинули приёмную.

— Судя по твоему виду, — добавил Марк, — ничего хорошего?

Я снова махнул рукой, как недавно в кабинете Иванова:

— В Саратовской областной срочно инфекционист понадобился вместо кардиолога. Ладно, чёрт с ней, с ординатурой, я уж с вами теперь заодно, в интернатуру иду.

Я выдавил из себя улыбку, надеясь, что она не выглядит жалкой. В конце концов, одну ординатуру я в своей жизни пережил, теперь для разнообразия можно и в интернах себя попробовать. Да и кто знает, надолго ли я задержусь в этой реальности. Может, лягу сегодня спать, а завтра утром проснусь в реанимации 70-летним стариком на ИВЛ… Ну или вообще не проснусь. В чистилище мне по-прежнему верилось весьма слабо.

[1] Пластиковые бутылки были впервые использованы в коммерческих целях в 1947 году, но оставались относительно дорогими до начала 1960-х, когда были изготовлены из полиэтилена высокой плотности. В СССР пластиковые бутылки не производились, разве что завозились из-за границы.

[2] Отсылка к роману «Скотный двор» Джорджа Оруэлла

[3] Через тернии к звёздам (лат)

[4] СНО — Студенческое научное общество

Чадивший выхлопной трубой лупоглазый «ЛиАЗ», следовавший по маршруту «Пенза — Сердобск», мягко покачивался на пустынной трассе. На ней и днём-то машин немного в эти годы, а уж в 8 утра и подавно. В автобусе тоже не сказать, что было многолюдно, места были заняты на примерно на две трети. По большей части пожилые, ну и патлатая молодёжь в лице двух парней и двух девушек, на вид лет восемнадцати-девятнадцати. Вещмешки сложены в кучу на свободное сиденье, у одного гитара, под которую он негромко напевал «Был развесёлый розовый восход…» Высоцкого. Причём патлатыми были и девушки, и парни — мода на хиппи ещё не прошла, со спины так вообще не поймёшь, кто какого пола. Судя по форме, стройотрядовцы.

16 августа, понедельник, и я ехал к своему новому месту работы. В солнечных лучах, пронизывавших салон автобуса, плясали мириады пылинок, пахло бензином, а я думал о том, что, похоже, в своём прошлом я застрял прочно и надолго. И почти во всём оно повторялось, за исключением одного — вместо ординатуры я попал в интернатуру.

Почти два месяца назад я попрощался с Саратовом и с парнями. Мы все разъезжались в один день, но я уехал первым же рейсовым в 7.15, накануне выписавшись из общежития. Через три с половиной часа я уже стоял перед такой до боли знакомой дверью и не мог представить, что за ней моя мама. Живая и ещё совсем не старая. Сколько ей, сорок пять, кажется… Как раз тот самый возраст, когда баба ягодка опять. Я помню, что мама начала резко сдавать после пятидесяти. Навалились на фоне менопаузы остеопороз, артрит, гипертония, диабет… В 67 она ушла — рак кишечника. Развивался он незаметная, а когда проявились первые характерные признаки — было уже поздно.

И вот сейчас она откроет мне дверь, и я обниму её… Она открыла, и я обнял. Крепко прижал к себе эту невысокую, чуть полноватую женщину в фартуке, зажмурился, чувствуя, как на ресницах набухают слезинки. Тут же незаметным движением их стряхнул. Так, давай-ка соберись, тряпка, одёрнул я сам себя, не хватало ещё перед матерью выглядеть нюней.

Но она всё же заметила мои покрасневшие глаза.

— Ой, Сенечка, ты что это? Никак плачешь?

— Прилив чувств, — отшутился я. — Очень уж соскучился по тебе.

— А я-то по тебе как соскучилась! К твоему приезду вон твои любимые пирожки с утра пеку, чтобы горяченьких поел, уже почти закончила.

Вскоре я сидел на маленькой кухонке, и вовсю уплетал мои любимые пирожки с капустой и яйцом, используя их вместо хлеба к борщу. А с чаем уже уминал пирожки с повидлом. И всё это время напротив сидела мама, державшая в руках фотографию, на которой был запечатлён весь наш курс, и я ей рассказывал про учёбу, про жизнь в Саратове, которую и сам-то не всю помнил — всё-таки полвека с лишним прошло. Конечно, потрясением для матери стала новость про то, как я пролетел мимо ординатуры, но я как мог сгладил ситуацию. Заявил, что, мол, ничего страшного, своё я всё равно наверстаю. Да и интернатура чуть ли не под боком — в Сердобске. Хоть и не ближний райцентр, если честно, почти на полпути между Пензой и Саратовом.

В ту же первую ночь дома увидел свои похороны. Во сне, понятное дело, хотя выглядело всё на редкость реалистично. Наблюдал я происходящее будто сверху, паря над могилой, рядом с которой стоял гроб с моим бренным телом, а вокруг — родня, друзья и бывшие коллеги. Дочка вытирала слёзы носовым платком, зятёк стоял с хмурым, сосредоточенным лицом, рядом такой же хмурый внук, а внучка украдкой смотрела что-то в своём смартфоне. Из бывших жён была только одна — мать Маринки, судя по её виду, грустила она ради приличия. Рядом лежала гранитная плита, та самая, что хранилась на балконе.

Что говорили присутствующие на похоронах, я не слышал, видел только, как шевелятся губы у людей, как с печально-торжественным видом толкал речь главврач областной больницы, под началом которого я заканчивал работать. Потом со мной стали прощаться, после чего гроб заколотили и на вожжах опустили в могилу. Моя бывшая первой бросила вниз ком мёрзлой земли, дробью рассыпавшийся по крышке гроба, а в следующее мгновение я понимаю, что уже лежу в гробу, в абсолютной темноте, и слышу только тот самый дробный стук комьев земли по крышке гроба.

Проснулся я в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем. Вспомнилось, что как раз два дня прошло с момента моей кончины в той, прежней реальности. Которая, если верить сну, существует как ни в чём ни бывало, но меня уже в ней нет. Вернее, я есть, но только в виде хладного трупа, закопанного, если верить визуальным ощущением, на новом участке Ново-Западного кладбища.

Тьфу, приснится же такое… То ли моё подсознание выдало столь реалистичную картинку, то ли высшие силы постарались. Зачем только им это надо? Чтобы не забывал? Так я и без того прекрасно всё помню.

Первым делом прописался в родных пенатах и встал на учёт в военкомате. Пусть и ненадолго, вскоре придётся выписываться, а в Сердобске повторять ту же процедуру с пропиской и военкоматом. Интересно только, где жить буду… Может, у них там тоже есть, пусть и небольшое, общежитие?

А на третий день, возвращаясь домой, неожиданно в почтовом ящике обнаружил извещение. Не заходя в квартиру, тут же отправился на почтамт, где получил небольшую бандероль. Отправитель некто А. А. Рафаилов, проживающий по адресу Москва, Лаврушинский переулок, 10, стр.4.[1]

Что за Рафаилов такой, думал я, расписываясь в получении… Не удержавшись, по пути, минуя очередной дворик, сажусь на свободную скамейку в тени рябины, ключами распарываю перетягивавшую бандероль шпагат, разрываю бумагу и обнаруживаю внутри квадратную шкатулку из светло-коричневой полированной древесины. А ещё тоненькую брошюрку, на бежевого цвета обложке которой красуется надпись в дореволюционной орфографии: «Руководство пользователя систѣмой 'ДАР» въ варiантѣ «Лѣкарь». Охреневаю и несколько секунд перевариваю прочитанное. Это мне что, посылочка свыше, от этого, как его… Рафаила? Недаром отпарвитель какой-то Рафаилов. А почему такая орфография? Ну блин, артисты, цирк, да и только!