Книга белой смерти - Вендиг Чак - Страница 35

– Ты считаешь, что мне не следует возвращаться к лекарствам. – Эта фраза была пронизана болезненным разочарованием. – Мэттью, пожалуйста!

– У нас нет денег. От нашей страховки остались одни голые кости… один костный мозг. Золофт обходится в пятьдесят с лишним долларов в месяц, и это еще с учетом страховки, и это с учетом того, что мы покупаем более дешевый аналог. К тому же у золофта полно побочных эффектов; иногда после него ты становишься похожа на зомби, затем головные боли и… и все остальное. – Во-первых, препарат делал Отом безразличной к сексу. И, во-вторых, иногда она признавалась в том, что у нее возникают разные плохие позывы. Нет, не покончить с собой. Но сделать себе больно. Мэттью давно пришел к выводу, что золофт – это яд.

Хуже того, его жена – мать их сына. А их сыну нужна мама, которая рядом, у которой всё в порядке. А не чужая женщина, заблудившаяся в фармацевтической чаще.

Жена пожала ему руку.

– Я все понимаю, но врач сказал, что есть и другие средства – просто нужно найти то, что лучше подходит для моей головы.

– Золофт едва не заставил тебя наложить на себя руки, Отом!

– Нет, это депрессия заставляет меня желать собственной смерти, а золофт просто… обостряет это, понимаешь? Но это можно приглушить другими лекарствами.

– Вот только сколько это будет стоить? Сколько раз еще потребуется записываться на прием к врачу? Мы носимся по «американским горкам», то вверх, то вниз, и… – Вздохнув, Мэттью крепко стиснул руку жены. – Милая, уже много раз было доказано, что молитва и христианское мышление способны победить эту…

– Нет, никто ничего не доказал! – перебила его Отом, резко высвобождая свою руку. – Никто ничего не доказал. Да, так говорят, но никаких доказательств нет. Как ты думаешь, можно молитвой излечить гомосексуализм?

– Разумеется, нельзя. Молитва тут не поможет; больше того, станет только еще хуже. Люди такие, какие они есть.

Отом поднялась на ноги. Скрестила руки на груди, полностью замкнувшись в себе.

– Ну а я человек, который постоянно в депрессии, и это означает, что молитва тут не поможет. Дело не в моем настроении, Мэтт. Дело не в том, что я просто расстроена. У меня в рассудке дыра, а в этой дыре… звучит голос. Иногда громко, иногда тихо, но он звучит всегда, всегда! Этот голос говорит мне, что я плохая, что мир катится ко всем чертям, что все бессмысленно. Я никогда не стану известной художницей. Коралловый риф умер и побелел. У меня больше не будет детей, кроме того единственного, который у нас есть. Я умру, так ничего и не добившись, но это все равно не будет иметь никакого значения, потому что глобальное потепление нас сварит или поджарит, однако это произойдет только в том случае, если Северная Корея раньше не сбросит нам на колени атомную бомбу, или, быть может, мне на голову рухнет самолет, или, быть может, меня поглотит разверзшаяся земля, или, быть может, я заболею раком и он сожрет меня изнутри. А затем – затем я включаю телевизор, и все говорят об этих лунатиках, что снова швыряет меня по спирали вниз. Кто они такие? Им нужна наша помощь? Нам нужна их помощь? Это результат болезни, изменения климата, результат… деятельности какой-то ближневосточной террористической группировки? Он повторяется снова и снова, этот цикл. Я огорчаюсь, затем меня охватывает тревога, потом я чувствую полную беспомощность. Теряюсь в… в тумане. Мне просто нужно что-то, чтобы рассеять этот туман. Понимаешь?

Кивнув, Мэттью снова взял ее за руку. На этот раз жена руку не отдернула.

– Ну хорошо, – сказал он. Если он должен последовать за женой по этому пути – хотя бы только для того, чтобы доказать его бесполезность, – он это сделает. – Звони врачу. Договаривайся о приеме. Мы попробуем что-нибудь еще, новое лекарство, посмотрим, как пойдет дело.

Жена с опаской наблюдала за ним.

– Ты уверен?

– Уверен. Деньги мы найдем. – «Где-нибудь».

Мэттью заключил жену в объятия. Целоваться они не стали. Они не целовались уже несколько месяцев. Однако объятия были ему приятны, и он надеялся, что и ей они тоже приятны.

Выйдя на улицу, Мэттью опустился на корточки и принялся выдирать сорняки, размышляя об Отом. Беспокоясь об Отом. Эта мысль не давала ему покоя. А что, если он ошибается? Что, если жена права? Ведь это правда – нельзя молитвой исцелить гомосексуализм. Возможно, и справиться с депрессией молитвой тоже нельзя – если это действительно депрессия. Но Мэттью знал, что христиански ориентированные лечебные программы показывали высокие результаты в этой области…

С улицы донесся шум проезжающей машины. Вибрация дизеля отозвалась в руках и коленях Мэттью, а когда машина приблизилась, и в его зубах. Отряхнув грязь с джинсов, он стащил с рук рабочие перчатки. Подъехал черный пикап – старенький «Шевроле», высоко поднятый над землей на гигантских покрышках. В грузовом отсеке высилась куча всякого барахла: мотки колючей проволоки, пара старых стульев из столового гарнитура, два разных ящика для инструментов, железная печка с ржавым брюхом. Сбоку пикапа была надпись: «Стоувер – заберем любой хлам».

Пикап остановился, накренившись набок, поскольку переднее колесо провалилось в дренажную канаву. Открылась правая дверь, и из машины выскочил Бо, перепрыгнувший через канаву на газон. На голове у сына Мэттью была копна спутанных сальных волос, щеки украшал вулканический ландшафт прыщей. В свои пятнадцать лет мальчишке приходилось несладко. Мэттью понимал, что этот период является трудным для любого подростка – и телом, и рассудком Бо находился где-то на полпути от мальчика к мужчине. Уже обладая желаниями и раздражительностью взрослого, он еще не дозрел до того, чтобы с этим справляться, – к тому же тело бедного ребенка было подобно стиральной машине, залитой бензином. Достаточно было всего одной искры, и – бабах!

Бо попытался было пройти мимо отца. Мэттью на ходу взъерошил ему волосы, но парень недовольно отдернул голову.

– Папа! – предостерегающе произнес он.

Пикап заглушил двигатель. Открылась водительская дверь.

«Это уже что-то новенькое».

Из кабины вылез крупный мужчина: крупный во всех измерениях, словно вол, раздувшийся и от жира, и от мышц. Свисающая с его подбородка борода вызывала в памяти корневую систему вывороченного из земли дерева. Черные глаза смотрели поверх носа, который определенно был сломан, и неоднократно. Размахивая ручищами, похожими на морские орудия, мужчина обошел пикап спереди, и его лицо растянулось в широкой улыбке.

– Бо! – окликнул он голосом, наполненным мелодичным ворчанием, во многих отношениях более выразительным, чем рев пикапа, на котором он приехал. – Нельзя вот так проходить мимо своего отца. Ты должен выказать ему уважение.

Без каких-либо колебаний мальчишка развернулся и прилежно вернулся к Мэттью.

– Здравствуй, папа, – глядя отцу в лицо, сказал он.

– Привет, малыш. Как дела?

– Всё в порядке.

– Проходи в дом, мой руки, мы садимся ужинать. – Бо поспешил прочь, и Мэттью бросил ему вдогонку: – Не забудь сказать маме, что ты дома.

– Угу, – ответил мальчишка, скрываясь в доме.

После чего Мэттью остался наедине с крупным мужчиной.

Озарком Стоувером.

Вообще-то, пастора нельзя было назвать мужчиной маленьким: роста он был среднего, пять футов десять дюймов, при стройном телосложении (это телосложение унаследовал его сын). Но, стоя лицом к лицу перед Стоувером, Мэттью чувствовал себя маленьким мальчиком, которого отчитывал разгневанный родитель.

До сегодняшнего дня Озарк никогда не выходил из машины. Он всегда просто высаживал Бо – мальчишка работал у него на складе старья с января, а теперь, с приходом лета, отправлялся туда помогать ему уже каждый день, – но никогда не покидал свой пикап. Этот великан просто каждый день отвозил Бо домой, после чего сразу же уезжал. Ни разу не сказал ни слова, ни разу даже просто не помахал рукой. Так обстояли дела. Мэттью чувствовал себя не очень-то уютно, поскольку практически ничего не знал об этом человеке, однако его сын этого хотел, и Мэттью чувствовал, что пришла пора предоставить мальчишке определенную независимость, вместе с тем познакомив его с чувством ответственности.