Завет воды - Вергезе Абрахам - Страница 28

Уже выходя из палаты в сопровождении свиты, он останавливается и поворачивается так резко, что свитские натыкаются друг на друга. Голос его заполняет палату:

— Доктор Килгур. Хорошие хирурги могут провести любую операцию. Великие хирурги предотвращают осложнения.

Дигби расцветает от похвалы.

— Сроду не видала в городе столько военной формы, — ворчит Онорин.

Они с Дигби спасаются от палящего солнца в кинотеатре «Нью Эльфинстоун». Толпа на субботнем дневном сеансе — море форменных коротких стрижек и хаки.

— А я-то надеялась, что «Лонгмер» будет моим последним рабочим местом. Если опять начнется война, меня переведут из гражданского подразделения в военное. Я, конечно, исполню свой долг. Но, как по мне, мир сошел с ума. Япония вторглась в Китай? А что, если они решат, что Индия — следующая? Не говоря уж о немцах, с их новым канцлером. Не доверяю я ему.

— Когда читаешь газеты, это кажется неизбежным — война, я имею в виду.

Дигби был поражен, узнав, что в Первой мировой сражался миллион индийских солдат и погибло не меньше ста тысяч. Газетные передовицы высказывают мнение, что если индийцев вновь призовут в Британскую Индийскую армию, они не согласятся на меньшее, чем свобода в обмен на участие в войне.

— Неизбежно? Господи, не смей так говорить! — Онорин роется в своей здоровенной плетеной сумке. Отчаивается, хватает предложенный Дигби носовой платок и вытирает глаза. — Я потеряла старших братьев в той войне. Это убило мою бедную маму. Политики? Они все говнюки, Дигби, — горько вздыхает она. — Будь у власти женщины, мы бы ни за что не посылали парней на смерть.

Если начнется война, Дигби направят в воинскую часть. Он вспоминает, как профессор Алан Элдер в Глазго говорил, что война — единственная настоящая школа для хирурга. Но этой мыслью Дигби не стал делиться с Онорин.

Сеанс из трех фильмов заканчивается «Огнями большого города». «Медицинская» комедия Чаплина вызывает у них гомерический хохот. Романтичная доброта самой истории — бродяга, который влюбляется в слепую девушку и собирает деньги на операцию, чтобы вернуть ей зрение, — идеальное противоядие от разговоров о войне.

На улицу они выходят будто бы жизнь спустя. Сгустились сумерки, но стоит изнуряющая жара, воздух будто застыл. Дигби тут же взмок, капли пота повисли над верхней губой, брови влажные. Несмотря на запах жареных ва́да[81], доносящийся от уличного лотка, аппетита в такое пекло не было совсем.

— Марина-Бич, — решительно командует Онорин кучеру джа́тки[82], чьи крупные, в пятнах от бетеля зубы напоминают оскал его кобылы; ни человек, ни лошадь не испытывают восторга от необходимости шевелиться. — Чаплин искупает грехи всех мужиков. — Настроение Онорин поднялось. — Настоящая любовь все побеждает. Эх, будь моя воля, я б его отбила.

— Однако он не слишком разговорчив, не так ли?

— И это было бы настоящим благословением!

На Уолладжа-роуд лошадь обрадованно ржет, ускоряя шаг. Кучер садится ровнее. Онорин прикрывает глаза и шумно втягивает носом воздух. Дигби ощущает первые позывы голода.

Такими едва уловимыми знаками, подобными звукам настраивающегося оркестра, возвещает о себе ежедневное событие, занимающее центральное место в жизни Коромандельского побережья, — вечерний бриз. Мадрасский вечерний бриз обладает собственной плотью, его атомарные элементы, соединяясь вместе, создают осязаемую ткань, которая ласкает и охлаждает кожу; это словно медленный глоток ледяной влаги или погружение в горный источник. Он прорывается широким фронтом, вверх и вниз по побережью, неспешный, надежный, он не ослабевает вплоть до полуночи, а к тому времени успевает убаюкать всех сладостным сном. Ему неведомы касты и привилегии, он утешает и услаждает и экспатриантов в кварталах особняков, и клерка с голым торсом, отдыхающего рядом с женой на крыше своего скромного коттеджа, и бездомных обитателей улиц, сидящих на корточках вдоль обочин. Дигби видел, как жизнерадостный Мутху становится рассеянным, ответы его — краткими и брюзгливыми в ожидании облегчения, которое приходит со стороны Суматры и Малайи, собираясь над Бенгальскими заливом, и несет с собой ароматы орхидей и соли; витающий в воздухе опиат, что размыкает зажатое, развязывает стянутое узлом и позволяет наконец забыть о жестокой дневной жаре. «Да-да, у вас есть Тадж-Махал, Золотой храм, эта ваша Эйфелева башня, — скажет образованный житель Мадраса. — Но что может сравниться с мадрасским вечерним бризом?»

Песчаный пляж настолько широк, что синева океана — лишь узкая лента, тающая на горизонте. Они приближаются к тому самому месту, где британцы обрели первый плацдарм в Индии — крошечную торговую факторию, предтечу Ост-Индской торговой компании. К 1600-м торговой базе потребовался военный форт — форт Сент-Джордж, — где можно было хранить пряности, шелк, драгоценные камни и чай, подготовленные к отправке на родину, дабы эти товары не попали в лапы местных правителей, и французов, и голландцев. По другую сторону стен форта расцвел город Мадрас. В самом городе Дигби уже освоился, колеся по нему на велосипеде, и даже немного ориентировался в окрестностях. Старый Черный город рядом с фортом сменил имя на Джорджтаун в связи с визитом Принца Уэльского. Англо-индийцы селятся в Пурасавалкам и Вепери, тогда как иностранцы предпочитают Эгмор или модный пригород Нунгамбаккам. Анклав браминов — Милапор, а мусульмане сконцентрированы поблизости от Больницы Гоша и в квартале Трипликейн. Дигби с Онорин прибыли к марине Мадраса[83], заложенной еще бывшим губернатором с непроизносимым именем Маунтстюарт Эльфинстоун Грант Дафф. Широкая набережная тянется на мили в обе стороны.

Вдоль марины фасадами к морю выстроилась череда внушительных зданий, сооруженных на века. На взгляд Дигби, архитекторы, свободные в силу расстояния от ограничений Уайтхолла, отдались на волю собственных ориентальных фантазий, сооружая эти резные храмы во славу Империи. Они с Онорин сошли с экипажа около здания Сената Университета. Его высокие минареты, казалось, спарились и породили выводок юных башенок, увенчанных белоснежными куполами. Дигби представляет, как все эти ренессансные, византийские, исламские и готические элементы сражаются друг с другом, втиснутые в одну конструкцию. Это якобы должно вселять благоговейный трепет в аборигенов, думает он. Как часовая башня «Зингер».

— Я должна бы ненавидеть эти здания, — замечает Онорин. — Но наверняка буду скучать по ним, когда уеду.

Дигби озадачен. Онорин прожила в Индии дольше, чем в Англии.

Глядя на выражение его лица, Онорин смеется:

— Ох, Дигби, я люблю этот город. Хотела бы жить здесь. Но страна скоро станет свободной. Я помалкиваю про это, потому что звучит как ересь, да? Но, конечно, если индийцы позволят нам остаться, я останусь.

Бредя босиком по песку, они представляют странную парочку: грузная седая женщина под руку с сухопарым молодым человеком, чьи темные волосы отливают рыжиной, как будто он подкрашивает их хной. Из-за шрама он похож на мальчишку. Они садятся на песок и смотрят на море. Трое рыбаков присели на корточки покурить в тени катамарана, повернувшись спинами к воде.

— Мне стыдно, что я совсем мало знал об Индии, когда подписал контракт, — вдруг признается Дигби. — Я думал только о хирургической практике, как будто Медицинская служба существовала исключительно ради моих интересов. — Ему приходится повышать голос, чтобы перекричать грохот набегающих волн. — И вряд ли я привыкну к привилегиям, которые тут на меня обрушились. Боюсь, что может случиться, если вдруг это произойдет.

Мимо них, прижавшись друг к другу, проходит юная парочка. Цветок жасмина в волосах девушки оставляет душистый шлейф в воздухе. Онорин провожает их взглядом и вздыхает.