Бездушный (СИ) - Шагаева Наталья - Страница 34

— Переспите с этой мыслью. Встретимся завтра в это же время.

***

— Как прошли ваши сутки, Роберт? — интересуется женщина, когда я сажусь в кресло напротив нее.

Она довольно приятная. Мягкая. Ей примерно лет шестьдесят, но выглядит хорошо. Не молодится, что смотрелось бы нелепо, но и не старит себя. Ухоженная, аккуратная, стильная. С ней легко беседовать, ибо воспринимаешь ее как мать... Нет, броня во мне крепка, но, раз я добровольно здесь, то попытаюсь открыться.

— Я работал... — снова перевожу взгляд на белое полотно на стене. Как ни странно, оно успокаивает.

— Целые сутки работали?

— Что вы хотите услышать? Как я принял душ или что ел на завтрак?

— Если хотите, можете рассказать о завтраке, — улыбается женщина.

— А знаете, хочу. Сегодня Мария не предложила мне завтрак, как обычно это делает. И в общем проигнорировала меня. И знаете что? Я несколько раз отвергал ее завтраки и просил не заботиться обо мне. А сегодня задело, — растягиваю циничную улыбку.

— А Мария – это… — женщина поправляет очки.

— Мария – это няня Артема.

— Просто няня?

— Хотел бы, чтобы была просто, но не просто… Сложно, я бы сказал.

— Ясно. И почему же вас задел ее протест?

— Хотел бы я знать... — развожу руками.

— Роберт, вы взрослый мужчина, можете лгать мне и окружающим. Но зачем обманываете себя? Вы знаете ответ. Почему же по-мужски его не примете?

— Хотите зацепить меня за мужское? — усмехаюсь.

— Хочу, чтобы вы начали говорить себе правду. Итак, вас задело... — вопросительно на меня смотрит.

— Да, я привык к ее заботе и завтракам. Да, я отталкивал ее, и, когда она отдалилась, меня задело.

— Не находите это эгоистичным? Вы такой весь мертвый, и все должны принимать ваш внутренний мир.

— Нахожу, вы правы. И что же с этим делать?

— Всё просто, Роберт. Вам стоит говорить правду не только себе, но и окружающим. Скажите Марии, что вы хотите этот завтрак от нее. Что вам это важно. И всё станет проще.

— Я подумаю над этим.

— Подумайте.

Снова обращаю взгляд на белое полотно.

— Что-то в этом есть, — указываю глазами на белую картину.

— Нет, пока в этом нет ничего стоящего, Роберт. А расскажете мне что-нибудь про вашу ушедшую супругу?

— Что именно?

— Что хотите. Всё, что сейчас пришло в голову.

Задумываюсь.

— Елена была уже в бессознательном состоянии. Почти в коме, никого не узнавала и не разговаривала. И вдруг ей стало резко лучше. Она сама поела, улыбалась, много разговаривала со мной и с сыном, просила его привезти. Намекала мне, что хочет видеть у себя в палате много белых лилий. Это наши цветы. И у меня появилась надежда, что это ремиссия. Что у нас есть шанс. Но через сутки она впала в кому, а еще через двое умерла... — выдыхаю, морщась, оттого что грудь сжимает в болезненном спазме. — Я усыпал этими чертовыми лилиями ее могилу. Даже не знаю, сколько их заказал. Даже не сотни цветов. Тысячи... — выдыхаю.

Пауза. Женщина молча встает, берет свою чашку кофе и неожиданно плескает остатками напитка на белое полотно, оставляя коричневые разводы и брызги. И как ни в чем не бывало садится в свое кресло. Спокойная.

Рассматриваю уже небелое полотно.

— Почему вы мне рассказали о вашей супруге именно этот эпизод? Вы же могли рассказать всё что угодно. Первую встречу, может, когда вы в нее влюбились, день свадьбы, о ее привычках и недостатках. Но вы рассказали именно мрачные факты. Почему вы не помните о ней хорошее или моменты, когда были с ней счастливы?

— В этом-то и проблема...

Не отрываю взгляда от картины, которую только что сам нарисовал на этом чистом полотне.

— Да, Роберт. Вот так выглядит ваша душа. Неприятно, да?

Киваю.

— Гораздо приятнее, когда она белая и ее можно заполнить более яркими красками. Подумайте над этим. До завтра.

***

— Вы снова хотите спросить меня, как прошли сутки?

— Рада, что мы начали друг друга понимать, — улыбается женщина.

— Почти весь вчерашний вечер я провел с сыном.

— И что же вы делали?

— Артем немного приболел. Я купил ему конструктор для сборки корабля. Он увлекается такими штуками. И мы весь вечер его собирали. Молча собирали. Сначала он был замкнут и делал это вынужденно и напряжённо, как, впрочем, и я. Но как только меня отпустило и внутри что-то порвалось, оттого что мой родной сын, моя кровь, испытывает дискомфорт в моем присутствии, я расслабился, и Артем тоже расслабился. Мы увлеклись настолько, что в один момент он сказал мне: «Не так. Это надо сюда»; отобрал у меня деталь и поставил ее, как посчитал нужным. И это поразило меня до глубины души. До скручивающей боли в кишках. Я почти задохнулся.

— И что же вас так поразило?

— Мой сын долгое время не говорил. Молчал. Психологическая травма после смерти матери. Не то чтобы у него есть отклонение. Дефектов у него нет. Просто молчал.

— А может, он молчал, потому что ему было не о чем с вами говорить? Ему было нечего вам сказать. Я бы тоже не хотела говорить с человеком, который меня отвергает. Вчера вы уделили ему время. Отпустили себя, и он выдал вам правильную реакцию.

— Да, вынужден признать. Вы правы, — выдыхаю. Устало прикрываю глаза, потирая лицо.

— Видите, Роберт, всё просто. Если вы хотите, чтобы вас слушали, слышали и принимали, нужно сломать себя и открыться самому. Попробуйте уделить время близким, с которыми хотите провести жизнь. Больно – терпите, через «не могу и не хочу»... И ваша жизнь станет проще. А вот это уже грязное полотно заполнится другими цветами. Настолько яркими, что черных клякс не будет видно. Нет, чуда не случится, черные пятна, к сожалению, не сотрутся. Но яркие краски их перекроют.

Мария

Артем, слава богу, выздоровел. Довольно бодр и энергичен.

За последнюю неделю с отцом и сыном произошли разительные перемены. Я давно заметила, что Роберт отстранен от сына и совсем с ним не общается, словно это чужой ребенок. Да и Артем не шел с отцом на контакт. Нет, страха в глазах ребенка не было. Они просто чужие друг другу. Так ведут себя, когда находятся на одной территории с незнакомыми людьми.

Роберт всегда отсутствует. Уходит рано, приходит поздно – в основном, когда Тема уже спит. Выходных и свободных дней у Роберта не было, за исключением болезни, когда он сам отгородился, боясь заразить ребенка.