Рубеж-Владивосток (СИ) - Павлов Игорь Васильевич - Страница 23

— А, барин, виноват…

— А чего вы барин, на паровозе не уехали отсюда? Любопытствуете?

Вопросами сыплют, а сами смеются. Разит, как от выпивших, перебивая запах табака. Аж тошно.

— Я по делу, — отвечаю, смутившись.

— Да мы тоже, — смеются.

— Выживший! — Раздаётся пронзительное со стороны полиции метрах в тридцати от нас.

Полицейские побежали к спуску в обход. А гусары мундиры поскидывали с сапогами и так полезли через перила. Верёвка откуда–то нашлась страховочная. Вроде разгильдяи на вид, а в таких ситуациях без шуток всё делают быстро и решительно, воды не побоявшись.

Вытащили выжившего быстрее, чем полицейские оббежали. На набережной растормошили его.

Как и ожидалось, выжившим оказался японский рыбак, который за доску уцепился, с ней и приплыл. А нет, даже не уцепился, привязали его. Совсем ещё пацан, лет четырнадцати. Мелкий, худой, в лохмотьях. Одно ухо разорвано.

Дрожит весь, зуб на зуб не попадает. Гусары кителем укрыли. Воды питьевой во фляге для него нашли.

— Кебо, наио, ёкай, — твердит всё без остановки со взглядом отрешённым.

— Да чего он всё бормочет, — посмеиваются гусары.

— Заговор, предательство, монстры, — перевёл подскочивший полицейский с ужасом в глазах.

Гусары переглянулись, посерьёзнев. Попробовали допросить, не реагирует.

Не став задерживаться, с бешеным сердцем я запрыгнул на коня и двинул к постоялому двору Румянцевых. Мысли в голову полезли дурные. А что если униженные японские правители под гнётом нашей Империи решились с оргалидами договориться? И сумели–таки найти общий язык.

Бред полный, не может быть такого.

Понятия не имея, где эта улица Аврора, я проскакал по набережной, где встретил целых два красивых экипажа. Не постеснялся кучеров спросить, чьи это кареты и как добраться до нужной улицы. Рынок центральный обогнул, народа сильно поубавилось, как и на улицах. На высотах артиллеристы возятся, орудия размещают, рабочие строят инженерные заграждения.

Вышел к колонне повозок с сибирскими казаками, идущими навстречу, пришлось посторониться и ждать, пока проедут. И конные, и пешие. В зелёных и болотного цвета кителях в синих штанах с красными полосами по швам, околыши светлых фуражек тоже красные. Все с винтовками и ранцами, набитыми до отказа. Станковые пулемёты Максима везут, боеприпасы, судя по ящикам и провизию. Лица серьёзные, матёрые. Вроде нет у нас войны масштабной, а эти, как с неё уже. Рота минимум прошла в сторону острова Русский.

Центральную площадь обогнул, где караулы выставленные полицией всех гражданских заворачивают. Краем глаза несколько мехаров заметил, стоящих в покое. Среди них и чёрный. Скорее всего, тот самый, на котором барышня резвая катается. Уверен, ибо цвет совершенно нетипичный для меха–гвардии. Да, точно её. Герб, символика, царапины.

Раз приближённая здесь. Значит, и сама Небесная где–то в городе. Если не в здании администрации сидит. Вздохнул глубоко, уздцы сжал и дальше поехал, поддав в бока.

Выехал на улицы, где оргалиды разрушения чинили. Не так уж и рьяно всё обратно строится. Дома так и стоят разрушенными, не везде погорелые завалы убраны. Шныряет по ним простой люд, копошится в углях и собирает что–то. Видимо, ценности пытаются найти.

Нашёлся дедушка на лавке невозмутимо сидящий и мудрый на вид, который мне правильно подсказал, куда ехать. Понял запоздало, что он у руин своих сидит. Вернулся и дал ему десять копеек на хлеб.

На развилке улицу припомнил. В одну сторону — Румянцевы, а в другую — училище прямо за холмом. Стоило бы съездить, да расспросить, в каком госпитале товарищи. Кто–то же должен был выжить. Покружил коня и двинул по прежнему пути.

Очередная улица и поворот. Оказалось, на окраине города доходный дом Румянцевых стоит, только со стороны западного въезда, ближе к вокзалу. В общем, на богатой улице, где спрос хороший.

Одно смущает, где–то за домами полицейские в свисток свистят, видимо, гоняются за кем–то. Пару выстрелов хлопнуло, лошадь ржанула, и всё стихло. Похоже, поймали.

Двор нараспашку, гусарские лошади в стойле. Обер–офицеры в таверне по соседству гуляют, через окна слышно. А здесь работницы хлопочут, как ни в чём не бывало простыни белые развешивают на заднем дворе. Женщина с руками толстыми колонку колодезную качает, вёдра наполняя. Лет тридцать, кровь с молоком, как гусары шутили на днях.

К ней и подъехал на лошади.

— Доброго дня, сударыня, не подскажите, это постоялый двор Румянцевых? — Поинтересовался с седла важновато.

Посмотрела снизу–вверх, щурясь. Щёки красные с ямочками, в улыбке расплылась.

— Ну Румянцевых, и что?

Понятно, деревенская попалась.

— Не знаете, как Татьяну Румянцеву отыскать?

— А вы из этих, поклонников её, — выпалила и руки на бока поставила. — Поздно, милый барин. Два дня как уехала на паровозе твоя барышня. Да и всё графское семейство при ней, бросив нас на произвол.

— В Хабаровск?

— Да, в своё именье на Виноградовке.

Ответу и рад, ведь жива. Но всё равно тоска на сердце. Быть может, нам стоило объясниться.

— А Олег Сергеевич Румянцев с ними? — Спросил я про её брата.

— Ох, беда, — погрустнела сразу. — Нашего смелого барина в Иркутск ещё две недели назад отправили к императорским докторам. Граф–батюшка с ним и поехал, оставив хозяйство на брата.

— Не понял⁈ Что с Олегом⁈

— Слухи ходят, что раненный он тяжело. Только на императорских и надежда. Поговаривают, что те чудеса творят всякие. Но для богатых господ конечно, да с дозволения батюшки Николая.

Помолчал немного. Собрался уже откланяться.

— Простите, а Татьяна Сергеевна письма для Сабурова не оставляла? — Глупо спрашивать у домработницы, но не удержался.

Пожала плечами.

Поблагодарив кивком, направил лошадь прочь.

Если императорские врачи потребовались, то дела у капитана плохи. Ему бы до них добраться живым, двенадцать суток в поезде продержаться. По времени он уже должен добраться до Иркутска. Бог в помощь.

Выходит, на острове Русский серьёзная вышла драка. И штабс–капитан этот полез, видимо, вперёд всех. А если бы не полез? Мог бы и принцессе пригодиться. Дурак.

Хотя, откуда я знаю, что у них стряслось. Просто злюсь на него. И переживаю.

Думаю, и Татьяна себе места не находит теперь.

И зная, что с братом такая беда, всё равно пришла на парад. А что если ей не сказали? Зачем женщин волновать без толку? Мой отец тоже так любил делать. Пока проблема не решена, бабы соплями не помогут, так и говорил.

Тяжело пересилив себя, еду к училищу. Потому что и за него сердце болит.

Знать бы выжил ли взводный, кто уцелел из товарищей. Но ведь не скажут, просто прогонят. И всё равно прусь.

Забор пробит со всех сторон, казармы разрушены. Казаки завалы разбирают, из училища тянутся телеги с мусором и обломками.

Через широкую дыру хорошо видно плац, что уже чистый. И сразу же бросаются в глаза выстроенные в ряд мехары. Целых одиннадцать штук. И машина принцессы с гербом золотым тоже здесь! Вначале строя стоит. Так, уже и чёрный нарисовался, похоже, с площади перелетел.

Я как раз вовремя пришёл.

Уцелевшие отцы–командиры, наш комбат и два ротмистра старших курсов стоят у ног исполинов, а напротив восемь юнкеров. Все при параде. Один уже вперёд вышел и с папкой стоит, зачитывает что–то по стойке «смирно».

Сердце замирает, ибо вижу я Анастасию Николаевну, лиловыми полосами и золотом на погонах сияет в лучах солнца. Небесная принцесса выходит к юнкеру, закончившему читать, и на плашке алой подаёт кольцо с эрениевой частицей!!

Вот те раз. Аж жаба на миг задушила.

Юнкер примеряет, отдаёт воинское приветствие, чеканя громко «служу Российской империи» и встаёт в строй.

Блестят на пальцах кольца уже у половины ребят. В том числе и у Максима Чернышова, довольного, едва сдерживающего улыбку, но не сияние. Пусть и рожа в синяках ещё, но вышел же на церемонию перед принцессой. Может, рассказал, кто его так поколотил.