Рубеж-Владивосток (СИ) - Павлов Игорь Васильевич - Страница 28

На улицах утром пусто, а вот на центральном рынке, через который решил проехать, ажиотаж у лавок.

Не все гражданские уехали из Владивостока. Скорее лишь те, кто лишился крова и те, кому есть куда податься. А простой люд, который в городе живёт уже несколько поколений, и не думает уходить.

Они просто пытаются урвать побольше продуктов, запастись на случай, если придётся прятаться в подвалах долго.

Откуда–то вылезло много китайцев со своей рыбой и цыган.

Пацан крикливый, продающий газеты, чуть под копыта не угодил.

— … последние новости! — Продолжает звонко, как ни в чём не бывало. — Зачем столько военных? Что случилось с японскими рыбаками! Почему Небесная принцесса перебралась в наш славный город! И самая главная интрига! Суслов ожил? Или кто был тот пилот, спасший пятерых мехов элитного отряда принцессы! Почему власти отрицают происшествие! Вся правда о дерзком нападении! Проворонили или так всё и задумано? Читайте прямо сейчас! Три копейки! Всего три копейки! Тираж остро ограничен! Полиция конфисковала почти всю партию и закрыла типографию! Что скрывают власти! Узнать за три копейки!

Я уже мимо проехал, когда к щуплому пацану полицейский подошёл.

Думал, арестует, раз такие страсти.

— Давай газетёнку, — выдал, протягивая деньги. — Посмеёмся хоть на воскресной смене.

Понятно, очередная «жёлтая» газета пудрит мозги.

А я и вижу, народ ходит и посмеивается.

Интересно только, кто были очевидцами моего сказочного дебюта помимо гвардейцев? Гражданские пялились через окна бесстрашно? Уцелевшие газетчики вполне могли.

Любопытство всё же взяло верх, и я развернул лошадь. За три копейки можно было купить хлеба, яиц и овощей, но я кинул монеты продавцу газет.

И получил свой экземпляр ответным ловким броском.

Убрав газету, чернилами пачкающую не только ладони, но и манжеты рубашки, я двинулся к полицейскому управлению.

По дороге завернул к спуску на речку, где умылся наконец–таки и попоил лошадь. А заодно почитал новостные колонки газеты, пока она хлебает.

От текста то в пот бросает, то в дрожь. Ничего смешного, хоть и понимаю, что сочиняют. Однако придумывают, привязывая к косвенным событиям ловко.

Японская колония захвачена оргалидами, которые вступили с японцами в сговор. До кучи утверждают, что на Сахалине уже всё оккупировано тварями, а гарнизоны наши с эскадрами уничтожены.

Империя готовится к вторжению через Владивосток не случайно. На полуострове нечто важное спрятано, что даст им сил для рывка. А ещё им нужна наша железная дорога. Как раз здесь конец нашей транссибирской магистрали, по которой они якобы до Иркутска и хотят двинуть, опять же в сговоре с японцами. Те их научат по рельсам ездить.

Чушь несусветная, но в этом что–то есть… страшное.

Про себя почитал. Будто мех Суслова всю работу за Небесную принцессу и её приближённых гвардейцев сделал. Очевидцы говорят, что этот самый Суслов, выбравшись из кабины, потом пошёл по городу гулять.

Раскритиковали наш флот, прозевавший врага под водой.

В какой–то момент мне показалось, что типография сильно нарывается, причём намеренно.

Свернул газету, пусть Фёдор с гусарами подивится. И поскакал дальше.

Перед управлением полиции на площади идёт развод патрульной кавалерии, которая распределяется по улицам. Сбоку в отделение приема жалоб очередь под сотню метров по улице тянется, да ещё толщиной в пять человек. Галдёж стоит, бабули ругаются. На меня косятся горожане недобро, когда спускаюсь с седла.

— Барин прискакал какой холёный, — шепчутся, кости мне промывая. — Э, нет, породистый. Волосы, как у барышни золотятся, а глаза медные, как у иностранца. Ууу, бесстыжие. Небось, без очереди хочет влезть. И чего ему жаловаться–то? Драпал бы на паровозе, как все. Хоть продохнули бы спокойно.

Стою, как дурак, неподалёку и не знаю куда податься. То ли в очередь встать, как принято, то ли сразу к постовому обратиться.

Гордо держу лицо, делая вид, что не слышу. Лошадка копытом бьёт, ей здесь тоже не нравится.

Около часа простоял добросовестно в конце очереди, а она только прибавляется. И всё больше простого люда косится на меня и сплетни разводит.

Надоело, решил всё же к постовому подойти. Только дёрнул за уздцы, народ заахал.

Два мехара из–за здания выскочили. Через гам и не услышал заблаговременно, как рокочут двигатели.

Прямо у площади метрах в двадцати от меня приземлились, после быстрого появления уже медленно опустившись, будто их по верёвке спускают. Народ взбудоражили и дёрн под ногами разодрали.

Только сели, гам базарный сразу прекратился. Обычно появление мехаров олицетворяется у людей с появлением монстров. Со смертью их ассоциируют, тут и философствовать нечего.

Я и сам дышать перестал, придержав обеспокоенную лошадку. Это ж те самые мехары, которые в училище дрались. Синий с заострёнными плечами и широкими клинками, да чёрный, что был самым резвым! Новизной блестят оба, будто в бою и не были. Крылья «стрекозьи» сложили — целёхонькие, на броне перламутровой ни царапины.

Кабина синего пшикнула первой. И оттуда спрыгнул непринуждённо с двухметровой высоты самый настоящий атлет под метр девяносто ростом! В мундире синем буквально обтягивающим всё тело. Волосы каштановые длиной, что уши закрывают, блещут лоском. Лицо, как у матёрого гренадёра, глазища чёрные, злые, словно ищет кого бы растерзать, губы сжаты, будто гневается. Лет сорок ему на вид, хотя по фигуре и не скажешь.

С вызовом всю толпу осмотрел, на мне чуть дольше задержавшись.

Народ от него шарахнулся ещё сильнее, чем от мехаров, и затаился.

Один я, наверное, сделал вид, что не сильно–то и испугался. Рассмотрел украдкой. Свечение кольца оценил, частицы четыре у него. На мундире целых шесть пурпурных лент, ещё значки лиловые. Погоны подполковника, без золотого бархата. Ему и не пойдёт, и так плечи широченные прут.

Осмотревшись быстро, гвардеец ко второму меху всё ещё закрытому подошёл. И встав напротив чёрной кабины, выдал не громко, но мужественно:

— Агнесса? Сделай три глубоких вдоха и открывай.

Секунд пять длится пауза, мужчина терпеливо ждёт. Затем крышка раздваивается, открывая мне лицо и торс пилота в пол–оборота.

А вот и моя спасительница, ахает в груди. Ведь это она убила двух монстров, пытавшихся на меня напасть. И кто же ты…

Худенькая, бледнокожая девушка. Мундир чёрный с пуговицами золотыми без лиловых и пурпурных наград, всяких планок и прочего. Голова опущена будто специально, чтобы длинная прямая чёлка завешивала лицо. Волосы белые в пять — семь длинных кос заплетены, локоны отдельные, будто выбелены, цвета недавно выпавшего снега в утреннем морозном лесу. Так же поблёскивает.

Солидарный со мной народ в изумлении стоит. Что это за диво?

— Может, сам? — Слышу слабенький, даже умирающий голосок от девушки–пилота.

— Нет, без тебя никак. Ты же не будешь вечно сидеть в мехе? К тому же Настя назначила тебя с этим разобраться, я только в помощь, — ответил гвардеец и лапы мощные протянул. — Спускайся.

Руки вынула, ногу из гнезда потянула, коленку согнув. Мужские белые лосины смотрятся довольно вульгарно. Но это оказались «цветочки» эпизода.

Изящные атлетичные ножки в белых сапогах, походящих подошвой на балетки, опустились прямо в объятия гвардейца, который, будто оба они — циркачи, стал аккуратно снимать её из кабины. При этом взял прямо под выпирающие в лосинах женские ягодицы! Мне сбоку ох как хорошо виден этот разврат. Ну балерун с балериной, в газетной вырезке, как–то у Фёдора подсмотрел такое.

В момент поймал себя на мысли, что позавидовал этому мужчине. И почувствовал, как горят мои щёки.

Отвернуться бы, да жуть, как любопытно, её рассмотреть хочется. А гвардеец опускает её на ноги бережно, демонстрируя, насколько она крохотная, по сравнению с ним. Совсем, как малышка.

— Ты слишком много времени проводишь в кабине меха, мышцы что сталь, растеряла всякую нежность, — говорит ей едва слышно на ухо.