Рубеж-Владивосток (СИ) - Павлов Игорь Васильевич - Страница 53

— Стой, кто идёт! — Объявил громко с бешеным сердцем.

Фонарик подтащил, чтоб воду осветить. Волны… просто волны. Чайка у щепки бьётся. Что–то там клюёт. Под воду ушла резко! Будто кто–то дёрнул. А у меня чуть сердце не упало. Держу блёклый свет на воде. Где чайка? Зловещим стал берег, кровь в перепонки барабанные долбит.

Позади шорох травы. Оборачиваюсь, винтовку выставляя!

— Андрюш, это я, — шепчет Фёдор, плетущийся по посту с фонариком.

— Дед, ты совсем с дуба рухнул? Ты территорию поста пересёк.

— Отойди от края, Андрюш, — выдал вдруг очень серьёзно. — На берег ей не выбраться. Но с воды зацепить может.

— Ты о ком? — Ахнул, послушно отползая.

— Нашла она тебя, — продолжил он загадками. — Надо было уходить, когда я говорил, а может и раньше.

— Куда уходить, Фёдор?

— Куда, куда, в Хабаровск, а лучше в Иркутск, — ответил сварливо. — В окоп прыгай и сиди. Она других не тронет. Силы скопленные кончились. Но тебя забрать жаждет давно.

— Она — это кто⁇

Очередной всплеск воды! И Фёдор меня рванул на себя, как безумный. Да с такой силой, что и не думал подобной в старике ожидать. На землю повалил, ещё и собой накрыл, сверху взобравшись.

— Ты проснулся сразу, а она всё никак, — начал шептать.

— Сабуров, смена! — Раздалось от приближающейся группы.

Разводящий с часовыми пришёл.

Оттолкнул Фёдора мягко, но настойчиво. Поднялся.

— Осветить лицо! — Скомандовал я и, убедившись, что свои, пропустил.

В шесть утра я снова заступил, но дворецкий меня уже не посещал. Рассвет пришёл, разгоняя мглу и страх. И берег теперь вновь показался родным, с водицей прозрачной.

Волны бьют слабо, щепка уже на берегу. А вон и чайка дохлая лежит. В груди холодеет, когда взгляд перескакивает на два тела на песке. Судя по одежде, оба матросы. Пришедший наряд гусар заключает, что мертвы.

Сменился к обеду. Таким разбитым себя никогда ещё не чувствовал. Фёдор куда–то пропал, как всегда. Глаза печёт, веки тяжёлые. Думаю о том, как бы уже завалиться на кровать.

А тут фельдъегерь в зелёном мундире пожаловал, застав меня в палатке за трапезой.

— Князь Сабуров Андрей Константинович? — Спросил незнакомый служивый с планшеткой наперевес.

— Он самый, — ответил и проявил вежливость: — чаю?

— Благодарю, сударь, но вынужден отказаться. Вам депеша из городского управления. И… ещё одно письмо.

— Дайте угадаю, четыре копейки за услугу?

— Всё верно, князь, прошу расплатиться.

Приняв два конверта, дал ему десять копеек, не потрудившись спрашивать, кто передал попутное. Всё равно не получу ответа. Фельдъегерь умчал из Поместья, будто его погнали.

Один конверт мне знаком. Его и вскрываю первым. Снова письмо на бледно–розовом пергаменте. Разворачивая, жду ответов. Но получаю нечто иное. Тревогу на душе и смятение.

«Вы мой герой, аплодирую стоя. Простите за дерзкое откровение, но поистине рада, что гвардия лишилась своей чёрной бестии. Иронии горький вкус только для воинов чести. И вы всё правильно делаете. Но от одного пожелания устоять я не в силах: раскрывайте крылья скорее, мой друг. Совсем рядом, ваша Леди Т. С.»

Рву письмо остервенело. Пошла к чёрту, гадина, кем бы ты ни была.

Второе письмо с печатью Империи настораживает. Но выхода у меня нет. Депешу открывать придётся. А там:

«Князю Сабурову Андрею Константиновичу предписано прибыть в канцелярию администрации города 30 июня сего года к 10:00. Именем Императора. Форма одежды — парадный мундир, без оружия. Возможна аудиенция Анастасии Николаевны. С уважением, Третьяков И. Ф.»

Если «Именем императора», то не отреагировать — это сразу идти на расстрел. Вызывают в администрацию города. И, похоже, наградить хотят.

Вот только с какой стати? Я от гусарского полка всё получил.

И тут меня осеняет.

Агнесса доложила принцессе о том, кто был тот юнкер, запустивший мехара Суслова.

Что ж. Приказ я выполнить обязан.

Остаётся только мундир подготовить на завтра.

Доложив ротмистру, рано утром выдвинулся во Владивосток.

На удивление разрушений в городе не так много, по сравнению с последствиями первой атаки. На этот раз удар пришёлся на береговую линию.

И, тем не менее, ощущение сложилось, что Владивосток вымер.

Шныряющих по улице людей просто нет.

Добрался до центральной площади, миновав два казачьих поста. Солдаты в подгоревшей, грязной форме смотрели на меня, одетого в новенькую парадку, как на предателя. Ротмистр распорядился выдать из запасов, потому что мой мундир изодрался до лоскутов.

На площади перед зданием администрации развёрнуты серые палатки казаков, пост тоже имеется. Два мехара стоят прямо у стены: принцессы и подполковника. Броня посечена, по два уцелевших клинка в зазубринах.

На крыше монументального четырёхэтажного здания пулемётчики на меня взирают с заспанными лицами.

Одно крыло у здания обвалено и уже разобрано, тканями палаточными дыры коридорные завешаны.

К парадному входу пустили только когда бумагу Третьякова показал.

Лошадь привязал к турнику, где сказали, и вошёл с волнением в груди.

В холле люстра мощная, вероятно, электрическая, из хрустальных висюлек волнами на пол потолка. Тут встречает ещё один вахтенный, а дальше целый караул у подножья широкой мраморной лестницы из двоих казаков с винтовками. Вправо и влево коридоры просматриваются с залами, где, похоже, койки госпитальные с раненными. Стоны доносятся, суета. Но ажиотажа нет, медсестёр хватает.

— Кто таков! — Проворчал один с лицом недовольным.

Представился, бумагу показал. Третьего бойца позвали, с ружьём повел наверх, как на расстрел.

На третьем этаже вышли в холл, где вся шикарная мебель к стёклам сдвинута, и держат оборону ещё два бойца, сидя на дорогом кожаном диване.

При виде нас подскочили, поправляя портупеи.

Повернули мы в коридор широкий, где двери резные в кабинеты не часто встречаются. И по ковру красному пошагали.

— Левее берите, сударь, не топчите по центру, — заворчал сопровождающий.

Послушно пошёл по краю.

Дошли до двойной двери, где ещё караул стоит, только уже из мощных гусар в красных мундирах.

Ого, это уже офицеры из лейб–гвардейского гусарского полка, столичные кавалеристы. Все парады обычно их. Похоже, совсем недавно прибыли. Тоже чистенькие, но уже злые на вид, как собаки. Вероятно, ожидали здесь более комфортных условий. На меня надменно глазеют, несмотря на то, что погоны на моих плечах посерьёзнее будут.

— Сабуров прибыл, — доложил сопровождающий.

Один часовой засунул голову в помещение, приоткрыв двери. И вскоре кивнул мне заходить.

Саблю мою принял небрежно и с интересом стал рассматривать, не дожидаясь моего ухода.

Оказавшись в приёмной уже без сопровождения, я встал по стойке «смирно». И отчеканил:

— Князь Сабуров Андрей Константинович, прибыл по приказу коменданта.

Секретарь лет сорока пяти в богатом мундире гражданском, сидящий за массивным столом из красного дерева, посмотрел на меня, как на дурака.

А затем его вдруг осенило.

— Хорошо, хорошо, присаживайтесь пока, — засуетился вдруг. — Совещание ещё идёт.

Кивнул на плотно закрытую резную двойную дверь в смежную комнату, где, вероятно, и находится главный зал приёмов. Или кабинет Третьякова.

Присел на бордовый диван послушно, кожа заскрипела, пока я в нём тонул.

Неловко стало, поднялся.

— Разрешите дождаться стоя? — Спросил.

— Как будет угодно, сударь.

Тишина давящая наступила. Секретарь ещё над газетой замер, будто насмотреться на колонки не может.

Резко дверь отворилась и Третьяков высунулся! Сердце задолбило, голос принцессы услышал.

Но комендант не за мной выскочил. Совершенно не обращая внимания на меня, несмотря на то, что я ближе, обратился к секретарю, который даже не удосужился подняться.