Столичный доктор. Том III (СИ) - Линник Сергей - Страница 3

Утренние газеты расплывались перед глазами, я смаргивал, но сосредоточится так и не мог. Перед внутренним взором стояло лицо слуги, потом оно так же, как и буквы в газетах расплывалось, куда-то исчезало. Кофе не помогал, жизнерадостная Вика тоже. В доме ничего не слышали, про пропажу Алексея никто не спрашивал — просто еще не заметили. Слуги постоянно сбегают, это не новость. Текучка огромная, хороший слуга — штука редкая и дорогая. Так же, как и кухарки. Идут в низшее звено прислуги вчерашние крестьяне, большей частью неграмотные и бестолковые. Такого надо стажировать несколько месяцев, пока пообтешется. Да и ту же кухонную работницу для начала приходится учить элементарным вещам — руки мыть после туалета, к примеру. Единственный раз, когда я видел бурное проявление эмоций у обычно невозмутимого Чирикова связан как раз с прислугой.

— Ты что такой хмурый? — поинтересовалась Талль, разглаживая белый накрахмаленный передник.

— Да вот, пишут про меня в очередной раз ерунду всякую. И это «Московские ведомости», почти официальный орган печати. Какие исследования, откуда два ассистента? — бросил я газету заметкой вверх. — Кто-то что-то услышал, следующий придумал, а потом всё собрали и переврали.

— Как ты сказал? Орган печати? — Вика хихикнула, подошла ближе. — У тебя часто такие фразы бывают… И откуда ты их только берешь?

— Свыше, — буркнул я. — Нам все дается свыше. Всякие беды тоже. Священники говорят для укрепления духа.

— Не переживай так! — Вика подошла ближе, провела прохладной рукой по лицу. — Все будет хорошо. Ой, а я тут на улице Винокурова-младшего встретила!

— Емельяна?

— Его! Шел хмурый такой, на лице след от нагайки. Но старый. Меня не узнал. Или сделал вид, что не заметил.

Я тяжело вздохнул. С Винокуровым-старшим мы насчет брата уже давно не разговаривали. Заключили некий «пакт» о молчании. Прямо по древнему правилу «не спрашивай — не отвечай». Тем более Александр «встал» на новую подстанцию, дел у него было выше крыши.

— Нагайкой могли казаки приласкать. Их на разгоны стачек вызывают.

Ой, зря власть злит народ. Вместо того чтобы дать гражданам рабочее законодательство… точнее, вообще сделать народ гражданами с правами — царь предпочитает плыть по течению. А мы вместе с ним плывем к огромному водопаду. Ниагарскому.

Первый сигнал — нет, это даже не Ходынка. Давка станет дурным знаком лишь для небольшой части неофициального духовенства. Всякие толстовцы, иоанниты…

И не русско-японская война. Тут в царе засомневалась лишь каста военных, да незначительная часть левой интеллигенции. Последние будут радостно тереть ладошки. «Акелла промахнулся». Полезли в Корею и получили по сусалам. Так вам и надо. Не с нашим рылом, да в калашный ряд мировых гегемонов.

И даже не подавление Революции девятьсот пятого года, и не Ленский расстрел заложили основу ипатьевского подвала — здесь разуверилась в императорском доме правая интеллигенция, часть пролетариата. Народ же все еще «безмолвствовал».

Финалом десакрализации Романовых стало Кровавое воскресенье. К царю с петициями шли вчерашние крестьяне — рабочие со своими семьями. И вел их «народный поп» Гапон. Шли с хоругвями, иконами. Славили Николая, ждали и надеялись. А тут расстрел, казаки… Погибли женщины, подростки — вся Россия ужаснулась.

Раненых никто не спасал, врачей не пускали через оцепление… Тут то леваки и вцепятся в отличный повод. Нелегальные газеты начнут расходиться огромными тиражами, у агитаторов тоже появится шикарный повод для призывов к свержению монархии.

Ну а первая мировая — это уже гвоздь в гроб империи. Вписались за славян-братушек, только всякие болгары, да сербы — добра не помнят и не ценят. А немецкая военная машина — это немецкая военная машина.

— Ты чего такой мрачный? Ну улыбнись! — Талль опять погладила меня по лицу.

— Виктория Августовна, — официальным тоном обратился я к девушке. — После утреннего обхода извольте заехать в книжную лавку.

— Зачем?

— Хочу повесить портрет императора в кабинете.

— В приемном же висит один? — растерялась Вика.

— И тут пусть будет.

Не в качестве символа, но как напоминание. О том, куда «едет» страна. «Ниагарский водопад» он вон, шумит уже впереди.

Такое впечатление, что все только и ждут момент, когда я войду в кабинет, чтобы немедленно ворваться следом и сообщить о срочной нужде. А ведь практически у всех есть доступ к моему организму почти круглосуточно. А с другой стороны — хорошо, что стараются не беспокоить меня, когда я не на работе.

Странно, но сегодня никто не пытался штурмовать дверь. Удивительно даже, может, случилось что? Я выглянул в приемную — никого, один Должиков занимается своими делами.

— Чай принести, Евгений Александрович? — оторвался он от бумаг. — И я научился варить кофий не хуже нашей поварихи! В турке.

— Молодец! Нет, чуть позже. Просто нет никого, удивился.

— Да, странно, — вежливо улыбнулся секретарь, и продолжил разбирать почту.

Я подошел к окну на доносящийся шум. Ах, вот почему никого нет. У нас тут шоу во дворе. Дворник что-то странное грузит в телегу, вокруг которой акулой нарезает круги всклокоченный Слава. Естественно, с разных сторон на это дело смотрят любители понаблюдать за чужой работой. Грешен, сам таким занимаюсь постоянно — номер три в рейтинге после пожара и текущей воды.

— Антонов! — крикнул я. — Ко мне зайди!

Действительно, если мне не видно, то что, идти самому интересоваться?

Слава зашел походкой двоечника, которого вызвали к директору школы. Как говорила моя учительница, нога за ногу. И вид у него был вовсе не такой, с каким сообщают о чем-то хорошем.

— Что случилось, Антонов? Ты решил переехать и жить с лаборанткой Аней? Грешновато!

Неразделенная любовь подчиненной к начальнику секретом не являлась. У Ани были замечательные и красивые глаза изумрудного цвета. Остальное, как и в пошлом анекдоте, составляла та самая часть организма, для которой нет названия, несмотря на очевидность наличия. Работала она отлично, так что у Антонова, даже если бы он захотел, повода расстаться с ней не было.

— Шуточки у вас, Евгений Александрович! Я с нашими сотрудниками никогда… Это кролики!

— Что? Взбунтовались?

Вот дурная привычка, понимаю — как только начинаю нервничать, так сразу во мне просыпается неутомимый мастер плоских шуток.

— Передохли… — выдохнул Слава.

— Всё? — от удивления я даже привстал.

— До одного… Никто не выжил. Эпидемия какая-то.

Кролики у нас — никакой не ценный мех, а подопытные животные. Допускаю, что кто-то из персонала втихаря употребляет их в пищу, хотя я бы сильно подумал: сначала их заражают всякой дрянью, потом фигачат недопенициллин… Но ведь всё равно мясо!

Что за мор случился среди ушастых — знать не знаю. Я не ветеринар, и от разведения этих тварей далек, как от балета. Наверняка какая-нибудь вирусная фигня, передающаяся воздушно-капельным путем. В довольно тесном загончике любой чох моментально поразит всё поголовье. И как назло анатомички — исследовать погибших — у нас пока нет. Все собираюсь завести и все другие дела, более важные, не дают.

— Трупы куда вывозить собрались? Есть тут скотомогильник неподалеку? Если нет — сжечь.

— Федор Ильич сказал, всё сделает…

— Как бы вы без директора жили? Скоро без Чирикова в сортир сходить не сможете. Клетки тоже уничтожить.

Вот… теперь новый расход. На новую «звероферму». Денег практически не вижу. Только пришли десятки тысяч от Келера. И вот их уже нет. Надо срочно дожимать думских. Пусть, наконец, открывают городской «кошелек» и начинают платить.

Церковь наша приходская, Николая Чудотворца на Курьих ножках, совсем недалеко. Прошел в сторону Садового немного, оставил по правую руку Большой Ржевский переулок — и на месте. Кстати, настоятели, что старый, что новый, не без гордости рассказывают, что пушкинская избушка на курьих ножках, стоящая на Лукоморье — это их храм. Родители поэта жили рядом, а сам Александр Сергеевич здесь и родился. Впрочем, с местами, где солнце нашей поэзии увидело свет, в Москве примерно как в Элладе с родиной Гомера — не счесть.