Особняк - Голубев Игорь - Страница 55

• Предыдущая
• 55/63
• Следующая

Перезнакомились.

- Софа, скажи им, что прямо сейчас поедем домой, с дороги перекусим, отдохнем по русскому обычаю, а уж потом решим, что делать дальше, - шепнул Ребров.

Софочка перевела.

Серж Воронцов вслушивался в слова Реброва и вдруг понял, что ему все ясно и без перевода. В памяти всплыли уроки русского языка, которые были приняты в семье, где говорили только на русском.

- Я должен сказать вам, что могу говорить на родном языке, - признался он.

- Ну да! - бурно обрадовался Леха. - А как же... Конечно, вы же наш, русский.

- Да, да, - кивал головой старик. - Густав тоже говорит, но хуже. Молодежь! - И он подтолкнул локтем Дым Дымыча, как близкого ему по возрасту. Но мы не хотели вас стеснить. Заказали гостиницу. "Балчуж".

- "Балчуг", - поправил Леха. - Это мы мигом.

Все потянулись к выходу.

Как-то само собой получилось, что Густав Мартен оказался рядом с Софочкой. Эта яркая дама в белом невестином платье с причудливой брошью стала первой женщиной, которую он увидел, ступив на русскую землю. Туристки в самолете и таможенный офицер не в счет. И Софочка ему понравилась. Он прочно завладел ее локотком и шел к машине довольный собой, погодой и окружающими. Хорошо, думал он, что мы приехали летом, зимой у них, говорят, жутко холодно.

Заехали в "Балчуг". Французы бросили вещи.

- У нас богатые родственники, - заметил Густав старику.

- Судя по машине, очень богатые. Что ж, жизнь - лотерея. Кто мог предположить, что коммунисты так все повернут.

Тем временем оставшиеся в машине лихорадочно соображали, что делать с гостями, как обиходить, что показать в первую очередь, где развлекать и главное - хватит ли на все это денег. Леха уверил всех, что машина в его распоряжении целую неделю. У ребровского приятеля под Дмитровом свой дом, значит, русская баня обеспечена. Пару раз стол накрыть не проблема.

Успокоились.

- Как устроились? - спросил Ребров, когда гости вернулись.

- Великолепно. Из окна чудесный вид.

- Дворец видно, - сказал Густав Софочке.

- Кремль, - поправила Софочка.

Если раньше она переживала за свой словарный запас, то теперь, когда нужда в переводе практически отпала, нервничала вдвойне: они ехали по Москве и требовался квалифицированный гид. Ни Ребров, ни Дымыч, ни Леха на эту роль не годились, пришлось Софочке самой.

Возле Христа Спасителя встали на светофоре у поворота на Волхонку, и здесь ее знания пришлись как нельзя более кстати.

- Волхонка - одна из самых старых, улиц в Москве. Первоначально называлась Чертольской, по местности Чертолье, в шестнадцатом веке Пречистенка, так как отсюда вела дорога в Новодевичий монастырь, к иконе Пречистой Богоматери. В восемнадцатом веке переименована в честь князей Волконских. Там в глубине можно увидеть их палаты... Музей изобразительных искусств имени Пушкина. Построен на месте колымажного двора.

- Что такое Колымажный двор? - спросил Мартен.

- Здесь кареты царские стояли. Гараж. Колымага, - стукнул Лешка по приборной панели.

- Хорошая колымага, - заметил Серж удовлетворенно.

- Надо думать, - согласился Лешка с гордостью, словно машина принадлежала лично ему.

- Пречистенка. Архитектурный ансамбль - классицизм. Самая аристократичная улица Москвы. Вывшая Большая Чертольская...

Они свернули и поехали переулками и дворами.

- Вот и Калачков. Узнаёте? - спросил Ребров.

- Я родился в Швейцарии, - сказал Серж. - Густав в Марселе. Папа бы вспомнил.

- Извините.

- Вот... Этот, - показал рукой Серж.

- Точно. У них нюх, - обрадовался Лешка. Французы вылезли из лимузина. В руках у старшего была старая, пожелтевшая фотография. Он передал снимок Дмитрию Дмитриевичу. На нем были запечатлены человек десять. Фоном служил дом, который напоминал Дым Дымычу его собственный, с той разницей, что на карточке был фасад с двумя колоннами, а не козырек, а на уровне второго этажа шел декоративный балкончик во всю длину здания. Дым Дымыч, шевеля губами, подсчитал количество окон на фото и на доме. Цифры сходились. Беседка, которую из-за ветхости снесли в семидесятых, на фото была еще целехонька. И что больше всего поразило старика - слева, там же, где и теперь, цвел куст жасмина.

- Боже мой, - прошептал старый коммунист. - И куст тот же...

- Да, да, - обрадовался француз, хотя и не понял, почему родственник умиляется каким-то кустом, а не людьми на фото. - Вот это мой отец, ваш дядя, только неродной, а... как это по-русски?

- Двоюродный, - подсказала Софа.

- Да, спасибо. А это ваш отец, мой дядя. Это ваш дед. И мой тоже, двоюродный.

Они вошли во двор, где их уже ждали. По случаю приезда гостей все жители дома собрались у входа в подъезд, и казалось, что ожила старая фотография, сделанная Музой и Вадимом перед отъездом на лечение во Францию.

Из сундуков было извлечено, естественно у кого имелось, бабушкино и прабабушкино. Так соседи решили встретить русских французов. Пусть у кого-то это был всего один предмет, и все это никак не вязалось с остальным современным одеянием, - но на старшего, Сержа, это произвело впечатление.

Неизвестно, что думал по этому поводу его племянник. Во всяком случае, он всеми силами старался не улыбаться, держался Софочки и не желал ее ни с кем делить. Правда, среди встречающих он заметил еще одну эффектную девицу, но та явно перестаралась с косметикой. Таких он и в Марселе видел.

Гостям преподнесли каравай ржаного хлеба. Серж перекрестил хлеб, отломил кусочек и, посолив, отправил в рот, показывая безукоризненно правильные зубы.

Гостей сопроводили в вестибюль,

Они были поражены. Не столом. В красном углу мерцала лампада, а за ней угадывался скорбный лик Богоматери. Иностранцы перекрестились. За ними то же проделали остальные, включая Веру Дмитриевну. Причем она крестилась особо истово.

Серж достал большой альбом в сафьяновом переплете и, сдвинув посуду с угла стола, торжественно раскрыл его. На толстых картонных страницах, переложенных рисовой бумагой, была отражена почти вся история семьи Воронцовых и строения No 2. Соседи обступили стол. Тот, кому было не видно, вставали на цыпочки. Больше всего переживали Агеевы, но галантный Мартен, с разрешения Вячеслава, предложил Лене забраться к себе на плечи, и акробатка с удивившей француза ловкостью в один миг оседлала гостя. Окружающие захлопали.

Показывая фото, Сергей Вадимович рассказал все семейные легенды. Альбом пошел по рукам, и когда дошел до Краузе и Губермана, оба в один голос заявили, что узнали одно лицо.

- Это же Скрыпник... Посмотрите, молодая Скрыпник. А это, наверное, ее сестра. Помните, старуха говорила, в нее еще Чехов влюбился.

- И гимназист из-за нее стрелялся, - добавил Губерман.

- Да, по словам отца, у нас в доме бывали великие русские писатели.

- Это можно как-то подтвердить документально? - Адвокат всегда оставался адвокатом.

- Конечно. Есть документы, альбомы, фотографии, - вставил Мартен и сжал Софочкин локоток. - Иван Бунин часто бывал у нас. Прима хоть и небольшая вилла, но всем хватало места.

Софочка удивленно вскинула брови.

- Сколько же вам?

- Об этом мне бабушка рассказывала.

- Муза?

- Она умерла в семьдесят четвертом.

- Простите.

- Она много прожила.

- У нас так не говорят. У нас говорят, человек прожил долгую жизнь, в которой было все: любовь, счастье, встречи и разлуки, дружба и предательство.

- Как вы хорошо сказали. - Мартен поцеловал ей руку.

Софочке никто и никогда не целовал рук, и потому она не сразу поняла возникшего у нее ощущения полета.

Встал Краузе и произнес тост. Он говорил о доме. Вспоминал умерших, уехавших, сгинувших в лагерях. Не забыл и о живых. Коснулся проблемы переселения. Иностранцы слушали вместе со всеми, но, похоже, последнее в речи старика им было непонятно. Как могут выселить жильцов дома и что им предоставят взамен, почему никто не хочет выезжать в какое-то неведомое Банино и как могло случиться, что какая-то фирма запросто наняла гангстеров и устроила форменную осаду?

• Предыдущая
• 55/63
• Следующая