Взаимосвязи (СИ) - Башкарев Евгений - Страница 29

— И ты никогда не спрашивал себя, почему?

— Нет.

***

— Мне плохо здесь, но я не хочу уходить. — Она говорила медленно. Состарившаяся кожа на ее лице с трудом растягивалась, выдавливая эмоции. — Они все хотят, чтобы я здесь осталась.

***

— Ты меня никогда не забудешь. — Ее голос в телефонной трубке звучал просто омерзительно. Я точно разговаривал не с двадцатилетней девушкой, а с жабой из королевства кривых зеркал. — Я так хочу с тобой встретиться, но я работаю, и…

— Тебе все время некогда, — закончил я, а потом переспросил: — Ты еще носишь тот браслет?

Долгое молчание, а после — короткие гудки.

***

Причин, по которым я оказался в этом подвале, было не так много. Никакой войной я не интересовался, не то захватил бы с собой фотоаппарат для любительских съемок. Никакой правды в словах того старика я не видел. Я спокойно проспал ночь и не жаловался на сон в следующие дни. Я спал один на своей кровати и рассчитывал, что буду спать один еще долго.

Ни одну девушку прежде я не любил так сильно. Помню момент, когда мы были просто обязаны друг другу во всем признаться, но он ушел, как тень от большой тучи, и никто из нас его не использовал. Был момент, когда мы едва не поцеловались, но вмешались другие обстоятельства. Был момент, когда я сказал ей, что причина ее отравления — мельчайшие частицы синильной кислоты, которые обнаружили в экспресс-лаборатории. Вот тогда-то я и задумался над словами деда. Где она могла достать столь сильный яд, ведь он находится в группе самых опасных химических веществ в мире. На его перевозку тратится целое состояние. Синильная кислота — это яд, который может легко растворяться в крови, образуя еще более опасные компоненты. Живые компоненты.

Я не верил себе, когда почувствовал этот страх. Глаза подвала уставились на меня. Я чувствовал их гнет. Чувствовал, как сильно они меня ненавидят. Я точно попал в другой мир. Где-то там наверху, зашевелились трупы собак, и под воздействием живого яда каждая из них начала ползти к трубе. Друг за другом, оставляя за собой кровавые следы, они ползли к чернеющему отверстию. Сторож с выжженной глоткой стоял возле своего вагончика и смотрел на луну. Он поднял руку вверх и сжал пальцы в кулак. Все, кроме безымянного, испещренного черными точками. Его глаза, давно не видевшие солнечного света, затекли черной массой и теперь напоминали вставленные в глазницы бильярдные шарики. Он открыл беззубый рот и засмеялся, отхаркивая вязкую слюну.

Плиты ресторана загудели, и в вытяжку начал просачиваться угарный газ. Стены подвала вздрогнули, и откуда-то из темноты до меня донесся знакомый голос.

Я стоял, не двигаясь, и смотрел в огромную клетку, в которой сидел маленький ребенок. Он был абсолютно голым, скукоженным, точно эмбрион в зародышевом мешке. Его голова повернулась на бок, и я увидел изуродованное лицо.

Мне никогда не приходилось так сильно окунаться в готические картины. В целый круг непонятных вещей, описывающих наш внутренний мир и то, что в нем происходит. Эти точки, штрихи, когда-либо схваченные памятью, всплывали во мне, как пузыри воздуха и уже не опускались на дно. Я смотрел на малыша и вдруг увидел, как однажды пересек порог своего кладбища. Меня несли в большом гробу шесть человек, а за ними выстроилась толпа людей. Нет. Это не правильно. Я был самым обычным человеком, и моего ума хватало лишь на то, чтобы сделать правильную перевязку или поставить капельницу. Гораздо сложнее настоящему врачу ставить диагноз, чем делать подобные вещи.

Но этот малыш… Он смотрел на меня и, вдруг его глаза стали чернеть. На белки выплеснулась темная масса и затопила в них зрачки. Мое сердце подпрыгнуло и ударилось в грудь. Я начал отступать и тут понял, что не могу пошевелить ногами. Меня сковал приступ паралича: все, что я мог сейчас сделать, это закричать. Но в глухом подвале кто мог меня услышать.

Ноги окаменели? Нет. Я их просто не чувствовал. Их не было: я стоял на каких-то культях. Низ живота напрягся. В голову пришла новая точка памяти, когда я советовал расслабиться той самой женщине, которая умерла при родах.

Мертвые собаки отпрянули от трубы, словно почувствовали опасность. Сторож опустил руку и повернулся в сторону ресторана. Он долго следил за тем, как стая собак, похожих на парализованные фигуры, стояла вокруг трубы, а потом лениво двинулась в окружную, к другому выходу. Труба выдохнула сероводородом. Голубоватый дым заструился в небо. Ночь проснулась внутри подвала. Крематорий заработал, как десятки лет назад, сжигая недодушенных в газовых камерах, полумертвых солдат. Их стоны и крики, от которых шевелилась земля, наполнили густую тьму. Окровавленная трава впитывала ночную росу.

Ребенок открыл рот, и из него вырвалось нечто маслянистое. Вязкая субстанция, похожая на сырую нефть. Она стекла по гладкой шее, перекинулась на грудь, живот, ноги и толкнулась в мою сторону. Она передвигалась, как змея. Текла, захватывая в свои объятия участки пола. Ее плавные края, как тысячи маленьких ножек тянулись вперед, а хвост стелился ковром. И мне казалось, что этот ковер был намного опаснее, чем все, что я когда-либо видел на этом свете. Жидкость двигалась, огибая неровные участки дороги.

Страх колол все глубже, и я подумал, что больше не выдержу его натиска. Что моя смелость — не что иное, как спрятанная в дырявый карман трусость. Она рвется на свободу, подобно пойманной в лесу ящерице, и заставляет с собой считаться. Внезапно мне захотелось заплакать. Когда жидкость подобралась совсем близко, ноги не выдержали, и я грохнулся на пол. Подвал ухнул и погрузился в молчание. Слабый, едва уловимый звук текущей жидкости был уже рядом. В нос попал едкий запах — она действительно пахла, как нефть. Живая нефть.

Я попытался отползти назад, но пол пропал под руками.

Ребенок следил за мной. Он сидел в клетке, оглядывая меня черными глазами, пока жидкость подбиралась к моим ногам. Я полз от нее в сторону, но усилия были столь малы, что движений не хватало. Я выбился из сил. Сбитое дыхание с хрипом вылетало в темноту. Фонарь выпал из рук и покатился по полу, луч света побежал по стене. Стукнувшись о камень, он застыл недалеко от меня, и в его свете я увидел нечто ужасное — субстанция остановилась. Верхняя часть, подобно морской волне, начала приподниматься, образуя рот, нос и глазницы. Теперь ребенок смотрел на меня вблизи, а я протягивал ему руку.

Правую руку.

— Ты меня никогда не забудешь? — Я услышал ее голос, когда считал, что уже умер.

Она стояла за моей спиной, протягивая браслет. Жидкость двинулась в ее сторону, забралась под длинный фартук, поползла вверх по ноге.

Кровь отхлынула от лица. Я смог подняться, схватить фонарь и побежать со всех ног. Дверь, откуда она пришла, отгораживала печь от обычного подвала. Я ударился о лестницу и сильно расшиб себе нос. Фонарь упал на ступеньки и погас. Я остался без света и побрел на ощупь, слыша, как за спиной раздаются ее крики. Она была подвластна своему ужасу. Была подвластна тому, что оставила здесь война. Ее не спасти. Не увести отсюда, потому что каждый, кто когда-либо спускался в этот подвал, выходил на свет совсем другим человеком.

***

— У него была температура сорок и две, — договорила Аня. — Я вколола ему «блокаду», но ничего не изменилось. Через час, после того, как он мне все рассказал, я зашла в палату и…

Ирина Ивановна нахмурила брови. Теперь в ее голове перемешалось все. Даже самые простые вещи — она забыла имя своего мужа.

— Он светился. Знаете, как светятся больные, получившие большую долю радиации? — Аня вдруг усмехнулась и уставилась в пол. — Он светился и крепко спал. А на теле его появлялись черные точки, как будто кто-то специально нарисовал их фломастером.

В одиннадцатом классе, когда все его одноклассники только думали, куда и на кого пойти учиться, он уже знал, чем заполнить свою жизнь. Понимание пришло в тот день, когда необъятный ствол липы, росшей в его дворе, после сильного урагана упал на соседский дом. Старое здание раскололось точно посередине. Пыль поднялась в небо. И ужасное зрелище подвигло две семьи на трогательный момент.