Соль под кожей. Том первый (СИ) - Субботина Айя - Страница 58

Хотя, кого я обманываю? Как бы сильно я не пыталась сосредоточиться на тренировке, приходится буквально силой заставлять себя не искать взглядом знакомую фигуру. И даже выкрученная до отказа музыка в наушниках не решает проблему. Зато я замечаю кое-что другое, точнее, кое-кого — ту бабищу, с которой они вместе ушли из зала, кажется, несколько недель назад. Интересно, сегодня из зала Вадим уедет с новой добычей или старая офигеет от такой наглости и наведет шороху? Даю себе мысленную индульгенцию поглазеть на разборки, если дойдет до взаимного выдирания волос.

Я успеваю закончить тренировку в намеченное время, и отправляюсь в зону для растяжки, чтобы прокататься на ролике, и расслабить немного забитые после напряженной тренировки мышцы. Девица, которую страховал Вадим, тоже здесь, еще и вместе с подружкой. Делают вид, что занимаются йогой, хотя что-то оживленно обсуждают. Я не долго борюсь с искушением послушать, о чем они говорят, выключаю звук в наушниках, но продолжаю делать вид, что меня в данный момент не интересует никакая другая форма жизни, кроме собственной.

— Серьезно?! Не взял твой номер?!

— Прикинь! Я сначала намекала, потом в лоб сказала, что у меня может освободиться вечер и мы можем куда-то вместе сходить…

Рассказчика запинается, потому что к нам, как в лучших традиция турецких сериалов, присоединяется еще одна участница кружка «соблазнённых шпалой» и девицы какое-то время держат рот на замке. А потом снова начинают обсуждать, какие пошли ужасные мужики и не понимают намеков.

Я честно пытаюсь себя сдерживать. Буквально держу руками челюсти, воображая, что это намордник, но, если гадости суждено вывалиться из моего рта — она все равно будет сказана.

— Мужики всегда все понимают, — говорю достаточно громко, вставая и одновременно снимая наушники. — Но если бабское тело им не интересно, они очень профессионально прикидываются шлангами.

Лучше всего выражение лиц всех троих можно описать одной фразой — рыбки на выкате.

И просто замечательно, что прямо сейчас я могу просто подняться и свалить. Сделал гадость — сердцу радость, или как там говорят?

Но приходится задержаться около стойки с бутылками, где я обычно снимаю перчатки, отключают запись тренировки и держу свои спортивные принадлежности и ключи от ящика. Успеваю сделать глоток, прежде чем в ноздри ударяет запах, который для меня уже стал чем-то вроде личного проклятия. Я пытаюсь не дышать, когда понимаю, что Вадим стоит прямо сзади, так близко, что я спиной чувствую тепло его тела. И только потом соображаю, что наши бутылки стоят рядом и он тянется через меня, чтобы ее достать.

Задевает рукой мою плечо.

От контакта голой кожи едва не подпрыгиваю на месте.

Не могу даже пошевелиться, и моя рука с зажатой бутылкой лежит на столешнице, как приколоченная. Вадим делает глоток, возвращает свою на место, но тоже не спешит убирать свою. В реальности проходит всего несколько секунд, но ощущения такие, будто время лично для меня законсервировалось в вакууме и стало течь максимально медленно.

Наши руки так близко, что я могу разглядеть страшные оскаленные пасти на его татуированном предплечье. Что-то гротескное, без определенной формы, но с острыми гранями и как будто рваными линиями, черно-серое, с вкраплениями красного и оттенка ржавчины. Кажется, чем больше я смотрю на татуировку — тем глубже погружаюсь в изображенный на ней хаос. Я уже где-то в той пропасти, откуда мое решение никогда и никому не давать второй шанс, больше не кажется таким уж умным. Как минимум, я могу не быть такой категоричной раз в жизни и дать ему шанс.

А потом мое внимание переключается на назойливо мельтешащую впереди тень.

Это та полуголая девка, которая жаловалась подружке, что моя «секвойя» совсем ничего не понимает в намеках. И сейчас эта бестолковая курица таращится на меня прищуренными от злобы глазами. Как будто тот факт, что она положила на него глаз, автоматически делает Вадима ее собственностью.

Я успеваю отметить еще один тревожный звоночек в дополнение к тому, что мое обоняние и так слишком ярко реагирует на этого типа.

Я, мать его, назвала его «моим».

Нездоровая фигня.

Абсолютно мне несвойственная.

А, значит, нужно прекращать балансировать на грани и валить от него подальше. Желательно — в объятия другого подходящего мужика, чтобы и послевкусия в памяти не осталось.

Но вместо этого я окончательно слетаю с тормозов, и вместо того, чтобы оставить Вадима другой охотнице, слегка отклоняюсь, завожу руку за спину и абсолютно по-хозяйски сжимаю пальцы на его бедре. Чувствую, как под тканью спортивных штанов его мышцы мгновенно каменеют. Откидываю голову на его крепкую грудь. Удовольствие от взгляда девицы, которым она оценивает мое маленькое представление стоит гораздо больше, чем следующие несколько часов, которые я буду есть себя поедом за эту слабость.

Надеюсь, «Секвойя» не испортит мне все удовольствие, внезапно отшвырнув куда-то метров на пять?

Но он, похоже, не собирается этого делать. Единственное, что я чувствую — его ладонь, которую он, в свою очередь, заводит мне на живот, опуская пальцы чуть ниже той линии, где заканчивается край моего безразмерного балахона.

Черт.

Если эта любопытная девица не свалит прямо сейчас — мы займемся сексом у всех на глазах.

Я чувствую его пальцы так отчетливо, будто они лежат прямо на моей коже, а не на нескольких слоях одежды выше. Непроизвольно втягиваю живот, когда он ведет еще ниже, останавливаясь ровно у той грани, за которой этот похожий на обнимание жест, перестанет быть приличным. Мне хочется плюнуть на все, повернуть голову и увидеть выражение его офигенного лица в этот момент. Но в эту же минуту я отчетливо понимаю, что это точно будет еще одна плохая идея. Многовато их для одного утра. Зачем меня вообще черт дернул публично заявлять права на этого мужика? Буду теперь для каждой бабы, которая на него глаз положит, устраивать приватное шоу?

Стоп, Ван дер Виндт. Остановись, пока тебя не занесло слишком далеко. Вспомни, что сегодня ты видишь его в последний раз. Точно в самый последний, потому что эти финты либидо, ревность и собственичество — очень нездоровая фигня.

Пока я уговариваю себя отказаться от этого роскошного, созданного природой генетического набора, девка сваливает с горизонта. Нужно отодвинуться, придумать какую-то подходящую шутку на этот счет, но в башке ровно одна мысль — он, блин, хочет меня так же, как я его, или меня штормит исключительно индивидуально?

И снова приходится напомнить себе, что мне должно быть все равно на любой из вариантов. Что-то в моей бренной жизни изменится от того, что я обнаружу безразличие на этой наглой роже? Абсолютно точно нет. Что изменилось бы, если бы потрахались для взаимного удовольствия? Только количество эндорфинов в моей крови — тоже абсолютно временное явление, никак не определяющее привычный ход моей жизни.

Я предпринимаю попытку отодвинуться, но он предугадывает бегство и перекрывает путь, запечатывая второй рукой единственный путь на свободу. Чуть сильнее надавливает пальцами на мой живот, заставляя прогнуться в пояснице, из-за чего я оказываюсь почти полностью прижата к его телу, а выглядит так, будто сама все для этого сделала.

— Может, отвалишь уже? — говорю достаточно громко, чтобы он услышал, но при этом не привлекая внимания окружающих.

— Что это за фокусы? — спокойно, без тени злости или раздражения, интересуется Вадим.

Разве он не должен хрипеть, психовать или, на крайний случай, тяжело дышать? Если визуализировать, где сейчас находится моя задница, то даже с учетом нашей разницы в возрасте, это должно вызывать в нем хоть какие-то эмоции.

Похоже, я тут единственная, кого все произошедшее вышибло из колеи.

— Это естественный отбор, — огрызаюсь, хотя не собиралась этого делать.

— А поподробнее?

Я делаю мысленный вздох и в том крохотном пространстве в клетке из его рук, все-таки совершаю маневр, разворачиваясь к нему лицом. С точки зрения того, что теперь никакая часть моего тела не трется об эти выразительные стальные мускулы — все в порядке. Но смотреть на него вот так глаза в глаза — это крайне фиговое стратегическое решение. Потому что я чувствую себя бесхарактерной коброй, которая готова выскочить сразу из всей одежды только потому, что у него настолько синий, непроницаемый взгляд.