Соль под кожей. Том первый (СИ) - Субботина Айя - Страница 70

Дожился.

В моей жизни столько бабла, что можно каждый день менять тачки и мне хватит на целый год таких развлечений, а на сдачу снимать шлюх и трахать их в самых дорогих отелях мира. Но нет ни единой живой души, которой было бы не по хер на мое здоровье или что я ел на завтрак и завтракал ли вообще.

— Тебе нужна помощь, Дим. — Валерия ставит передо мной чашку со свежезаваренным кофе.

В той квартире у нее был целый фарфоровый сервис для таких церемоний, а здесь только пара копеечных чашек из чайных наборов, которые она наполняет кофе только на треть.

— Я в порядке. Вернись на работу. Сделаем вид, что ты не писала никаких заявлений, а я не видел то, что ты не могла написать.

Кофе на вкус и правда так себе, но все-таки немного бодрит. Чтобы хоть как-то перебить его едкую горечь, тянусь за сигаретой. Валерия тут же обирает и ее, и всю пачку. Мнет, ломает и выбрасывает в ведро. Пытается отвоевать зажигалку, но я демонстративно тычу ей под нос гравировку на одной из граней: «Любимому дымоходу от его спички. А.Л.»

— Она ни хера тебя не любила, если подарила тебе это дерьмо, — сквозь зубы шипит Валерия.

— Когда ты успела стать великим знатоком отношений? — Знаю, что не стоит заедаться, но взвинчиваюсь с полоборота.

— В перерывах, пока ходила туда, куда ты меня посылал.

— В следующий раз выберу маршрут поинтереснее, чтобы с полосой препятствий, крокодилами и волчьими ямами.

— Следующего раза не будет, Шутов — я уволилась, и меня в этой гребаной жизни больше ни хера с тобой не связывает. Так что допивай мой дерьмовый кофе и уёбывай на все четыре стороны!

Она явно хочет бросить еще одну убийственную гадость в качестве последней жирной точки, но раздумывает.

Что я творю?

Я же пришел разобраться в чем дело. Ну вот, разобрался, решил, что должен все исправить, но вместо того, чтобы сгладить острые углы — окончательно все испортил.

Пока меня болтает из раскаяния в желание послать ее снова, Валерия хмурится, протягивает руку. Хочет пощупать мой лоб, но я нервно отбрасываю ее руку, встаю и достаю сигареты из потайного кармана. Прикуриваю от газовой плиты. Демонстративно, зная, что Валерия следит за каждым моим шагом.

— У тебя температура… кажется.

— Спасибо, мамочка, — кривляюсь, но сам не понимаю, зачем. — Может, сделаешь мне чай с малиновым вареньем и дашь вкусное лекарство от всех болезней?

— Дим, прекрати, пожалуйста. Это не шутки. Когда ты в последний раз был у Павлова?

Я слышу искреннее беспокойство в ее голосе, но упоминание моего лечащего врача сводит на нет внезапно вспыхнувшее тепло в груди.

— А вот это что-то новенькое… — Затягиваюсь, подхожу ближе и выпускаю дым ей в лицо, прекрасно зная, что Валерия терпеть не может курильщиков. Кажется, только благодаря ее постоянному бубнежу, парочка моих сотрудников окончательно искоренили в себе эту вредную привычку. — Я, может, и выпал в анабиоз на чертову кучу времени, но не до такой же степени, чтобы не помнить, что не посвящал тебя в содержание моей медицинской карты. И тем более не знакомил со своим лечащим врачом.

Она сглатывает. Старается не подать виду, но сдержанности ей еще учиться и учиться.

Но ей хотя бы хватает смелости не пятиться, когда напираю на нее и практически расплющиваю своей грудью. Странно, как я раньше не замечал насколько она мелкая — до подбородка едва достает, хотя при этом в моей голове ее образ никак не связан с чем-то хрупким, чем-то, что можно легко сломать.

— Рылась в моих личных вещах, Гарина?

Она крепко жмурится, как будто я сделала самое страшное, что вообще можно сделать.

— Уходи, Шутов, — пытается отвести взгляд, но я хватаю ее за подбородок и заставляю смотреть прямо на меня. — Я нигде не рылась, чтоб тебя!

— Помнишь девятое правило, Гарина? Если тебя застукали с доказательствами — говори правду, потому что ты не можешь знать наверняка, знает ее твой оппонент или нет.

— Ты не помнишь, да? — Она вдруг прищуривается, становясь похожей на смертельно ядовитую змею, и теперь уже мне не по себе от такой разительной молниеносной трансформации. — Не помнишь, как я забирала тебя из какого-то притона, как ты заблевал мне всю машину, как требовал отвезти тебя к Алине, потому что вы не успели договорить?

Я одергиваюсь от нее всем телом, и мы, как в хорошем запутанном детективе, меняемся местами. Теперь она — плохой полицейский, а я застуканная с поличным шпана, загнанная в угол и совершенно беспомощная.

— Ты не помнишь. — Валерия кивает, отбирает у меня сигарету и к полному моему охуеванию, спокойно и, блять, профессионально затягивается. Правда, тут же тушит ее об циферблат моих часов, стоимость которых, конечно же, ей прекрасно известна. — И как потом я привезла тебя домой, два часа отмывала в душе, отпаивала всякой медицинской дрянью, потому что ты едва не подыхал у меня на руках.

Ее хлесткие слова похожи на широкие рваные мазки кистью, которые постепенно раскрашивают картину моего нелицеприятного прошлого.

В тот вечер я был реально в говно. Со смерти Алины прошло уже несколько месяцев, а я как будто заледенел внутри и совсем ничего не чувствовал. Единственное, на что вообще был способен — сохранить ее в памяти еще живой. Долго выковыривал наши с ней самые счастливые моменты, ее улыбку, смех, как она мягко прижималась ко мне во мне, каждое глупое сообщение без причины, в котором объяснялась в любви. Но сколько бы ни копался — перед глазами была только та бесконечная ночь, бледное лицо, в странной росписи из капелек крови и навеки остекленевшие распахнутые глаза. А еще — улыбка. До боли наивная, счастливая. Как будто в свою последнюю секунду, Алина, наконец, обрела покой.

Где-то в другом мире.

Где-то там. Где я уже никогда не смог бы ее достать, чтобы снова причинить боль.

Ведь это я ее убил, даже если не стоял сзади и не нашептывал на ухо, что нужно сделать, чтобы весь этот кошмар, наконец, закончился.

Сейчас я хорошо помню, что в тот день проснулся с четким осознанием собственной вины. Открыла глаза, встал, почистил зубы, но фраза «Ты виноват» на репите вертелась в голове без остановки. И я не придумал ничего лучше, чем заглушить ее вместе с собой. Вырубить питание во всей машине, раз не получилось отключить «верхний этаж».

Где меня носило — наверное, не вспомню уже никогда. Были какие-то левые люди, тупые бабы, курево, бухло, громкая тупая музыка, скорость и ветер в ушах. А потом кто-то схватил меня за руку и потащил на свет из темноты, хотя я брыкался и сучил ногами, как маленький ребенок.

— Как ты нашла меня?

— Ты сам позвонил. Сказал, что тебе хреново, просил прощения, что не приехал в аэропорт.

— А ты… приехала?

Валерия безразлично пожимает плечами и сухо бросает, что теперь это не имеет никакого значения.

Думаю, она приехала. Собрала большой чемодан вещей, красивые купальники, модные женские штучки.

— Когда тебе стало немного лучше, ты попросил сделать пару звонков. Сказал код от телефона. Медсестра из больницы позвонила как раз когда он был у меня в руках. Я ничего не искала намеренно, если для тебя это принципиальный вопрос. Так получилось. Ну а потом я сама перезвонила Павлову, представилась твоей невестой, сказала парочку фактов, которые сделали мою ложь убедительной, разыграла встревоженную влюбленную девочку, надавила на жалость, чтобы расположить к себе.

— Все, как я учил. Прям гордость берет.

Она оставляет мою иронию без внимания. Осторожно проводит ладонью по моей груди, забирается под пиджак, выуживает припрятанные сигареты и отправляет их следом за предыдущей пачкой.

— И он вот так просто все тебе вывалил?

— Нет, я предложила увидеться и поговорить. Прохоров сказал, что я могу заехать в клинику, он освободит для меня место. Я приехала с уже «подготовленным» заплаканным лицом. Если тебя беспокоит вопрос его профпригодности, то поверь — он сопротивлялся больше, чем это сделал бы любой другой врач на его месте.