Щепа и судьба (СИ) - Софронов Вячеслав - Страница 4

Потом нам всем втроем разрешили прогуляться вдоль лагерного забора, в изобилии увитого колючей проволокой. Я осторожно тронул ее пальцем и от боли отдернул руку. До того шипы у нее были острые. А дед покровительственно посоветовал: «Ты варежку на руку надень или набрось чего сверху, тогда она колоться и не будет… Или уж терпи, коль мужик…»

Я не понял тогда этот его совет, но потом, через много лет, воспроизводя раз за разом в памяти эту его фразу, догадался: любая колючка страшна, если будешь хватать ее голой рукой, с маху. Но уж если попал за колючую проволоку, не хнычь и вида, что тебе больно, не показывай. Боль — вещь временная. Надо лишь сперва перетерпеть, а придет срок, и свыкнешься с любой болью, привыкнешь, словно и нет ее вовсе.

А дед той же осенью вернулся домой и первым делом ободрал колючую проволоку на заборе, которую зачем-то прилепил туда наш сосед, наверное, чтоб разделить наши участки. Сосед, видевший это самоуправство, ни слова не сказал. Тем более, как узнал много позже, он тоже ставил свою подпись под письмом тех «сознательных товарищей», обвинивших деда во внеурочном приработке и отпущенных без положенной накладной дров неизвестной мне вдове.

Колючая проволока не самое страшное испытание в жизни, главное, чтоб она внутри тебя не проросла, отделив от всего остального мира острыми шипами…

Моих маму и папу соединил Иртыш, как бы странно это ни звучало. И тот же Иртыш забрал моего отца в самом его расцвете сил. Поэтому, с одной стороны, я благодарен за то, что он свел моих родителей, благодаря чему вскоре я появился на свет. А с другой — вправе обвинить его в жестокости и коварстве, во многом изменивших мою жизнь. Но могучая река вряд ли услышит и как-то ответит на мои упреки. Он просто лишний раз показал, насколько велика и непредсказуема его мощь и сила, и человек пред ним, как пред неким высшим существом, бессилен…

Пусть будет так. Но если выдается свободное время, обязательно заверну на его речное крутоярье и, никого не стесняясь, раскину обе руки, словно птица крылья, и попрошу у него сил и воли жить дальше, жить, ничего не страшась и не сгибаясь. Вопреки ветрам, исходящим от его таинственных глубин и переменчивого настроения. И верю, он слышит мою просьбу и дает незримую подпитку человеку, выросшему на его диких и обрывистых берегах. Для меня он — живое существо, с которым, несмотря ни на что, надо жить в дружбе и взаимопонимании…

…А познакомились мои мама и папа, будучи речниками: мама — диспетчером в речном техническом участке, а отец — капитаном небольшого по нынешним временам пароходика «Вогулец», где, по рассказам родителей, я провел первые месяцы своей жизни во время их совместного плавания куда-то на север по речному фарватеру все того же судьбоносного Иртыша.

Мама была направлена на работу в Тобольск после окончания речного училища в Ростове-на-Дону и прожила здесь до конца своей жизни, имея одну-единственную запись в трудовой книжке. Родиной же ее был Ставропольский край, станица Попутная в самом центре Кубани, неподалеку от Майкопа — столицы Адыгеи. Предки ее отца, согласно семейной легенде, несли в себе кровь одного из многочисленных кавказских народов, скорее всего воинственных адыгов, о чем говорил и внешний облик моего деда по матери и черты характера, свойственные большинству кавказцев. На себе испытал мамину вспыльчивость, темперамент и умение постоять за себя.

Перед самой войной ее семья перебралась на Дон в станицу Семикаракорскую, что находится не так далеко от Ростова. Мамин отец (мой дед) служил механиком, и на фронт его забрали именно по этому профилю. С войны он вернулся в звании капитана-механика с медалями и орденами на груди и продолжил ремонт различной техники вплоть до ухода на пенсию. Потому не особо удивляюсь, что оба моих сына имеют явную склонность к различным ремонтным и строительным работам, как их прадед. К слову сказать, мои отец и другой дед (Софроновы) тоже были мастерами исключительными, а отец еще и одним из первых в городе радиолюбителей, собравший собственными руками в конце 50-х годов прошлого века вполне действующий телевизор.

Но вернемся к маминой биографии. Во время оккупации ее и таких же девчонок немецкие солдаты и добровольные полицаи погрузили в машины и повезли в неметчину. Но тут случился прорыв фронта нашими частями, и конвоиры дружно разбежались. Девчата не стали ждать их возвращения и рванули в плавни, заросшие высокими камышами. По маминым словам, их там выслеживали, пустив вслед за ними овчарок. Как ей удалось скрыться, не знаю, но она всю жизнь боялась собак этой породы, и когда я по недомыслию принес в дом (мама уже жила отдельно от нас) щенка овчарки, вырастил его, то она упорно не желала заходить к нам в гости. Такова сила памяти…

Ей и еще нескольким девушкам удалось добраться до наших частей, где их, несмотря на малолетство, охотно приняли медицинскими сестрами в тыловой госпиталь. Всегда удивлялся ее умению ловко перевязывать бинтами мои многочисленные раны, которые регулярно появлялись у меня то на руках, то на ногах, случалось и на голове. На мои вопросы, как это у нее складно все получается, отвечала с усмешкой, что и безрукого, и безногого может перевязать вполне профессионально, научившись этой премудрости в лихую годину. Слава богу, но со мной до этого не дошло…

Но более всего врезались в память семейные праздничные застолья, когда весь стол был уставлен различными закусками, пирогом из нельмы и заканчивалось все домашней выпечки тортом. Что мама, что бабушка были большими кулинарами, имели каждая по нескольку тетрадок с рецептами разных блюд, туда же вклеивались вырезки из журнала «Работница», а то и испещренные чьим-то незнакомым почерком краткие сведения о количестве необходимых продуктов и других ингредиентов. Выпивали мало, и уже после первой рюмки какая-нибудь из наиболее голосистых женщин заводила популярную песню, остальные подхватывали, в то время, как мужчины сдержанно подпевали, потому как у большинства из них музыкальные данные были далеки от совершенства. В теплую погоду мужчины шли на лавочку, под старую березу, где курили, обсуждали какие-то новости, но мне это было малоинтересно, а потому старался побыстрей убежать на улицу, где уже вовсю шла игра в футбол.

Когда я уже подрос, то мама часто просила прийти встретить ее, поскольку автобусы ходили редко, а Тобольск испокон века считался городом неспокойным с давними бандитскими традициями. Часто, по весне, она брала меня с собой отнести какие-то срочные распоряжения на земснаряд, как звалось специальное судно по углублению русла реки. К нему от самого берега были проложены большого диаметра трубы, через которые и прокачивалась размытая песчаная смесь, а сверху на них были закреплены поручни и ограждения из тонкого каната, в темное время зажигались красные фонарики, что делало это сооружение похожим на большую светящуюся гусеницу, вздымаемую легкой речной волной. Я пытался быстрее пробежать по этому плавучему настилу, словно какое-то морское чудовище подстерегало меня в глубине и готово было в любой момент схватить и утянуть за собой в пучину.

Когда случалось зайти к маме на работу днем, то обычно слышал ее громкий голос из небольшой комнатки, где стояла мощная рация для связи с судами, которые были разбросаны по всему Обь-Иртышскому бассейну вплоть до Ямала. Мама передавала по радиосвязи какие-то параметры, показатели, приказы, принимала ответные данные. Одним словом, на ней была связь со всеми флотскими коллективами, и потому не помню, чтоб она хоть раз брала больничный, считая, что без нее все производство не иначе как остановится.

Нет, у отца на работе в институте было куда интересней. И само дореволюционное здание с огромными окнами, высоченными, как в аристократических дворцах, потолками, дверьми высотой чуть не в два человеческих роста, все это внушало почтение, некую робость, желание подтянуться, не прыгать через две ступеньки, а идти чинно и благородно. А главное — это десятки, если не сотни самых различных приборов, стоящих в лабораторных помещениях в старинных застекленных шкафах, а еще и на полках, тянущихся до самого потолка, а многие из них прямо на столах, где их проверяли, а то и ремонтировали, готовя к проведению лабораторных работ. Именно мой отец заведовал всей измерительной и учебной техникой, имеющейся в институте, и отвечал за ее исправность.