Щепа и судьба (СИ) - Софронов Вячеслав - Страница 9

Но и этого мне показалось мало, хотелось овладеть всем, что использовали на арене настоящие жонглеры. Потому попросил друга отца выточить по собственному рисунку булавы — небольшие палки с шариками на концах. С ними оказалось обращаться трудней, но еще пара месяцев, и булавы начали летать по требуемой траектории, впрочем, иногда сталкиваясь и попадая мне в лоб. Вроде можно было продемонстрировать свое искусство со сцены. Но… понимал, что выступать надо в команде, а выйти одному пусть на две-три минуты, тут нужного эффекта не добьешься. К тому же мешало и природное стеснение, боязнь быть осмеянным в очередной раз. Но, думается, упражнения мои не пропали даром, научив добиваться своего; да и кой-какую ловкость развили, что так или иначе пошло мне на пользу.

Но никуда не исчезло желание к разным опытам. И потому, когда в школе начались уроки химии и на занятиях стали проводить лабораторные работы с использованием различных химикатов, кислот и щелочей, тут для меня открылась возможность самых немыслимых экспериментов, и химия надолго сделалась чуть ли не самым моим любимым предметом. Но если честно, то любовь моя проявлялась больше в баловстве, за что сам бы сейчас своих детей никак не похвалил. Я же тогда вел себя, стыдно и вспоминать, как дикарь, приглашенный к сервированному столу с разными угощениями. Что я делал? Хулиганил самым настоящим образом: брал что попало, клал в пробирку, наливал туда кислоты, а следом щелочи и пр., пр. Все шипело, дымилось, пенилось, чем приводило меня и кучу других учеников в неописуемый восторг. Настоящая магия!

Казалось бы, высшее образование мало чем отличается от школьного. И там и здесь чему-то учат. Вот только учат по-разному, поскольку в высшей школе в то время, когда мне выпало оказаться студентом, атмосфера и, соответственно, люди очень и очень отличались от школьных учителей. И не только знанием, а отношением к нам, студентам, не всегда понимавшим и половину из их лекций. Они были опытнее и мудрее и понимали, научить чему-то человека за четыре года практически невозможно. Разве что показать ему бесконечность теоретических знаний. Тот, кто пожелает идти дальше по этим бесконечным ученым лабиринтам и даже посвятит тому всю свою жизнь, и то не до конца во всем разберется. И, что говорить, далеко не каждый сделает хоть малое, но открытие. А со студента и вовсе взять нечего. Усвоил азы — и ладно, уже хорошо. И я бесконечно благодарен им за это. За их мудрость, терпение и снисходительность. За доброе к нам отношение…

У любого школьника слово «институт», а тем более «университет» вызывает священный трепет. По крайней мере, мне казалось, что там, в вузе, все иначе, нежели в школе, и тебя непременно научат всему, что будет востребовано, принесет какую-то пользу. Особых предпочтений насчет выбора профессии у меня к окончанию десятого класса как-то не сложилось и, когда бабушка несколько раз настойчиво заводила беседу о том, что хорошо бы мне стать врачом, воспринял это как сигнал к действию. И уже готов был ехать в любом направлении, лишь бы скорее вырваться из дома. Но мой неумеренный пыл охладила мамина реплика, что учить меня она просто не сможет и лучше, если устроюсь простым рабочим в любую из местных организаций. Такой расклад меня точно не устраивал; поскольку при всей своей оголтелости и плохом знании жизненных перипетий понимал, там я наверняка долго не задержусь.

Начитавшись разной научно-популярной литературы, что время от времени подкладывала мне на полку бабушка, в тайне грезил совершить какое-нибудь открытие и тем самым осчастливить все человечество. Но выбор у меня был невелик. Если оставаться в Тобольске, то единственное высшее заведение — наш пединститут. А факультетов там всего два: филологический и физмат. С русским языком у меня были нелады с самого юного возраста, но и физика с математикой тоже не входили в число любимых предметов. И опять сыграло роль решительное бабушкино слово. Логика ее была очень проста: «На филфаке одни девочки и тебя там быстро совратят, а потом и жениться придется. А после физмата ты можешь стать инженером или еще кем-то стоящим». И опять же, будучи мальчиком послушным, я воспринял ее слова, как Моисей ветхозаветные каноны. Сдал экзамены и был зачислен.

Однако вместо лекций часть августа и весь сентябрь мы провели на местном кирпичном заводе в качестве подручных рабочих. Меня поставили нарезать кирпичи из глиняного хобота, подаваемого на станок по транспортеру. Некое подобие хлеборезки, только вместо ножа натянута проволока. Работа казалась не в тягость, тем более какие-то деньги, но нам заплатили. То был первый взнос в моей жизни в семейную копилку.

Когда начались занятия, то мы с удивлением увидели, что кроме нас в группе, прошедшей кирпичную практику, за партами сидят множество студентов, намного старших нас по возрасту, как тогда казалось, «пожилых». Держались они особняком и на занятиях показывались далеко не каждый день. Позже выяснилось, что почти все мои одногруппники успели поработать и нас, пришедших прямиком в институт из-за школьной парты, всего-то трое или четверо человек. Потому, наверное, дружбы не то что крепкой, а даже обычных теплых отношений у меня с ними как-то не сложилось. Но вот в гостях у меня перебывали практически все и не один раз. Бабушка непременно каждого нового гостя чем-нибудь потчевала и старалась сунуть бутерброд с собой на дорогу.

А вот на первой сессии я лишний раз убедился, что точные науки не мой профиль. Обществоведение, историю, психологию и геометрию сдавал если не на пятерку, то на вполне приличную оценку. Зато матанализ с формулами на полстраницы мой разум отказывался воспринимать. Все эти закодированные значки казались мне чем-то нереальным, придуманным и для жизни абсолютно не востребованным. Опять же помог репетитор, один из старых папиных друзей, что частенько забегал к нам просто поговорить с родителями. Он сумел как-то разъяснить мне тайный смысл громоздких формул, и с грехом пополам прошел и через это испытание.

Удивительно, но в то время практически все преподаватели были мужчины. Женщин же было всего ничего, и мы их почему-то побаивались, поскольку именно от них и шли всяческие неприятности. Главное, что в сравнении со школой нас, рядовых студентов, воспринимали как-то иначе. Не сказать, что как равных, но как будущих коллег, будет точнее. Кто-то даже обращался на «вы». И никаких назидательных речей, моралистики. Совершенно другой уровень и, соответственно, подход. Теперь это называется гуманной педагогикой, где тебя не выворачивают наизнанку, а терпеливо объясняют, показывают, просят повторить. И еще наши педагоги не скупились на похвалы. На улыбки. На сочувствие. И предлагали работу. Кому простым лаборантом, а кто посообразительнее, тем давали темы по какой-то научной тематике.

Меня уже в сентябре месяце зафрахтовали на полставки в наблюдатели станции ИСЗ (искусственных спутников Земли). Сама станция находилась на верхнем этаже тогдашнего Дома пионеров и подчинялась непосредственно Академии наук СССР. К тому же это буквально в нескольких десятках метров от моего дома. Опять же лишняя копейка в семейный бюджет. На работу нужно было выходить через ночь. С раннего вечера и до утра. Пока не рассветет. Потом составлять телеграмму с координатами пролетавших над нами спутников (зашифрованную специальным цифровым кодом) и сломя голову нестись на почту, находящуюся в подгорной части города, а потом так же пешком возвращаться домой, чтоб хотя бы часок соснуть до начала лекций. Великую радость испытывал, когда «неба не было», как выражался мой начальник. То есть небо оказывалось сплошь затянуто облаками и можно было поспать вволю. Тогда, наверное, и испортил свой сон, и всю оставшуюся жизнь мой режим шел с перекосом на ночные бдения. Доработал до весны и отказался. Понял, дальше такую нагрузку не выдержу…

И еще мне повезло оказаться в числе наблюдателей полного солнечного затмения, что в октябре месяце, когда учился на втором курсе, произошло в нашем регионе. И опять меня пригласили участвовать в наблюдениях, но не визуальных, а следить за прохождением радиоволн по показаниям приборов в момент, когда солнце было некоторое время закрыто лунным диском. Каждые 15 секунд следовало делать запись с приспособленного для этого милливольтметра. Данные отправили куда-то в Москву, а мне посоветовали по тем результатам написать работу. Это было уже что-то околонаучное. Собрав все данные, доклад написал и, гордый данным фактом, с пафосом выступил с докладом на студенческой конференции. И… получил по полной от однокурсников, с усмешкой воспринявших мое выступление. Видимо, посчитали, что тем самым втираюсь в доверие к преподавателям. Тогда не придал этому большого значения, но потом, на последнем курсе мне то выступление припомнили.