Цена свободы - Чубковец Валентина - Страница 32

Помню, как сильно у меня чесалась голова, и я подумала, вот и вши появились, слышала, что при горе такое бывает. В туалете я давала волю слезам, выла тихо. Затем обливала лицо холодной водой, чтобы сын не заметил меня зарёванной. Там же и увидела небольшое расколотое зеркальце, веря в приметы, не хотелось в него смотреться, но… в нём и разглядела — вшей нет, это просто меня покрыла седина. Вот почему сёстры, муж, племянница и все приходившие проведывать Шурку всматривались в мою голову. Но седина меня не напугала, для этого есть хна, басма. К сыну приходили все: друзья, студенты, даже учителя из школы. Сергей Юрьевич, химик по образованию, принёс сыну иконку Пантелеймона Целителя, которую Шурка хранит по сей день.

Четвёртый раз брать пункцию спинного мозга у сына я не разрешила врачам. Какое-то материнское чутьё, да ещё и мужчина в палате подсказал — неизвестно чем может закончиться. Последнюю неделю ночевать ходила домой. Здесь мы выли с мужем вдвоём. Дальше суды и прочие заседания я описывать не буду, мне просто тяжело, хотя я оказалась настолько сильной и закалённой, даже не верится самой. Конечно, были моменты, когда с очередного судебного заседания выносили на носилках и увозили в больничку — подводило внутричерепное давление и сердечко. Всё было за три года и восемь месяцев судебного разбирательства. Я не буду оглашать фамилию этого человека в погонах, но человек ли он?.. Помню, как на очередном судебном заседании он искал себе оправдание, мол, ваш сын спокойный парнишка, другой огрызался — попутал я.

Тогда, почти двадцать лет назад, этот случай возле кинотеатра «Октябрь» прогремел по городу. Писали в газетах, передавали по радио, по телевизору — искали понятых, хотя их хватало, но ребят запугивали, угрожали посадить на наркотики (родителям звонили) и дом поджечь обещали. Кстати, той самой Любиной семье, которая мне звонила, а её дочь Леночка, никого не боясь, рассказала всю правду, как человек в погонах с огромной силой нанёс моему сыну удар дубинкой по голове. Они напротив кинотеатра живут (в двухэтажном деревянном доме), и Леночка всё видела. Всё. Позже Любовь, не запомнила её отчества, приходя на судебные заседания, рассказывала, как самой Леночке стало плохо от увиденного.

Некоторым парням предлагали от армии откосить, всё было… Но ребята не боялись, говорили всю правду, я горжусь, что у сына настоящие друзья, не бросили его в трудную минуту. Справедливость восторжествовала. Пять лет отсидел этот человек, для которого я не могу подобрать порядочное слово. Низкий поклон тем, кто добивался и добился справедливости. На своём месте работаете, ребята, честь и хвала вам.

А время летит, не стоит на месте, наш сынок совсем взрослый, ему далеко за тридцать, имеет своё жильё, женат, замечательная жена Кристиночка и сынок Данечка. Они счастливы. Счастлива и я. Бог услышал меня.

— У меня плечо болит, доктор, сильно болит, может, мне массаж назначите, посмотрите, рука не поднимается уже почти год. Перед собой немного могу поднять, а чуть выше никак, — и я демонстрирую, насколько поднимается рука.

— Валентина Анатольевна, я понимаю, но массаж вам назначать не вижу необходимости. Нет надобности! — сказала, как отрезала, совсем ещё молоденькая докторша.

— Хорошо, а что тогда вы мне посоветовать можете, Татьяна-а…

— Татьяна Алексеевна я.

— Да, думаю, теперь запомню, видите, ещё и память подводить стала.

— А с памятью работать надо, я вам таблеточки для памяти выпишу.

— Таблеточки? Только дорогие не выписывайте, всё равно не выкуплю, пенсия маленькая.

— Причём здесь пенсия? Здоровье дороже.

— Да справлюсь я с памятью, с плечом мне помогите, спасу нет, рука болит. Ночами не сплю.

— Я могу и для сна выписать что-нибудь.

— Нет-нет, хватит мне этой химии. Мне бы массаж, хомутовую зону промять, быть может, плечевая боль и пройдёт, Татьяна-а…

— Татьяна Алексеевна, — уже с раздражительностью в голосе быстро проговорила она.

— Ну да, Татьяна Алексеевна, теперь точно запомню, вы мне для памяти не выписывайте лекарство, лучше для плеча, ведь год мучаюсь. А может, какой электрофорез предложите? Смотрю ей в глаза и зачем-то снова повторяю: — Татьяна Алексеевна.

Быть может, она обрадовалась, что я наконец-то запомнила её отчество. И согласилась выписать мне направление на УВЧ. К великому сожалению, и УВЧ, и таблетки, и дорогущие уколы, которые она всё-таки выписала, облегчения не дали. Пришлось звонить своей знакомой массажистке, которая за небольшую плату согласилась помочь избавиться от боли в плече.

— Выручай, Катюш, на тебя только вся и надежда.

— Буду стараться, помогу как смогу.

Я знала, что Катерина массирует на совесть. Много лет она проработала в поликлинике массажистом, с теплом о ней отзываются и как об ответственном специалисте, и как о простом хорошем человеке. Добрая, отзывчивая, с открытой душой и спокойным уравновешенным характером. Всякое в жизни бывало, но не сдавалась, любую проблему разрешала сама и за дочь не стыдно, достойно воспитала, тоже в медицине работает. Придёт Катерина ко мне массаж делать, а он длится не более двадцати минут, да куда там, чуть ли не с час мнёт. Понимаю, руки Катеринины жалко, но от такого блаженства кто откажется, боль приятная, плечо меньше болеть стало. Обе деревенские, причём расстояние от её деревни до моей небольшое. И общие знакомые есть. Поведала в очередной массажный день Катерина мне такую историю, что я и ушам своим не могла поверить. Такое разочарование получила…

— Помнишь дядю Гошу, походка у него такая необычная вперевалочку, он ещё всегда любил повторять: я русский мужик, я русский мужик.

— А как же не помню — помню, на всю жизнь запомнила этого русского мужика — как никак дядя мой по маминой линии. Добрый такой, работящий, руки золотые. А какой охотник, рыболов, тут я стала перечислять все прелести «русского мужика». — А знаешь, Катюш, я ещё помню, он как-то к нам с ночёвкой приехал и тоже всё доказывал, что он русский мужик. Выпивший был. А на следующий день, видит, что я босая по улице бегаю, маленькая была, в магазин меня сводил, ботики черненькие купил. Как сейчас помню, войлочные, вроде посередине замочек был или сбоку, — я погрузилась в детство, вспоминая чёрные войлочные ботики, и где был замочек.

— Да ладно, Валь, какая разница, где тогда замочек был на твоих ботиках. Не спорю, трудяга был дядя Гоша, ещё какой, а на охоту вообще порой на неделю уходил. Мы рядом жили, через дом. Но скряг-а-а-а ещё тот, — протянула она, и мне как-то неловко стало за скрягу.

— Представляешь, порой тётя Поля крадучись ребятишкам что-нибудь вкусное покупала, а потом банки пустые консервные в болоте топила, чтобы он не знал, что она покупала. А бывало, пьяный буянил, она к нам прибегала с ребятишками и отсиживалась. Редко, но бывало…

— Как же так? Как? А я ведь всегда о нём такого хорошего мнения была — «русский мужик», да какой же он русский, фашистик получается, — я небрежно ухмыльнулась. Сделалось грустно от только что услышанного. А в голове мелькнуло: наши родители тоже в консервных банках ничего не покупали. Помню, однажды мама пятилитровую железную банку повидла купила — такая радость была. И продолжила: — А какие славные у них ребята были, это же мои двоюродные братья.

— То-то и оно, что были, — тяжело вздохнув, кивая головой, подытожила Катерина. — Они и мне как братья, хожу вот теперь за Гениной могилкой ухаживаю, когда в свой посёлок приезжаю, а Толика и могилки нет, так и не нашли, утонул, спасая других.

Мы с Катериной словно договорившись, враз перекрестились. Замолчали.

— Ведь у дяди Гоши, как у того куркуля, денег не меряно было, — прервала молчание Катерина, — все так в посёлке говорили. А жили скромно, ничего лишнего не покупали. Но когда приехал старший сын, Толик, попросил денег на дом, а время тяжёлое было, перестройка, дядя Гоша отказал, мол, сам сынок заработай, узнай, как копейка достаётся, вот Толя и пошёл в плаванье. Очень хороший был парень, высокий, красивый, только женился, сынок кроха, квартира съёмная… А труженики они у них какие! — восхищённо протянула Катерина, сдерживая слёзы. — Вот зачем ему столько денег, в гроб с собой взять что ли? Сердце-то и не выдержало, вскоре после смерти сыновей и дядя Гоша помер. Я ходила к нему в больницу несколько раз, проведывала, такую боль в глазах видела, такое разочарование… Жить, говорит, не хочу, раскаивался во всём, а что толку-то, локоть близок да не укусишь.