Цена свободы - Чубковец Валентина - Страница 36

— Я думал, ты уж ночевать там останешься, — поглядывая на время, мягко укорил.

— Я бы и осталась, таких людей мало, очень мало. Какая она порядочная, доброжелательная, общительная. Мы не могли наговориться. Но ещё встретимся, обязательно.

Увы, наша встреча отложилась на целых три месяца. Дело в том, что её внук Алёшенька, так она его всегда называла, затеял в квартире Антонины Дмитриевны капитальный ремонт, её же на это время перевёз к себе.

— Валенька, дорогая, ты только звони мне чаще, как Алёшенька доделает ремонт в моей квартире, так ты ко мне и прибежишь. Очень уж хочется встретиться, соскучилась. Полюбила я тебя, больно сильно ты мне доченьку напоминаешь. Были бы у меня крылышки, я бы к тебе сама прилетела. Да вот неподъемная я, так случилось…

По телефону мы разговаривали подолгу, я ей читала свои стихи, а порой небольшие рассказы. Она любила их слушать, просила меня ещё и ещё почитать. А когда разговор заводили о Вадиме Николаевиче, с её голосом что-то происходило, чувствовалось такое волнение, такой трепет. Я постоянно переживала за её сердечко.

— Когда ты, Валечка, ко мне придёшь, я тебе столько расскажу, у меня много его книг, вырезок из газет с его статьями, я ведь всё храню, бережно храню. Он мне дорог, Валечка, очень дорог. Я его люблю, сильно люблю, Валечка, — прошептала она мне, словно кто-то нас подслушивал.

— И я его тоже люблю! Очень! — громко, с гордостью признаюсь. — Он мне как… я даже и не знаю как и сказать, не то старший брат, отец, дедушка ли… или просто самый преданный, родной друг. Он мне так дорог, но время берёт своё, и я боюсь, что совсем скоро его не станет со мной рядом. Боюсь.

— Мы, Валечка, все не вечные, я его даже на год постарше. Заблудилась где-то смертишка моя, не является.

— А пусть ещё блудит долго-долго. Такие, как вы и Вадим, должны вечно жить. Вечно!

Она засмеялась и подчеркнула:

— Ничего вечного не бывает, Валечка. А вот люблю я его с того момента, как он у меня интервью брал. Ох, Валенька, словами и не передать… Я почувствовала её любовь к нему, но не удивилась. Его нельзя не любить.

— А вы ему об этом говорили, он в курсе, хотя бы намёк давали? — задаю вопрос за вопросом, поняв, что более тридцати лет её любовь к нему неугасима.

— Что ты, Валенька, что ты, я молча люблю, безумно, однобоко.

— А вот насчёт однобокости вы мне не говорите, тут вы не правы, Вадим с большим теплом к вам относится, я-то точно знаю, он переживает о вашем здоровье, рассказывал о ваших подвигах на фронте.

— Я знаю, Валенька, читала, я все произведения его прочла. Все-все.

Тут мне захотелось организовать им встречу. И я предложила свой вариант:

— Я к вам приеду не одна, а с ним. Обещаю.

— Нет-нет, милая, только не с ним.

— Как? — удивляюсь. — Ведь вы его столько лет любите. Столько лет! Разве не хочется увидеться?

— Вот именно, столько лет, и увидеться хочется, но тогда он меня видел совершенно другую, а сейчас я сдала, обрюзглая стала, страшная, морщинистая… Пусть я в его памяти останусь той, какую он меня помнит, Валечка. Жутко хочется свидеться, но нет. А вот на том свете я его навещу, обязательно встретимся. Отыщу!

— Да что же вы про тот свет, надо сейчас и здесь, и выглядите вы для своих за девяносто отлично, — убеждаю я, — и свидеться вам надо… — но чувствую, бесполезно я об этом говорю. Завидую. Вот это любовь.

Помню, она мне рассказывала, как у матери отпрашивалась на фронт, та её не пускала. Ей чуть за двадцать, и она неопытная, но волевая девчонка ловко перебинтовывала раненых, порой тянула на себе того или иного бойца до определённого места. Как ночами ревела в подушку от безысходности, что не может остановить эту проклятую войну. Как была ранена в ногу и стыдилась, что останется хромой.

— Ногу-то я отстояла, Валенька, ведь оттяпать хотели. Не дала.

Много ещё чего мне рассказала Антонина Дмитриевна, много чего испытала на фронте, да и в тылу несладко бывало… Выжила.

Как-то на Восьмое марта Вадим Николаевич подарил мне сладкую туалетную воду. Конечно, мне было очень приятно. Но, не знаю, правильно ли я поступила, обидела ли я тогда Вадима. Дело в том, что, зная, как его любит Антонина Дмитриевна, я попросила его подписать ей книгу под названием «Последнее прости».

— Вадим, да не забудь написать: «От автора с любовью». Да-да, именно с любовью.

— Валечка, да… — засмущался он, — это уже и не важно.

— Важно, для неё очень важно! И он подписал. Подписала и я ей свою книгу, вроде даже не одну, и внуку тоже подписала. А когда Алексей приехал ко мне за книгами, я ему передала ещё и туалетную воду со словами: «Это Вадим Николаевич попросил передать для Антонины». Вот так я и попрощалась с туалетной водой, которая, конечно, мне была дорога как память от Вадима. Звонок от Антонины Дмитриевны последовал в этот же день, после того как внук передал от нас подарки.

— Валенька, Валенька, вот так сюрприз, — слышала я ликование на том конце провода. Я представляла её улыбку, её счастье в душе, светящие от радости глаза. О, как она была рада, безумно рада и книгам, и вкусно пахнущей туалетной воде.

— Мне Вадим Николаевич духи подарил! Валенька, наверное, у него ко мне тоже тепло?..

— Конечно, конечно же! — поддакивала я.

— Ты не представляешь, какую радость я испытываю.

— Представляю. Я это чувствую в вашем голосе.

— Валенька, «С любовью от автора» подписано. А духи!!!

Я представила, с каким наслаждением она открывает коробочку с туалетной водой и наслаждается её ароматом.

— Он вас любит, Антонина Дмитриевна! Любит!

Любил он и меня, я это чувствовала. Но это другая история. Обиделся ли он тогда, что я передарила его подарок? Мне ведь пришлось ему сказать правду, так как шила в мешке не утаить, вдруг Антонина Дмитриевна позвонит и будет благодарить за подарки. К этой теме мы больше не возвращались.

Поздней осенью, в ноябре семнадцатого года перестало биться сердечко моей милой Антонины Дмитриевны, я не смогла сдержать слёз, словно прощалась с родненькой бабушкой, с близким мне, дорогим человеком. Никогда не забуду военных с автоматами, это был последний салют для Антонины Дмитриевны. Вадим пережил её на два года. Думаю, они там все встречаются. А мне снятся, Вадим чаще. Общаюсь с ним мысленно, пересматриваю фотографии. Память им вечная. Какие люди…

Семнадцатилетняя Прасковья жила в глухом таёжном районе Хакасии в деревне Петропавловка. Скромная красавица не боялась никакой работы. Засматривались на неё парни, а она улыбнётся слегка, опустит свои карие глазки и идёт себе дальше. Но однажды, осенью, в местном клубе появился Сергей. Высокий, статный, с необыкновенно синими глазами и пышными усами. Он сильно выделялся среди остальных ребят. Говорили, что воспитывался в городе, так как в семье было девять детей, вот и взял его дядя к себе до определённого возраста.

Прасковью Сергей словно обворожил, влюбилась она с первого взгляда, даже сама пригласила на кадриль, сама и увела из клуба под косые взгляды девчат и ребят. Быстро пролетела зима, влюблённые не расставались. Вот оно счастье! Сергей часто приходил к Прасковье домой и помогал по хозяйству. И дров наколет, и воды натаскает, да и так что поможет, ведь девушка жила только с мамой. Ей не было и десяти, когда отец, рыбача, провалился под лёд, вытащили друзья, долго болел, но не оклемался. Недолго прожила и мама Прасковьи. Вскоре после свадьбы молодых она ушла в мир иной. Болела, видела это дочка, старалась, как могла, оберегать мать. Жалела, но зловещий рак не пощадил и отнял у Прасковьи маму. Корила себя, что не настояла вовремя отправить мать в город на лечение. Так и остались они жить в родительском доме вдвоём.

Сергей отнюдь не лодырь, несмотря на то, что долгие годы рос в городе, всё умел делать. Крышу подлатал, сени переделал, пол в стайке заменил, да много ещё чего. Жили дружно. Вот и детки пошли, сначала Ванечка, а через год Машенька. Славные детишки, не разлей вода. Всегда вместе, словно двойняшки. Планов много настроили, о светлом будущем мечтали. Да вот только светлое будущее покромсала война. В сорок первом Сергея забрали на фронт, как и всех молодых мужчин и парней в их деревне. Остались одни старики, женщины да малые детки.