Цена свободы - Чубковец Валентина - Страница 45

— Ешь, внученька, больно худенькая ты.

— Баба, да сейчас так модно.

Обняла Ника бабушку на прощание и поехала на вокзал. Позвонила Анна ей, когда та уже в поезд села, спросила про кражу. Словно воды в рот внучка набрала, даже прощенья не попросила.

А неужели такая мода пошла, обворовывать бабушек, задаётся вопросом Анна Алексеевна и не может найти ответа. Хочется оправдать внучку, а как тут оправдаешь, если такое произошло. Не в деньгах дело, их можно скопить ещё, а вот совесть… Никогда в жизни ни пьяный муж, ни старший сын, ни Никин отец копеечки без спроса не взяли, а тут…

Как же она с этим дальше будет жить? С какими глазами летом приедет? Третьи сутки покоя не находит Анна Алексеевна, в жизни такого предательства не испытывала — родненькая внучка грязью в душу плеснула.

Лидию Васильевну знаю уже много-много лет, да и не только я, а все жители Северска, Томска и Томской области и многих других городов. Её голосом и артистическим талантом восхищаются все. Везде узнают, узнают по голосу! Удивляюсь, как ей удалось преодолеть в жизни столько трудностей, преград и оставаться оптимистичной, стойкой, жизнерадостной, но когда познакомилась с архивом её отца Василия Николаевича, то перестала удивляться — есть в кого.

Он родился в тысяча девятьсот пятом году, тринадцатого января. Здоровьем не блистал, слабеньким рос, но был спокойным, ночью всем выспаться давал. Нелегко жилось родителям, бедность сильная, ему и двух не было, как родители его на деда оставили, а сами на заработки подались, мать в кухарки, а отец так, в работники, что прикажут то и делал. Да и у деда не из лёгких работа, вальщиком валенок был. Попробуй-ка, поваляй. Выпить любил крепко. Дед однажды не досмотрел, накормил Василия чем-то, он и запоносил с кровью, чуть не помер. Бабушка-повитуха вылечила, бывало, малыша по другим людям отдавали, где только ему ни приходилось ночевать, даже в хлеву, в яслях, с овцами и коровами.

Вспоминает Василий Николаевич: «Как-то на масленицу все собрались и гуляли, праздник отмечали. Вдруг драка началась, шум, суматоха, крик, мужики накинулись на деда моего, отволтузить захотели. В ход даже пускали железные прутья с острыми наконечниками, у мамы на руках Ванечка, совсем грудничок, она его старшей дочке сунула, сестрёнке моей, а сама за деда заступаться ринулась, ну и я за ней, а мне три, не больше. Помню всё, сам такой памяти удивляюсь. Отцов брат тоже ринулся деда выручать с железной тростью, да так получилось, что нечаянно острым концом трости прямо в меня чуть пониже глаза попал. Кровища фонтаном, я упал. Кто-то кричит: «Парнишку убили!» Ко мне все кинулись, так драку я и прервал, а то бы неизвестно, чем закончилась. Ещё вспоминается один случай, мне и пяти не было, отец работал на заработках на французском заводе, на тачке уголь к печке подвозил, а мать у богатых людей поденно работала. Ближе к вечеру я и отправился мамку встречать, а дядя Данила с водопоя лошадей гнал. Я хотел дорогу перебежать, а за мной лошадь погналась, упал я, она копытом несколько ударов нанесла и рубашку на мне порвала. Я у дяди Данилы на руках сознание потерял, но всё обошлось. И что на лошадь нашло?.. А одно время мы жили на квартире у тётки Милехиной, недалеко находился искусственный пруд, так я там чуть не утонул, девчонки наврали, что возле них мелко, я и нырнул к ним. Тонуть стал, хорошо дом рядом, папка прибежал, а я уже из сил выбился, воды нахлебался, папка меня спас, за ноги поднял и давай трясти. Все перепугались тогда. С неделю мне плохо было, и голова болела, и тошнило. Потом, когда поправился, поехал с дедушкой Иваном в поле помогать. Дедушка косил, а мы с дядей Степаном собирали к валкам колосья. У деда был свой дом и своё подсобное хозяйство, лошадь, две коровы, гуси, куры. Помимо валяния валенок дед ещё сезонно валял холсты, шляпы. Труженик был дед и меня к работе приучали, в свои семь лет я уже был нанят пастухом, пас корову с телком у одних людей. Не деньгами они рассчитались, а купили мне две рубахи ситцевых и двое штанов. За пять месяцев работы я получил от хозяина два рубля семь с половиной копеек. Помню, как был радёхонек первому заработку.

Хозяева очень хорошие попались, жалели меня, не обижали. И я на совесть поработал. Дядя Ваня, хозяин, так расщедрился, что купил мне шапку и штиблеты, за благодарность моих родителей и я поклонился ему в ноги, таков был обычай. На следующий год меня наняли пастухом к более богатым людям. Они жили в степи за Демидовым хутором, сейчас на этом месте стоит город Волжский. У хозяина одной земли было только двадцать десятин, а рабочего скота — восемь верблюдов, с десяток лошадей с маленькими жеребятками, тридцать дойных коров, десять пар волов. Меня наняли с апреля по сентябрь. За это хозяин должен был заплатить пять рублей деньгами, два фунта шерсти на валенки, три фунта белой шерсти, две рубашки и купить ткани на пару штанов. На работе всё носить хозяйское с головы до ног. Семь человек на хозяина работали, и мужчины и женщины. Худощавый, но рослый парнишка пас крупный скот и овец. Я телят и верблюдов, отдельно от того пастуха. Хозяин-кулак был очень свирепый, но, думаю, только к маленьким и беззащитным. Помню, пригоню телят и верблюдов к водопою, но точного времени не знаю, часов-то у меня не было. Так определял: если животные тянутся к водопою и солнце высоко, я и думал, нужно скот гнать на водопой. Однажды напоил животных и только хотел от колодца отойти, чтобы гнать в хутор, а хозяин натравил на меня собак. Собака на меня набросилась здоровущая, я сразу в обморок упал. Кобель, понюхал меня, зарычал, оскалил зубы, заднюю ногу поднял, на меня пописал, отбежал на сажень и землей задними ногами меня обсыпал. Время обеда, я хочу отдохнуть, только лягу где-нибудь в тенечке под навесом или под деревом, а у хозяина было двое детей, двойняшки, моего возраста, они на лестницу залезут на высоту более сажени и оттуда бросают большое железное острое шило. Оно воткнется мне в спину или в голову, и я вскакиваю, как ужаленный, и весь в крови. Плачу, а хозяйка скажет: «Петя и Лена с тобой играют, а ты орешь как резаный, все засохнет на тебе как на собаке». Так говорила бабушка хозяйки. Был пастух, который пас крупный скот и овец, звать его Иван, ему лет восемнадцать было, а то и того меньше, он часто на пастбище поздно вечером засыпал, и меня посылали ночью его искать и собрать весь скот по степи. Я с горькими слезами хожу по степи, ищу его и скотину, весь измученный упаду без сознания и усну. А утром меня хозяин так кнутом опояшет, я вскачу как ошпаренный и тут же описаюсь. Спал я на подстилке, под голову клал портки и фуражку, укрывался мешком, а когда мешка не было — раскрытый спал. Однажды хозяин кнутом так разбудил пастуха Ивана, тот как вскочил и схватил дубинку, да врезал хозяину по плечу. После этого хозяин взрослых рабочих бить боялся, а надо мной издевался.

Тринадцатый и четырнадцатый год были сильно урожайные, много хлеба уродилось. Хлеб возили на Волгу в село Быково Астраханской губернии. Расстояние от нашего хутора до села Быково семь с половиной вёрст. Хозяин туда стал транспортировать хлеб. Нагрузит восемь подвод с верблюдами, на каждую подводу загружали пятьдесят пудов пшеницы, сделали мы четыре-пять рейсов. Возил хлеб я с хозяином. Когда хлеб продаст, я один еду на восьми верблюдах на хутор, а хозяин остается в Быково, загуляет там. Однажды ехал из села Быково на хутор и в полночь меня захватил дождь с сильным градом. Промок до костей. Руки мои не могли управлять вожжами, а у меня было восемь подвод. Пустил их на самотёк, когда пошел град, некоторые верблюды, не обросшие ладом шерстью после весенней стрижки, пострадали от града. Я сидел на передней подводе. Дорога шла через хутор, от села Быково тридцать пять верст, где мы всегда останавливались, чтобы попоить и покормить верблюдов. Мой вожатый верблюд свернул прямо в хутор к дому. Собаки подняли такой лай, несмотря на сильный дождь, а град уже перестал, вышел хозяин хутора стал спрашивать, кто заехал и какая нужна помощь. Я был в одной ситцевой рубашке, мокрый до костей, избитый градом, так сильно промокший, шевельнуться не мог, не то чтоб слово сказать. Мужчина в годах глянул на меня и говорит, знаю я этого парнишку, погибает он. Схватил меня с подводы на руки, ростом я был несколько вершков от земли, мне тогда и восьми не было. В избу занёс. Поднялись две бабушки старенькие и еще мужчина. Зажгли огонь, моих верблюдов выпрягли, поставили их в затишье, сена дали, а мне стали руки и ноги оттирать, в чувство приводить. Напоили горячим молоком, все с меня мокрое сняли, надели сухое свое. У них как раз были два мальчика, такие как я. Уложили спать, хозяева так и не легли, стало рассветать. Солнце поднялось, меня с трудом разбудили — хотелось спать. Накормили, были всякие расспросы. Рассказал я им про свою горькую жизнь, а самому было обидно и больно. Женщины даже заплакали, и я не смог сдержать своих слёз. Заплакал. Стал собираться в дорогу, надел свою одежду и на меня ещё бабушка надела второе белье хорошее, моё всё было изрядно поношено, в заплатах, потом запрягли в телеги верблюдов, и я поехал на свой хутор, а впереди ещё много вёрст. Дорогой выпрягал верблюдов для кормежки, и сам хорошо покушал, ведь мне бабушка в дорогу напекла сдобных пампушек и сварила яичек. Не смог я долго у этого хозяина работать, не выдержал его побоев, знал и о том, что он однажды одного нанятого рабочего насмерть забил. В удачный момент поклонился матушке-земле четыре раза и пошел на знакомую дорогу.