Красная королева (СИ) - Ром Полина - Страница 9

К этому моменту мое состояние беспомощности достигло такой степени, что я уже не стеснялась бесстыдного обнажения тела и разведенных в стороны ног — схватки шли мощными толчками. Я еще только стонала, сдерживая рвущийся крик.

Тело пронзила очередная схватка, я истошно закричала и в это время мадам Менуаш навалилась на меня изо всей силы…

Похоже, я снова потеряла сознание на несколько минут и пришла в себя уже когда вокруг королевских кресел толпилась вся эта придворная свора и наперебой восклицала:

— Мои поздравления, ваше королевское величество! Ваше королевское величество, сын — это божье благословение дома Солиго! — несколько скрипучий женский голос обратился из толпы к королеве-матери: — Ваше королевское высочество, поздравляю! Родословная дома Солиго пополнилась новой ветвью!

Практически все в зале стояли ко мне спиной. Тело сотрясали последние спазмы: отходил послед. Но даже в таком состоянии я понимала: королевский инкубатор сработал на славу, больше я никому не нужна. Со мной остались только Софи, мадам Менуаш и три горничные, которые спокойно обтирали меня влажными горячими тряпками, принесли свежее белье и сорочку и, вежливо перекатывая меня по бескрайней постели, торопливо меняли простыни.

Король с маман уже вышли из комнаты и вся толпа, застревая в дверях, валила следом. Мою опочивальню покинули даже фрейлины и лекари.

Ребенка мне так и не показали.

Истерзанная родами, ощущая, как болезненно сокращаются мышцы, как ноет туго перевязанная грудь от прилива молозива, я пыталась уснуть, но предательские слезы все лились и лились. Верная Софи и мадам Менуаш наперебой старались меня отвлечь, но получалось не слишком хорошо. Хотя все их слова я слышала и понимала.

Королевский замок пировал: сквозь разбитое стекло я слышала пьяные вопли под моими окнами. Оттуда изрядно тянуло сквозняком, и мадам Менуаш, взяв одну из подушек, пошла затыкать дыру.

Где-то в ночи грозно рявкала пушка. Салют в честь наследника, как сказала Софи, обязателен:

— Вы же помните, Элен, что в честь маленькой Элиссон пушка стреляла всего шестнадцать раз. Для мальчика же, сына и наследника, священное число повторят трижды!

— Это большая честь — родить королю сына, — мягко добавила мадам Менуаш. — А сейчас, ваше величество, вам нужно поспать.

— Вряд ли я усну, мадам Менуаш, лучше скажите, насколько хорошо прошли роды, все ли в порядке с моим ребенком?

— Старшая фрейлина опочивальни наследника, мадам Суллер, сказала, что ребенок на редкость крепкий. Не плачьте, ваше королевское величество, через три-четыре недели будет назначен День Великой Благодарности, и вам обязательно покажут вашего сына.

На этих словах акушерки в моей душе что-то надломилось, я уткнулась лицом в подушку и завыла, закусывая зубами влажную шероховатую ткань. Даже в этот момент, пусть не полностью, пусть только частично, я старалась контролировать себя. Я не хотела, чтобы этот вой слышал кто-то еще. Похоже, истерика отняла у меня остатки сил, и я не то провалилась в беспамятство, не то все же уснула.

Очнулась я, когда за окнами стоял день, и увидела, что Софи спит, сидя на низкой скамеечке у моего изголовья и положив голову на кровать. А мадам Менуаш в это время пытается раздуть один из каминов. Второй, до сих пор не чищенный, похоже, давно потух.

В комнате было довольно прохладно и неуютно, я не сразу поняла, почему. Потом дошло. Последние несколько месяцев меня всегда окружали люди: фрейлины, горничные, лакеи, приходящие топить камин и приносящие дрова и подносы с едой. Да, здесь, в комнате, они передавали подносы горничным, но в дверях мелькали достаточно часто. Я уже привыкла к почти постоянным звукам и шепотком фрейлин, к тихим шагам прислуги и прочим звукам дворца. А сейчас казалось, что королевский дом вымер.

Почувствовав, что я шелохнулась на кровати, Софи судорожно вскочила и, потирая чуть отекшее, помятое и измученное бессонницей лицо, торопливо заговорила:

— Как вы себя чувствуете, моя королева?

На секунду я даже задумалась — как? Пожалуй, совсем неплохо для того, кто только вчера родил ребенка. Болезненно сокращались мышцы живота, ныло в промежности, грудь напоминала о себе, но в целом, наверное, это нормально? Главное, что у меня была ясная голова, я четко понимала, кто я, где нахожусь, и думала только об одном: «Я хочу увидеть своего сына.».

Сделала несколько глубоких вдохов-выдохов и попыталась сесть на кровати. Торопливо подошла мадам Менуаш, кланяясь и приговаривая:

— Ваше королевское величество, вам нельзя вставать! Это может очень плохо сказаться на самочувствии.

Решив не спорить, я просто неловко повернулась и сгребла под спину пару подушек.

— А где все? Ну, горничные, фрейлины… Почему никого нет?

Мадам Менуаш и Софи переглянулись и, отводя глаза в сторону, моя подруга заговорила:

— Моя королева… Элен… Вам не надо расстраиваться! Я помню, как вы плакали тогда… — похоже, Софи намекала на мои первые роды. — Вы же знаете, что в честь рождения ребенка принято открывать королевские погреба…

Несколько мгновений я пыталась сообразить о чем, собственно, говорит, Софи. Наконец, до меня дошло: все вокруг пьяны! Чтобы убедиться, что догадка верна, я переспросила:

— Неужели опять все перепились?

Мадам Менуаш в нашу беседу не вмешивалась, а Софи только вздохнула в ответ. Я еще раз прислушалась к собственным ощущениям. Тело ныло, но голова не кружилась. Болезненные ощущения, скорее всего, нормальны. Еще мгновение подумав, я решительно отбросила одеяло и скомандовала:

— Дайте мне одежду!

И акушерка, и Софи кинулись меня отговаривать. Софи, заламывая руки, даже расплакалась. Я пригрозила, что пойду в том, в чем есть — в ночной сорочке, и они сломались. Вздыхая, охая и вяло пытаясь меня отговорить, они все же помогли одеться. Изначально у меня немного кружилась голова, но чем больше я двигалась, поднимая руки, помогая напяливать на себя многослойную одежду, тем больше понимала: я правильно сделала, что не послушалась их.

Сильно смущала конструкция из тонких кожаных ремней, одетая на голое тело. На ней, на этой конструкции крепилась довольно большая, вытянутая, набитая сухой травой подушечка, которая заменяла местным дворянкам нормальные прокладки. Но все это были мелочи по сравнению с тем, что сейчас я смогу увидеть сына. Моего собственного сына!

Понимая, что я еще слаба, шла неторопливо. Да и прокладка сдерживала мое нетерпение: она была чертовски неудобна. В то же время я первый раз за все эти месяцы покинула надоевшую мне комнату и потому залы и коридоры оглядывала с интересом.

Они были роскошны, но абсолютно пустынны. Только в одной из ниш широкого коридора, выложенного по полу мраморной мозаикой, я увидела двух мужчин, спящих прямо на полу в луже собственной блевотины. Рядом аккуратно стояли пустые бутылки и валялась еще одна, из которой выплеснулось не меньше полулитра вина. Сейчас оно высыхало на полу черно-багровой лужицей с рваными краями.

Нам не попадались ни придворные, ни прислуга, а идти пришлось далеко. Мне казалось, что мы прошагали не меньше полукилометра. Ноги, не привыкшие к таким нагрузкам, предательски дрожали, а по лицу струился холодный пот. Софи, видя как мне тяжело, сказала:

— Прошу прощения, моя королева… — и твердой рукой обхватила меня за талию, поддерживая неловкое тело и помогая идти.

Миновав гулкий тронный зал, мы остановились возле огромных резных двустворчатых дверей. Именно оттуда слышалось слабое мяуканье. По просьбе Софи мадам Менуаш толкнула створку и мы вошли.

Комната была просто гигантская, даже больше моей. Четыре огромных окна в пол, блистающий паркет, золоченые трехъярусные люстры, похожие на театральные. Огромное количество комодиков, шкафов и шкафчиков, зеркала над каминами, несколько ковров и много-много других деталей, которые я не успела рассмотреть.

Зато в глаза мне бросился стол, заставленный грязными тарелками, блюдами, бокалами и пустыми бутылками. Мордой в стол дрыхла какая-то массивная тетка и мощно храпела. На полу и в креслах спало около десятка человек, в том числе и четверо лакеев, а недалеко от камина, накрытая огромным бархатным балдахином, сейчас собранным золотыми шнурами, стояла великолепная резная колыбелька, блистающая позолотой и каменьями, из которой доносился тонкий заунывный плач ребенка.