Пойдем играть к Адамсам - Джонсон Мендал У. - Страница 33

Как я могла быть такой глупой? Я увлеклась. Слишком увлеклась.

Таков был страх, который Барбара много раз прорабатывала и которого давно избегала. Он посетил ее сегодня вечером вместе с другими беспокойными мыслями. Ей потребуется аборт. Конечно же, в данных обстоятельствах ей позволят его сделать. Однако эта необходимость пугала ее.

Барбара знала девушку, которая легально сделала аборт, в дорогой фешенебельной клинике, и рассказала об этом. Она описала регистрацию в большой университетской больнице (в другом городе) в сопровождении родителей (все смущенно ерзали, сидя на пластиковых стульях). Описала, как ей показали ее двухместную палату, раздели, взяли анализы, побрили лобок. Потом появился папа с конфетами, журналами и цветами, и это совершенно не вязалось с его высокомерным взглядом. Однако больше всего Барбара запомнила анкеты. Вечером бойкая молодая женщина-врач принесла девушке несколько бумаг, чтобы она ознакомилась с ними и подписала. И пока девушка читала, женщина-врач сидела рядом, хладнокровно деловитая, готовая ответить на любые вопросы.

Пациентка осознает, что ей предстоит операция по удалению определенной ткани из ее организма. Пациентка осознает, что больница не несет ответственности за психические и физические последствия. Пациентка осознает, что за операцией могут наблюдать квалифицированные студенты-медики, и ткань, удаленная из ее организма, может быть отправлена на лабораторное исследование либо утилизирована соответствующим способом. Пациентка осознает, пациентка осознает… Девушка молча кивнула, подписала и вернулась к просмотру журнала, на чтении которого не могла сосредоточиться. После этого ее мама и папа тоже должны были прочитать эти бумаги и подписать. Как родители вышеуказанной несовершеннолетней, они осознают, что… и т. д. и т. п.

Что` пациентка и ее мама и папа осознавали совершенно четко, так это то, что они взаимно согласились на убийство еще не родившегося ребенка, предположительно здорового и вполне способного стать одним из них. (Это часть по-настоящему ужаснула Барбару.) Да будет так.

Операция была проведена, как и планировалось, в семь часов утра – эффективно, быстро и профессионально. Сорок восемь часов спустя пациентка снова была дома. Ее мучила тошнота (матка возвращалась к нормальным размерам), тошнота душевная и физическая. Кем бы он был? Каким бы он был? На кого был бы похож? Что же я наделала?

Конечно же, ничто не смертельно, кроме самой смерти. Несколько месяцев спустя Барбара наблюдала, как та девушка – веселая и беззаботная – расхаживает везде, таская с собой маленький пузырек с таблетками, которые прописал гинеколог ее матери. Аборт она называла просто «маленькой мамочкиной и папочкиной проблемкой, которая довольно сильно их встряхнула». Таким образом, эта проблема была легко решена.

Однако Барбара смотрела на это иначе. Для нее весь этот опыт казался непреодолимой преградой, лежащей на пути к дальнейшей жизни. Скорее, она предпочла бы умереть первой (хотя знала, конечно же, что этого не произойдет). Страдания, причиняемые ей до сих пор, вскоре могут оказаться пустяками по сравнению с выскабливанием и извлечением ребенка из чрева. Посмотрев на темный потолок, Барбара спросила себя: «Я ли это? Я ли это?». Потом она каким-то образом отбросила в сторону этот вопрос и подумала о Джоне.

У нее были противоречивые мысли о ее партнере по спариванию. Джон-мальчик, Джон-пленитель, Джон-чертов-насильник, Джон-возможный-отец-ее- ребенка и Джон Первый. Не способная избавиться от шока, душевной боли и горечи, она была вынуждена вспоминать это событие, хотя бы не погружаясь в детали.

Поразмыслив, Барбара предположила, что если уж ей суждено быть изнасилованной (отчасти она была фаталисткой по натуре), то ей еще повезло, что это сделал знакомый ей мальчик, а не какой-нибудь страшный мужик в переулке, в лесу или где-то еще. Похоть Джона хоть немного сдерживалась нежностью. Его прикосновения – нежеланные, отвратительные, неуверенные – были, тем не менее, нежными. Он пытался возбудить ее, пытался задобрить, и, хотя в конечном счете не остановился и получил удовольствие за ее счет, нужно признать, он старался.

Получила ли она удовольствие? Конечно же нет. У нее были разрывы (незначительные, как она подозревала; в конце концов, ей не было видно). Вследствие его насильственных действий она получила натертости, достаточно сильные, поскольку после похода в туалет у нее появилось жжение.

Вот так вот, – сказала себе Барбара и задумалась.

Как учительница она была достаточно хорошо образована в области секса, чисто теоретически. Но всегда есть маленький нюанс – чтобы понять что-либо по-настоящему, нужна практика. Разве я не должна была испытать хотя бы небольшое удовольствие? Она не могла вспомнить; изнасилование было скорее «общежитской» темой, чем предметом обсуждения в студенческой аудитории.

Тут ее размышления прервали. По коридору, за дверями ее комнаты, бежал Бобби. Барбара подняла голову и увидела, как он несется обратно с дробовиком в руке. Видение было кратковременным, но она успела разглядеть застывшее, испуганное выражение его лица и отметить необычную поспешность и лихорадочность его движений.

После первых двух дней, когда Барбара потеряла надежду на освобождение, она стала обращать на Бобби и Синди так же мало внимания, как и они на нее. Они прерывали ее тяжелый сон, приходили посмотреть большими, невинными и при этом равнодушными глазами на ее страдания, и потом уходили. Она не боялась их и не связывала с ними надежды. По ночам, когда она дремала и грезила о Терри, Теде или о чем-то еще, дети приходили и уходили скорее как картинки, плоды воображения. Теперь все изменилось.

Невероятно, но Барбара сразу поняла, в чем проблема. Это ей подсказали поведение Бобби, его поспешность, дробовик в руках. Она услышала, как выключился свет на кухне, как открылась и закрылась задняя дверь, и все поняла. Где-то рядом был бродяга. Это напугало ее больше, что все произошедшее.

Терпеть детские пытки, даже детские изнасилования – это одно, а беспомощность перед неведомым – совсем другое. Какой бы звук ни вспугнул Бобби, он был издан человеком, а не животным. Мужчиной, а не женщиной, кем-то сильным, а не слабым. Иначе и быть не могло.

Более того, даже вооруженный Бобби не смог бы тягаться с человеком из тьмы, который возник в воображении Барбары. Тот позаботится о нем при необходимости, а затем задняя дверь снова откроется. Сложно представить, что случится с ней, когда незваный гость наконец узнает, что здесь происходит, а лучше даже не представлять. Барбара затаила дыхание, чтобы услышать шум борьбы, звук выстрела – хоть что-то, – и ничего не услышала ни в течение первого часа, ни в течение второго. Она посмотрела на свои запястья, которые, казалось, были за много миль от нее, аккуратно связанные скаутскими узлами – выбленочными, если использовать правильный термин, – и почувствовала, что завтра, если оно настанет, она непременно должна сбежать.

Осторожно, очень осторожно она извлекла из памяти набросок плана, который придумала ранее и осуществить который у нее тогда не хватило решимости.

С

павший в огороде Бобби проснулся поздно от жарких лучей взошедшего августовского солнца, замерший, промокший, грязный и затекший. Дробовик влажно поблескивал там, где он положил его на фасолевые опоры (курок все еще был опасно взведен). Бобби резко проснулся, буквально подпрыгнув. Все страхи и тревоги прошлой ночи тут же обрушились на его плечи, вместе с чувством вины за то, что он вынужденно оставил караульный пост. Однако короткое размышление подсказало ему, что все в порядке. Он это чувствовал. Небо было бледно-зеленого цвета. Влажные, тропические облака грели на солнце свои обращенные к востоку лица. Птицы издавали привычный утренний гвалт, а река, когда Бобби осторожно встал и оглядел местность, была ровной и мирной. Самое главное, не было теней, где можно было бы спрятаться, и он уже не испытывал смятение. Сборщик тоже пропал? (Бобби теперь знал наверняка: кто-то там был, и это был Сборщик.) Или Сборщик все еще спал на сосновых иголках, укрывшись от влаги и комаров рваной рубашкой?