Ополченец (СИ) - Бачурова Мила - Страница 9

В голове управляющего толклась примерно сотня вопросов. Задать он не решился ни один. Пробормотал:

— Слушаюсь, ваше сиятельство.

— Идём. — Незнакомец поднялся.

Он явно спешил. Взял с соседнего кресла нечто, завернутое в покрывало.

— В люльке — младенец, — кивнув на странный предмет, сказал управляющему граф. — Пристроишь в какую-нибудь избу. Выбери сам — чтобы хозяин непьющий, и чтоб детей не было. Прикажи ухаживать, как за родным. Скажи, что награжу за услугу.

Дальше управляющий принялся было расписывать дорогу до Дубков, полную сложностей и опасностей. Холод, пургу, голодных волков и прочие прелести. Но это меня уже не интересовало.

— Всё, хорош, — оборвал я. — Доставил по адресу, в сугробе не прикопал — спасибо. В итоге. Кто был этот человек, который привёз меня к графу?

Управляющий помотал головой.

— Не могу знать. Больше их сиятельство того своего друга ни разу не поминали. Всё, что приказали — ежели дойдёт до меня слух, что младенец помер, али, наоборот — что излечился, сообщить тотчас же. Младенец-то совсем хворый был. Только головёнка и ворочалась, — управляющий с сомнением посмотрел на меня.

— Хворый, — подтвердил я. — Но народная медицина творит чудеса. Подорожник, там. Ромашка. Чай с малиной… Короче, излечился. А сообщать об этом, получается, некому.

— Бумага для вас есть, — вдруг сказал управляющий. — Два года тому назад их сиятельство занедужили, лихорадка одолела. Помирать уж было собрались. Вызвали меня и письмо продиктовали.

— Где оно?

— Сию секунду-с. — Управляющий вскочил. — Извольте подвинуться!

Я изволил. Освободил доступ к столу.

— Их сиятельство все важные документы в потайном ящике хранили, — нырнув под стол, сообщил оттуда управляющий.

Под столом что-то задвигалось.

— Вот! — Управляющий вынырнул, держа в руке конверт из плотной бумаги, с сургучными печатями по углам и в центре. Протянул конверт мне. — Писал-то я, а печати их сиятельство самолично ставили. И подпись ихняя.

На конверте было выведено: «Завещание».

Глава 6

— Отлично, — буркнул я. — А если бы я не приехал — ты про это «письмо» вспомнил бы, вообще?

— Вы читайте, — уклончиво отозвался управляющий, — там всё сразу понятно будет.

Я сломал печати.

'Я, Императорскою милостию граф Давыдов Алексей Михайлович, завещаю всё свое движимое и недвижимое имущество отроку по имени Владимир.

Сей отрок трёх недель от роду, в ночь на Крещение Господне, года от рождества Христова 178… был по моему распоряжению отдан на попечительство в деревню Дубки. Ежели я помру, а отрок сей будет жив и здрав, способен ногами ходить, руками двигать, а головою — рассуждать ясно, приказываю ему тот же час вступить в наследство всем, чем владею.

Если же отрок сей лежать будет колодою, письмо это моё уничтожить и никому о нём никогда не рассказывать. Отрока умертвить.

При написании сего нахожусь в здравом уме и твёрдой памяти.

Заверено управляющим моим Аверьяновым Иваном и ключницей Боковой Натальей'.

Внизу письма стоял витиеватый росчерк.

Н-да, действительно. «Отрока умертвить»… Куда уж понятнее.

— Я уж и разузнать послал, живы ли вы, — виновато сказал управляющий. — Сам-то не верил, конечно, уж простите великодушно. Двадцать лет пролежали — шутка ли? Но волю покойника выполнить обещался. Кто ж знал, что вы не только на ноги поднялись, но уже и самолично сюда направляетесь?

— Никто, — согласился я.

Ясности относительно лица военной наружности, притащившей какого-то мутного младенца в Смоленскую глушь, не было пока никакой. Зато внезапно свалилось на голову графское наследство. Прямо скажем, очень вовремя.

— То есть, теперь это всё, — я обвел рукой кабинет, — моё?

— Выходит, так.

— Слышал? — обращаясь к закрытой двери кабинета, бросил я.

Ответа не последовало.

Я встал, быстро прошагал к двери и распахнул её настежь. Мандест Давыдов, подслушивавший с наружной стороны, ввалился в кабинет и с трудом устоял на ногах.

— Слышал? — повторил вопрос я.

— Это… — кудахтнул он. — Этого просто не может быть!

— Соболезную. Бабло за усадьбу уже, поди, считанное было?

— Я этого так не оставлю!

— Да понятное дело, что не оставишь. Таких, как ты, хлебом не корми — дай по судам побегать. Поэтому знаешь, что мы с тобой сейчас сделаем?

Мандест настороженно уставился на меня.

— Я сверну тебе шею, — любезно объяснил я. — Если спросят, скажу, что ты с лестницы упал. Тихоныч — свидетель. Будешь свидетелем, Тихоныч?

— Э-э-э, — сказал управляющий.

— Ну вот, видишь, — улыбнулся я, — Тихоныч не возражает. И ты не возражай. На том свете — хорошо. Спокойно… Никуда бегать не придётся.

С этими словами я шагнул к Мандесту.

Тот, побледнев как полотно, рухнул на колени. Взвизгнул:

— Не губи!

Ишь ты. Дурак дураком, а когда надо, соображает. Мгновенно вдуплил, что власть поменялась. И мне действительно ничего не стоит сделать так, чтобы он оставил меня в покое раз и навсегда.

— Не губи! — Мандест явно собрался целовать мои сапоги.

Я брезгливо отодвинулся. Приказал:

— Поклянись, что не будешь предъявлять.

— Клянусь! Всеми святыми клянусь!

Мандест перекрестился.

— Ладно. Допустим, верю. Вставай и вали отсюда.

Мандест вскочил и свалил. Аж пятки засверкали.

— Шустёр бобёр, — похвалил я.

Заметил, что всё ещё держу в руках завещание покойного графа, бросил лист на стол. Повернулся к управляющему.

— Слушай, Тихоныч. Мне бы шмот сменить на что-нибудь поприличнее. — Я показал на залатанные крестьянские штаны. — А то мало ли, какой ещё Мандест нарисуется. Пусть сразу видит, кто перед ним. Во избежание, так сказать.

— Понял, ваше сиятельство. — Тихоныч вытянулся в струнку. — Не извольте беспокоиться! Сообразим.

— Спасибо. И пожрать тоже не мешало бы.

Я вдруг понял, что не ел со вчерашнего вечера.

— Понял. Сей момент тётку Наталью позову. — Тихоныч устремился было к двери.

— А чего меня звать? — послышался из коридора голос. — Я — вот она, вся тута.

В кабинет вплыла статная, красивая женщина лет тридцати пяти. Грудь, бёдра, румянец на щеках — всего в достатке. Чтобы не сказать «в избытке». Хотя тут, конечно, смотря на чей вкус. Это пышущее здоровьем жизнелюбие не смогли притушить даже чёрное траурное платье и чепец. У пояса женщины я заметил увесистую связку ключей. Сомнений, кто передо мной, не осталось.

— Здрасьте, — сказал я.

Женщина поклонилась. Осанка у неё была уверенная, движения ловкие, а взгляд — очень неглупый. Так вот кто в этом доме настоящий хозяин.

— Вы, насколько понимаю, тётка Наталья? Мне вас так и называть?

— Как вам будет угодно, — Женщина снова поклонилась. — А вас как величать прикажете? Ежели по имени-отчеству?

Я задумался. Отчество находилось пока в глубоком тумане. Решил:

— Не надо отчества. Зовите Володей. Можно Вовой… Это. Так что там насчёт пожрать? И где тут у вас руки моют?

* * *

Как выяснилось вскоре, обед графу Давыдову накрывали в малой столовой. Была ещё большая столовая, и много чего другого, но находилось это всё в левом крыле дома. В которое, как я понял из рассказа тётки Натальи, нога человека не ступала с тех пор, как умерла престарелая матушка последнего графа Давыдова.

Ладно, с обиталищем ещё будет время разобраться. А сейчас — пожрать. Голоден, как сволочь. И не я один, как выяснилось. По дороге в столовую меня перехватил Мандест.

Заискивающе спросил:

— Не изволите ли пригласить к обеду? Мои вещи пока укладывают, а путь предстоит неблизкий.

— А ты тут уже и вещички разложил?.. Способный.

— Покойный дядюшка сам предложил погостить! Отказываться было невежливо.

— Угу. Ещё скажи, что он сам тебя сюда из столицы выписал… А где у вас, кстати, столица? В Москве или в Питере? Я вечно путаю.