Отражения нашего дома - Заргарпур Диба - Страница 26

Мы замолкаем, задумчиво глядя на гавань, где покачиваются на якорях лодки. Несколько человек катаются на каяках. Болтая ногами в воздухе, упорно вдумываюсь, подсчитываю, снова и снова прокручиваю в голове то, что сказала Айша, и наконец больше не могу держать это в себе. Я должна спросить.

– Как ты думаешь, она не хочет прикасаться к этим вещам, потому что… Потому что думает, что есть места, где прячется история?

– Что? – выгибает бровь Айша.

– Ты сказала, Амина все выбросила, потому что рядом с подобными вещами ей плохо. Может быть, на это есть причина. Например, такие вещи несут для нее связь с мгновениями, которые хочется забыть. Может… – К ней тоже возвращаются воспоминания. Как в Самнере. Как возвращаются ко мне.

Я прокручиваю воспоминания о порванном платье, об искре, пролетевшей между биби и мной в темноте ее кладовки, о золотом с сапфирами ожерелье, которое я никак не могу найти, о трепещущих огоньках и о язычках дыма, упрямо вьющихся, подобно теням, вокруг тех, кого я люблю.

– Тебе тоже трудно хранить отцовские вещи? Потому ты и завела этот разговор? Из-за бумаг о разводе? – спрашивает Айша.

Мои пальцы кругами бегают по браслету. Я размышляю. Что, если я достану всех своими расспросами и все равно буду получать такие же обтекаемые ответы? Что, если биби спрятала секреты так далеко, что раскрыть их невозможно, пока не прикоснешься к вещам, которых касалась она?

– Сара!

Что, если единственный способ добраться до истины лежит не там, где я его ищу? Я хочу раскрыть тайну Малики и для этого изучаю сегодняшнюю реальность нашей семьи…

Айша машет рукой перед моим лицом.

А если для этого надо окунуться в день вчерашний?

– Эй! – Айша хватает меня за запястья и разводит их в стороны.

Я вздрагиваю и шарахаюсь. Она отпускает меня, и ее брови сдвигаются.

– Прости, – лепечу я, глядя на телефон со вспыхнувшим именем Амины. – Кажется, нас вызывают.

– Куда ты уходишь в такие минуты? – Айша помогает мне подняться. Я бреду прочь, но она упорно стоит на берегу.

– В какие?

– Ты словно уплыла куда-то. Провалилась в свои мысли, – говорит Айша. – Только что задала мне вопрос, а через секунду тебя уже как будто и нет.

– Я… – Вытягиваю руки по бокам. Я должна с ней поделиться всем, что знаю. Лицо у нее такое открытое, готовое выслушать.

Хочу рассказать ей, что на нас лежит проклятие, что, возможно, нам самой судьбой суждено идти по стопам наших матерей, которые заплели сказку так туго, что в ней скрылась реальная история семьи Амани. История, от которой, по мнению нашей бабушки, следует нас защищать.

Во многом, очень во многом мы похожи на наших матерей, но сейчас это не кажется преимуществом.

– Ну? – Айша выжидательно смотрит на меня.

– Просто мне трудно работать над этим проектом по семейной истории, – ощетиниваюсь я. – И, кажется, чем глубже я погружаюсь, тем сильнее задаюсь вопросом, кто мы такие на самом деле.

– Как это? – За плечами Айши небо постепенно темнеет, над волосами сгущается красная тень. – Расскажи мне, выговорись, может быть, станет легче. И, честно говоря, я бы с удовольствием отвлеклась от нынешних дел.

Я пытаюсь сказать: «В этом доме что-то есть», – и в воде отражаются темные сердитые глаза.

Я умолкаю и вижу, как эти глаза смотрят на мою двоюродную сестру, а она смотрит на меня. Сердце начинает колотиться чуть-чуть быстрее.

– Попозже. Я тебе все расскажу, – говорю я вместо этого, отводя Айшу подальше от воды. Тени становятся еще темнее, ползут по ее следам. – Обещаю.

У меня в голове сгущается знакомый туман, опять зовет меня. «Еще всего на одну ночь».

Ну ладно, так уж и быть. Еще одну ночь. А потом я ей все расскажу.

Ки асти?

Моя бабушка повторяет этот вопрос по десять раз на дню. «Кто ты?» – спрашивает, когда я умываюсь по утрам. «Кто ты?» – когда наливаю ей чай на завтрак. «Кто ты?» – когда я смотрю, как она перед зеркалом старательно подводит брови. Ее глаза не отпускают меня ни на миг. Следят, как я мучительно пытаюсь найти ответ.

Кто я?

Я – Сара Рахмат. И да и нет.

Я американка. И да и нет.

Я афганская узбечка. И да и нет.

Я плод величайшей истории любви. И да и нет.

Я есть, и меня нет.

Мой баба-джан часто повторял: «История – это то, что создает нас», – и без нее мы обречены снова и снова сбиваться с пути. Но, когда сквозь окно в мои мысли врывается лунный луч, я осознаю, что как раз эта самая история и отбросила нас далеко-далеко с проложенного курса.

Хотя, к счастью, ненадолго.

Я верну нас на предначертанный путь. Сотру слова падара «наши общие интересы». Раскрою тайну, которую скрывает моя бабушка, и, может быть, этого хватит, чтобы развеять мрачное чувство потери, засевшее в этих стенах. И тогда в дом вернется жизнь.

Миг – и я стою перед стеклянными дверцами шкафа в моей гостиной, рассматриваю длинные ряды редчайших драгоценностей, разложенных внутри. В голове клубится туман, он орошает дождем мои плечи, стекает с кончиков пальцев, уговаривает медленно открыть стеклянную дверцу.

Там стоят пиалы, чашки и тарелки с узорами из зелени и золота, с витиеватыми персидскими надписями, их я с трудом могу прочитать. Дрожащими руками провожу по краю бело-золотой чайной чашки. На меня наваливается ночь, из-за нее кажется, будто стены сдвигаются, ожидая, пока я решусь. Обхватываю чашку ладонями. Когда я была поменьше, то часто любовалась этими семейными сокровищами с благоговейным восторгом. Хотелось знать, какие истории скрываются в них.

Но теперь я не доверяю рассказчикам. Потому что они лгут.

В лунном свете блестит небольшой ножик. Его рукоять инкрустирована самоцветами, по ней вьется надпись, которую я не могу прочитать. Кажется, она выгравирована вручную. Ирина положила его сюда после того, как биби-джан во время приступа чуть не разрезала себе щеку. Обнаружив, что ножик исчез из ее комнаты, она плакала целый день.

Туман направляет мои руки, помогает осторожно завернуть нож в полотенце.

Еще миг – и я снова в Самнере.

Самнер подмигивает: «Привет, с возвращением!»

Велосипед с лязгом падает на землю, и я ввинчиваюсь в разбитое окно гаража. Брожу по бесконечным коридорам, надеясь, что прошлое где-нибудь проявится.

– Биби! – зову я в тишине. Люстра покачивается, приветствуя меня, как старую знакомую. – Малика!

Пинаю осколок штукатурки. Верно. Надо преподнести подарок. В кухне опускаюсь на колени, копаюсь в сумке. Встаю и протягиваю нож.

Итак. Сейчас или никогда.

Изо всех сил бросаю нож.

– А-а-а! – Он, кувыркаясь, летит к стеклянной двери, ведущей на террасу. – Ой, нет! Не туда! – Сжимаюсь, ожидая услышать звон стекла, но за летящим по воздуху ножом тянется шлейф из мерцающих искорок звездной пыли, словно лезвие прорезает себе дорогу во вчерашний день.

Нож ударяется о стекло. Но оно не разбивается, а лишь пронизывается тонкими щупальцами серого дыма. Кашляю и прикрываю глаза. Комната окутывается туманом, начинает кружиться. И с ревом выталкивает меня за дверь.

И все исчезает.

Снаружи, с террасы, доносятся тихое пение и стук ножа по деревянной доске.

– Привет! – Вижу девочку, которая что-то нарезает. Вокруг тянутся прилавки, длинные ряды во все стороны. Осторожно ступаю на скрипучую террасу. – Я справлюсь, – говорю я себе и тихо шепчу: «Во имя Аллаха», – просто на всякий случай.

Терраса растягивается до бесконечности. Иду поперек, мимо прилавков, за которыми стоят и ведут свою торговлю мерцающие людские тени. Кажется, они меня не замечают. Но какая-то невидимая ниточка в груди тянет меня в нужную сторону. Поравнявшись с последним прилавком, оказываюсь лицом к лицу с девочкой лет четырнадцати, с волнистыми волосами, едва достающими до плеч. Свободно накинутый белый платок сполз с головы и лежит на ключицах.

Она держит нож с самоцветами и усердно нарезает сушеные фрукты.