Чужой среди своих 3 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 50

— Да уж! — выдохнула она,- Ну ты хоть понимаешь…

— Понимаю,- перебиваю её, — и совсем от этого не восторге! Но либо так, либо…

— Да уж лучше так, — вздохнула она, прекрасно поняв недосказанное, — чем либо…

К тому времени, как я вернулся, начал возвращаться народ, работающий всё больше окрест, или привозимый служебными автобусами откуда-нибудь с ЗИЛа, и окрестности барака гудят, как пчёлы у перевёрнутого улья.

— … вот такой! — это водитель представляет прорабу отца, или отца — прорабу. Водила использует ограниченный словарный запас и выразительную, но такую же ограниченную мимику с жестикуляцией.

— Сейчас ополоснусь, рубашку сменю и подойду, — светится алкогольным предвкушением немолодой мужик с костистым лицом.

— Гармонь, гармонь не забудь! — кричит ему вслед супруга, такая же немолодая, костистая и нескладная.

— Да вы садитесь, садитесь… — хлопочет мама, показывая себя хозяйкой.

… и мы наконец-то сели, а потом — выпили! По чуть, да для аппетиту, и даже я, под разрешающим взглядом мамы — чуть-чуть, потому что — ну совсем уже взрослый мужик у тебя, Людочка!

— … холодечику ещё чутка, — привстав, прошу одну из соседок, и, попросив искомое, щедро набухиваю горчички и ломаю вилкой.

— Ух… — выдыхаю сквозь довольные слёзы, — хорошо!

— Сейчас бы водочки, да? — заговорщицки толкает в бок молодой мужик, косясь то на свою супругу, то на мою маму.

— Ага… — киваю, и как бы спохватываюсь, — то есть нет, конечно!

Он хохочет и передаёт это дальше, на меня весело косятся, похохатывая. Ничего… так, собственно, и надумано.

Не слишком играя, я тяну к себе то холодечик, то сало — с прожилочками (!), то ещё что-нибудь такое — исконно-посконное, нашенское!

— … да и на лесоповале, — не забывая жевать, рассказываю любопытствующему соседу, — ага! Сучкорубом.

Еврейства не скрываем, но на фоне Севера и рабочих биографий, а главное — холодечика и сала, считать нас жидами будет сложно…

— И-эх! — гармонист растянул меха.

— Миша! Миша! — слышу маму, — Давай за гитарой, подыграешь дяде Коле!

— Ага! — киваю ей, и, подцепив напоследок ещё кусочек сала (бедная моя печень!) срываюсь с места.

— Чёрт… — выдыхаю я, закрыв за собой дверь комнаты, и силой бью кулаком в пол. Нет, я не имею ничего против этих людей… но я не хочу — вот так.

Минута слабости, и, взяв гитару, выхожу во двор, где уже вовсю выводят «Шумел камыш»…

Вечером, раздеваясь, отец, изрядно выпивший, не без труда снял ботинки и долго сидел на кровати, усмехаясь криво. Мама, не говоря ни слова, молча то гладила его по плечу, то целовала куда-то в ухо, шепча что-то утешающее на идише.

— Нас здесь быстро съедят, — сказал он глухо и протер руками лицо.

— Не эти… — он тяжело мотанул головой в сторону двери, — а те, что с партбилетами. Фора есть а так… сложно ли умеючи? А они что-то, а нагадить мастера…

— Здесь, — отец улёгся как был, в брюках, подложив под голову руку, — легко нам неприятности устроить. Разные! Пусть не соседи, а так… проходного народа много — и подведут нужного, и подскажут, что делать надо.

— Я, — почти трезво сказал он, повернувшись к супруге, — к адвокату завтра пойду. Решения в нашу пользу, конечно, не будет, но хоть так… душу отведу, да и вообще — мы что, травоядные?

— Кого-нибудь напрягут потом, — вступаю в разговор, — из нижестоящих, стрелочников каких-нибудь.

— Да и чёрт с ними, — перебил меня отец, — Пусть стрелочников!

— Нарушений было — во! — он провёл ребром ладони по горлу, — И кто-то обязательно ответит за это, пусть хоть выговором или отпуском я ноябре! В другой раз, глядишь, осторожней будут… а то ишь, с каким азартом травить нас начали!

— А я… — он чуть помолчал, будто решаясь, — Да! Не хотел, но раз уж так взялись…

— … есть у меня ещё козыри, есть!

Я понял, что речь идёт о той информации от бабки — об архивах, которые то ли есть, то ли нет. О том, что отец, тогда ещё маленький мальчик, мог видеть и слышать что-то, напрочь выбивающееся из канонических биографий советских вождей.

— Опасно, да… — почти прошептал он, — но и так — тоже нельзя… затравят.

А я уже не в первый раз подумал, что не потому ли за нас взялись так резво, что какая-то сила, или может быть — силы, хотели узнать хоть что-то об архивах?

О том, что в них написано, и есть ли они вообще… и о том, что, просто нажимая на нас, эти таинственные и сволочные некто могут вести игру, в которой мы — пешки, и все наши трепыхания, быть может, это крохотная часть большой аппаратной игры. Игры, в которой наши судьбы, да и жизни, не имеют значения. Никакого…

Под утро ветер нагнал низких, тяжёлых туч, нависших, кажется, над самой крышей барака, да так и оставил, а сам пропал, как и не было. Воздух сгустился, став тяжёлым, душным, и задышалось через силу, через немогу, с астматичной нездоровой отдышкой.

Поворочавшись без сна, встал потихонечку, опасаясь разбудить родителей, и, нашарив ногами тапки, прошёл к окну, желая распахнуть его, но — уже… Постояв так, приоткрыл было дверь, чтобы протянуло сквозняком, но потянуло не только сквозняком, но и начинающимся скандалом.

Кто-то из соседей не ко времени затеял свару — пока приглушённую, но способную в любой момент выплеснуться скандалом, окатывая помойными брызгами причастных и непричастных. Утихнет ссора, превратившись в приглушённый злой шёпот и долгое обиженное молчание, или выльется наружу, с криками «Убивают», предсказать невозможно.

Прикрыв дверь, вернулся было в кровать, но тщетно. От духоты ли, от чего ещё, но в голову полезло всякое тёмное, нехорошее, с дурными предчувствиями и прочей дрянью. Плюнув, поглядел на часы, да и оделся — время всё равно подходит к рассвету, и уж лучше я скоротаю его на улице.

Где-то во дворах начали назойливо орать петухи, устраивая не то побудку, не то перекличку. Горластые, но какие-то охрипшие, будто орут с перепоя, с передавленными горлами, вопят назло всему свету, истерично и заполошно.

С неба упали первые крупные капли, но пока редко, и я, пока с хмурого неба не полило вовсе уж сильно, поспешил умыться и почистить зубы, а после, вернувшись и кинув полотенце себе на кровать, проскочил в сарай, выделенный нам вчера местным коммунальным сообществом. Пару раз вляпавшись в паутину и разогнав пауков, нашарил-таки выключатель, включив тусклую, какую-то захватанную и засиженную лампочку.

Впрочем, чего это я… Чудо, что здесь вообще есть свет, что местные не сочли за большой труд кинуть провода с патронником и провести выключатель! С другой стороны, так чуть не половина мужиков, да и добрая четверть баб, работают на стройках, так что можно было бы ожидать и большей обустроенности. Но — кто как привык…

Соседи наши в большинстве набраны из таких глухих, таких безнадёжных колхозов, что не везде и электричество есть, а уж солома на крышах — как норма, а те, кто постарше, полагаю, и лапти успели примерить. Откуда другим привычкам-то взяться… и откуда им знать, что может быть — иначе?

Не зная толком, чем себя занять, начал перебирать инструменты, а так же доски, брус и прочее, сваленное вчера в сарай едва ли не навалом. В досках иногда что-то пищит и шуршит, но я, давно уже привычный к хвостатым соседям, не обращаю на это особого внимания.

— Добра сколько, — бурчу себе под нос, раскладывая добро и попутно проводя инвентаризацию — всё ли на месте? — и всего-то — по обочинам пройтись! А брус-то… хм…

Задумавшись, я поднял брус и оценивающе посмотрел на него. Собственно, а почему нет? Делать мне, и не только сейчас, совершенно нечего, так что…

По крыше сарая, густо покрытой кусками толя, забарабанило было решительно и зло, но ветер, передумав внезапно, отогнал тучи куда-то в сторону, и, когда я опасливо выглянул, очистившееся небо уже начало светлеть, и из-за окоёма начали робко пробиваться первые лучи солнца.