Окаянный дом - Бабицкий Стасс - Страница 6

– Да-да! Я до сих пор помню его снисходительную ухмылку. А кто в итоге оказался прав? – Севрюгин ткнул себя пальцем в грудь. – Сейчас уже даже самые паршивые бульварные листки лепят портреты и фотохронику. Катков мог стать пионером, новатором, кабы не вечная прижимистость…

– Но с другой стороны, Антон Васильевич, не откажи вам Катков… Судьба могла сложиться не так удачно. Вы же сразу уехали в Персию?

– Уехал, мой друг, уехал. Не от досады, хотя многие именно так восприняли… Но нет. Один немецкий музей заказал мне фотографии куба Заратустры в Накше-Рустам. Я отправился к гробницам древних царей с верным товарищем, – он похлопал аппарат по лакированному боку, – меня тут же арестовали, обвинили в шпионаже и потащили в суд. Дело дошло до шаха Насреддина и он, увидев камеру, потребовал показать, как работает «бесовская штука». Я сделал три снимка владыки у подножия Павлиньего трона, и они были приняты благосклонно. С тех пор Его Величество буквально заболел фотографией. Выписал себе дюжину заграничных аппаратов, перещелкал всех придворных, стражников, конных гвардейцев, сокольничих, евнухов, сотню женщин из своего гарема… Правда, фотографии последних он не показывает, на то существует строгий запрет и даже друзьям, – а я, после стольких лет общения, смело могу называть себя другом шаха, – не положено видеть лиц наложниц. Зато портреты свои Насреддин доверяет снимать только мне. Фотоателье, которое я открыл на соседней улице, приносит неплохой доход. Я здесь женился, у меня семеро чудесных детей… Вы правы, грех роптать на судьбу.

Севрюгин схлопнул черную гармошку камеры, сложил треножник и прислонил аппарат к гранатовому дереву.

– Я сказал вам давеча «наши московские уловки», но знаете… Все московское уже давно не мое. Да, я прожил там долгие годы, но детство мое прошло на персидской земле, – в то время мой отец служил консулом в Тегеране. Я родился здесь, в этом самом доме. На следующий день посадили это гранатовое дерево. Оно чуть младше меня, а вон какое вымахало, – фотограф бережно погладил потрескавшуюся кору. – Это дерево, этот город, это жаркое солнце наполняют меня удивительной жизненной силой. Сумел бы я в Москве вот так, запросто, пройтись колесом?!

И кувыркнулся вбок, как заправский акробат или бесшабашный мальчишка, но этого показалось мало – он еще и стойку на руках сделал, подергав ногами на весу. Потом поднял шляпу, отряхнул и водрузил на макушку.

– Мне уже за шестьдесят, Родион Романович, – фотограф слегка запыхался от проделанных упражнений, – но здесь я молод душой и, пожалуй, смогу прожить до ста лет. Когда же закончится отмеренный мне Богом срок, я хочу умереть под этим самым деревом, в окружении внуков и правнуков… Ох, чего это я о смерти? Не накликать бы… Пойдемте-ка лучше в дом, я угощу вас соловьиными гнездами.

– Гнезда? В Китае мне довелось попробовать суп из ласточкиных гнезд, – Мармеладов вздрогнул, вспоминая странный деликатес. – Признаюсь вам как на духу: гадость редкостная, а дерут за нее втридорога.

– Нет, нет! Стал бы я предлагать нечто подобное дорогому гостю? Это пахлава так называется. Восточная сладость. Пойдемте, выпьем вина. Отдохнете с дороги. Вы ведь, наверняка, устали… Как добрались до наших мест? Без приключений?

– Совсем без приключений не получилось.

– Ну, вот обо всем и расскажете!

Душный день сменила душная ночь.

Мармеладов ворочался на шелковых подушках, но уснуть не удавалось. Коварный злодей украл покрывало крепкого и спокойного сна, оставив на месте преступления лишь россыпь тревожного забытья и пару мелких кошмаров. По этим уликам сыщик довольно быстро установил, что во всем виновато вино из турецких фиг, которое они с Севрюгиным пили за обедом. И за ужином. И в коротком промежутке между обедом и ужином. И еще немного, прежде чем разойтись по спальням. Сладкое и ароматное вино совсем не опьяняло. Даже после третьего кувшина голова оставалась ясной, язык не заплетался, потому они долго беседовали о чудесах и диковинках Востока. Но ровно в полночь ангельский нектар превратился в дурман, наполнил внутренности битым стеклом и ассамским перцем. Сквозь прикрытые веки пробивались всполохи костров, сжигающих разум. В ушах раздавался прерывистый стук.

А может вино ни при чем? Иной раз улики уводят по неверному пути… Мармеладов ненавидел, когда кто-либо обвинял невиновных и сам не собирался этого делать. Он попытался вспомнить, какие блюда подавали к столу, но не смог отыскать иных подозреваемых. Разве что… После ужина принесли странный десерт – сморщенные темно-коричневые плоды, покрытые едва заметным белесым налетом.

– Что это? – спросил он.

– Мед, – ответил Севрюгин.

– Мед?

– Даже лучше меда. Это хурма, вяленная на солнце.

Сыщик долго не решался укусить, но когда попробовал – ммммм! На вкус эти липкие, вязкие комочки и впрямь были лучше меда. Неужели в них таился яд? Вздор! Зачем фотографу травить старого приятеля? В этом нет никакого смысла. Просто не стоило объедаться…

Мармеладов поднялся с постели, тяжело дыша, налил в пиалу теплой воды и выпил. Жжение в животе утихло, но стук в ушах не прекратился. Вот, опять: тук-тук-тук.

Постойте, да ведь это в дверь стучат. Кого принесла нелегкая в столь поздний час?

На пороге стоял казак в красной черкеске и белой папахе. О-го-го! А вино-то, оказывается, занятные видения вызывает. Или это мираж, как в пустыне? Сыщик трижды сморгнул. Казак, вопреки ожиданиям, не исчез. Он затараторил, дыша чесноком и махоркой:

– Разрешите представиться, ваш-бродь! Ерофей Рудаков, урядник отдельной персидской казачьей бригады. Собирайтесь, требуется ваша помощь.

– Кому? Что стряслось? – недоумевал сыщик. – И откуда в Персии казачья бригада?

– Все вопросы потом. Вас ждут во дворце.

– Во дворце? – нет, это все-таки сон или бред. – У шаха Насреддина?

– Да, да! Дело не терпит промедления. Вы ездите верхом? Я привел скакуна, он хотя и быстрый, но с норовом. Справитесь?

– Разумеется, – Мармеладов уже застегивал пуговицы жилета. – Но мне надо предупредить хозяина дома о своем внезапном исчезновении.

– Господин Севрюгин уже во дворце. Там какая-то беда случилась, но нас в подробности не посвящают. Одно знаю: надо спешить!

Через четверть часа сумасшедшей гонки сыщик окончательно протрезвел. Стражники увидели всадников издали и распахнули перед ними ворота. Рудаков, не сбавляя скорости, свернул направо, поскакал мимо черного пруда, в котором тонули бессчетные алмазы звезд и лунный серп из чистого золота, мимо дворца с расписными колоннами, мимо кипарисовой рощи. Остановился возле узкой лестницы, змеей вползающей на вершину холма, к изящному дому с восьмиугольными башенками по углам. Здесь нетерпеливо прохаживались казаки в таких же красных черкесках, и с ними один в белом бешмете.

– Доставил, ваш-бродь! – отрапортовал урядник, повернулся к Мармеладову и зашептал. – Это полковник Ляхов, командующий отдельной…

– Быстрее не мог? – рявкнул полковник и, не слушая оправданий, набросился на сыщика. – А вы чего сидите? К седлу приросли? Хлопцы, ну-ка стащите его!

Мармеладов ловко увернулся от протянутых рук, спрыгнул на землю и двинулся на буяна, словно желая пройти сквозь него.

– Столь вопиющая грубость обычно присуща унтер-офицерам, а высшие чины совсем не красит. Но я прощаю вас, поскольку вижу, что эта грубость вызвана неуемным волнением. Во дворце произошло нечто ужасное. Убийство… Никак не меньше. Иначе, зачем бы посреди ночи внезапно понадобился сыщик?! Убийство в доме, который вам поручено охранять… Это серьезный удар по репутации, ведь вы давно мечтаете стать генералом, уже и кушак себе купили позолоченный. А за недосмотр могут в рядовые разжаловать. Ситуация вас одновременно злит и пугает. Повторяю: я могу это понять и простить, но прошу вас сменить тон и впредь держаться в рамках приличий.

Под напором сыщика полковнику пришлось отступить на пару шагов.

– Прошу извинить мою несдержанность, – процедил Ляхов и, не прибавив ни слова, зашагал вверх по ступенькам.