Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 110

— Скажите: «Нет Бога, кроме Аллаха»… И поговорим спокойно…

Мухаммад Иффат заговорил наконец, но таким тоном, словно заимствовал его в огне своего гнева, от которого даже щёки раскалились докрасна:

— Дружбе нашей ничего не угрожает. Давайте оставим её в стороне… Ваш сын Ясин не живёт с ней. Это выяснилось уже после того, как я обо всём узнал. Сколько же ей, несчастной, пришлось терпеть!.. Она долго носила в себе эту тревогу и всё утаивала от меня. А затем всё стало известно в один миг… Он все ночи проводил в развлечениях и возвращался домой под утро, наталкиваясь на стены в пьяном виде. Он унижал её и отвергал. Долго ли могла она терпеть такое?!.. И чтоб ещё застукать его в своём доме и со своей же служанкой! — Он плюнул на пол… — С чёрной рабыней!.. Моя дочь не для этого создана… Ну уж нет, клянусь Господом небес. Вы для меня самый почтенный из всех… Нет уж… Клянусь Господом небес. Не буду я Мухаммадом Иффатом, если стану замалчивать такое…

История повторялась. Но что-то новое поразило его в ней, даже потрясло, когда друг сказал «…возвращался домой под утро, наталкиваясь на стены в пьяном виде»!.. Неужели он тоже узнал дорогу в кабак?!.. Но когда?… И как?!.. Ох, время не позволяет подумать об этом или даже встревожиться. Требуется успокоиться и сдержаться. Чтобы овладеть ситуацией и избежать поворота к худшему… Тоном сожаления он произнёс:

— То, что так огорчает вас, меня огорчает вдвойне. К несчастью, я ничего не знал и даже не подозревал о подобной беде, что вы мне поведали. О Боже, последний инцидент стал ему карой за то, что он сделал с ней. Кроме меня, никто другой не заслуживает подобного. Но что я могу сделать?… С малолетства я наказывал его за проступки. Но как бы мы ни хотели, а есть ещё мир с его бесами, и этот мир глумится над нашими решениями и развращает наше чистое потомство.

Избегая смотреть Ахмаду в глаза и глядя куда-то в область плеча, Мухаммад Иффат произнёс:

— Я пришёл не за тем, чтобы обвинять вас или предъявлять претензии. Вы пример отца для подражания, и с вами нельзя соперничать…, но это не меняет грустной истины: Ясин стал таким, каким я не хотел его видеть, и в такой ситуации он не годится для семейной жизни.

Ахмад с упрёком сказал:

— Потише, потише, господин Мухаммад..!

Поправляя себя, но тем не менее настаивая на прежнем мнении, тот произнёс:

— В любом случае, он не годится в мужья моей дочери, и ещё найдёт ту, которая примет его, несмотря на все недостатки, но только не моя дочь. Она не создана для этого… Вы же лучше всех знаете, как она мне дорога…

Ахмад придвинул голову к голове Мухаммада и тихо сказал, будто маскируя улыбку:

— Ясин не такая уж редкость среди мужей. Сколько ещё таких пьёт и буянит!

Мухаммад Иффат нахмурился, чтобы прогнать подозрения насчёт слов товарища, что напрашивались на шутку… И сухо сказал:

— Если бы вы имели в виду всех наших друзей или конкретно меня, тогда всё верно: я и пью, и гуляю и буяню, но я… Нет, мы все не пятнаем себя такими грязными поступками!.. Чёрная рабыня!.. Неужели это то, на что обрекли мою дочь — быть одной из жён?!.. Ну уж нет… Нет, клянусь Господом небес… Она не будет его женой, а он не будет ей мужем никогда…

Ахмад понял, что Мухаммад Иффат, по всей видимости, как и его дочь, готов простить Ясину многое, кроме этой чернокожей рабыни. Он ведь знал, что тот из турецкого роду-племени, а значит, упрям, как мул. Тут он вспомнил слова одного из друзей, Ибрахима Аль-Фара, когда всем стало известно его намерение попросить руки Зейнаб для Ясина. Он тогда сказал ему:

— Эта девушка — благородного происхождения. Дочь нашего брата и любимого друга — наша дочь. А вы задумывались, как она дорога своему отцу?… Думали вы о том, что Мухаммад Иффат не позволит и пылинке упасть на неё?!

Но несмотря на всё это, он не мог судить по чужим критериям, и всегда гордился тем, что Мухаммад Иффат хоть и был ужасен в гневе, но не гневался на него лично ни разу за все годы их долгой дружбы!.. Он сказал:

— Потише. Вы же знаете, у всех нас одна основа, даже если детали и разные!.. Чёрная рабыня или певица… Разве и та, и другая не женщины?!

Ярёмные вены на шее Мухаммада Иффата раздулись, и он ударил кулаком по столу… И взорвался от гнева:

— Вы сами не принимаете свои слова всерьёз!.. Служанка это служанка, а госпожа это госпожа. Почему вы тогда не берёте себе в любовницы служанок?!.. Ясин ничуть не похож на своего отца, и я сожалею о том, что моя дочь беременна. Как же мне противно, что у меня будет внук, в венах которого течёт грязная кровь!..

Последняя его фраза причинила Ахмаду острую боль, и он разозлился по-настоящему, однако смог заглушить свой гнев, собрав всё своё благоразумие и мягкость, за которое его так любили друзья и любовницы. Такая кротость среди товарищей не имела себе равных, равно как и гнев его среди родных… Наконец он тихо сказал:

— Предлагаю вам отложить этот разговор на другое время…

Мухаммад Иффат сердито сказал:

— Прошу исполнить мою просьбу как можно скорее…!

Ох… Возмущение Ахмада достигло своего предела. Развод как таковой не был для него неприемлемым решением; он лишь опасался за вековую дружбу с Мухаммадом Иффатом с одной стороны, и тяготился своим поражением, с другой. Разве не у него просят люди помощи в посредничестве, чтобы он уладил ссоры и соединил порванные узы любви и брака?!.. И как ему принять своё поражение, когда он защищает сына, и при этом согласиться на развод?!.. Что стало с его кротостью?.. Куда подевалась его находчивость?.. Где его такт?..

— Я породнился с вами, чтобы укрепить между нами узы дружбы… И как мне теперь согласиться на то, чтобы они ослабли?..

Мухаммад Иффат порицающим тоном сказал:

— Наша дружба под надёжной защитой!.. Мы не дети, но моя честь не должна быть затронута…

Ахмад мягко произнёс:

— Но что скажут люди о таком браке, который оборвался на первый же год?

Мухаммад Иффат заносчиво ответил:

— Ни один умный человек никогда не возложит вину на мою дочь…

Ох!.. Снова!.. Но и это он воспринял всё с той же стоической кротостью. Словно его негодование из-за неспособности добиться успеха превозмогало даже необузданный гнев друга. Его не столько беспокоила пуля, выпущенная в него, сколько оправдание собственного провала… Он принялся утешать себя тем, что только он один может дать согласие на развод сына, и если захочет, то даст его, а не захочет — помешает ему. Мухаммаду Иффату это прекрасно известно, и потому он начал выпрашивать у него развода именем их дружбы, раз другого ходатая у него не было. Если он скажет «нет», то слова своего не заберёт обратно, и жена возвратится в дом мужа, хочет она того или нет… Однако их старинная дружба таким образом окончится. Но если он скажет «да», то разводу — быть, но дружба сохранится, и Иффат будет признателен ему. Несложно будет в будущем воспользоваться этим как предлогом, чтобы вновь соединить то, что разорвалось. Так значит — развод. И значит, что провал его лишь временный, не более чем явное снисхождение и благородство с его стороны, что со временем превратится в победу.

Как только он убедился в прочности своего положения, сразу же почувствовал желание упрекнуть друга в том, что тот слишком уж стал качать свои права… Многозначительным тоном он сказал:

— Развод будет только с моего согласия… Не так ли?… При том, что я не отвергну вашу просьбу, раз уж вы так настаиваете, но исключительно из уважения к вам, уважения к дружбе, которую не разрушить…

Мухаммад Иффат вздохнул… То ли с заветным облегчением, то ли в знак протеста против упрёка друга, то ли всё вместе сразу. Затем решительным тоном, в котором впервые не было гнева, произнёс:

— Я тысячу раз говорил, что наша дружба под надёжной охраной…! Вы совсем не оскорбили меня, напротив, почтили тем, что исполнили мою просьбу, хоть она вам и ненавистна…

Он печально повторил свои слова вновь:

— Да, хоть она вам и ненавистна…

Ярость его разбушевалась, как только товарищ вышел и скрылся из глаз. Подавляемый гнев взорвался, словно бомба, и тогда досталось всем: и себе, и Мухаммаду Иффату, и Ясину. Особенно Ясину. Ахмад спрашивал себя: интересно, а может ли и впрямь наша дружба остаться под надёжной охраной, и её не затронут такие инциденты?… Ох. Он не слишком дорожил тем, что было ценно, чтобы оберегать свою жизнь от подобных суровых потрясений… Но турецкое упрямство его друга, и этот бес внутри него, да и Ясин… Да, именно Ясин… С презрением и злостью он сказал ему: