Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 18

— А может, среди них…, может быть, среди них есть и другие, и нам лучше не упоминать их!

— Нет ничего страшного в упоминании — так сказал наш учитель.

Она пристально порицающе посмотрела на него и сказала:

— Ваш учитель ничего не знает!

— А если это имя — часть благородного айата Корана?

Она почувствовала, что в вопросе его кроется какая-то уловка, однако сочла, что нужно высказаться:

— Во всех словах нашего Господа благодать.

Это убедило Камаля, и он продолжил толкование дальше:

— Наш шейх также говорит, что тела их из огня!

Тут её тревога достигла предела, и она сказала:

— Да простит меня Аллах, — и повторила несколько раз «Во имя Аллаха, Милостивого и Милосердного».

Камаль же сказал:

— Я спросил шейха, войдут ли те из них, что являются мусульманами, в рай, и он ответил что да, тогда я ещё раз спросил его, как они войдут туда, если созданы из огня, и он резко ответил мне, что Аллах способен на всё.

Он с интересом уставился на неё и спросил:

— А если мы встретимся с ними в раю, не сгорим от их огня?!

Она улыбнулась и уверенно ответила ему:

— Там нет страданий и страха.

Мальчик мечтательно поглядел на неё, и вдруг, изменив ход разговора, внезапно спросил:

— А в последней жизни мы увидим Аллаха собственными глазами?

С той же уверенностью мать ответила:

— Это несомненная истина.

В его мечтательном взоре промелькнуло возбуждение, похожее на свет в предрассветной тьме, и он подумал, когда же он увидит Аллаха, и в каком облике Он явится ему, но тут снова поменял тему разговора и спросил мать:

— А мой отец боится Аллаха?!

Изумление охватило её; и она неодобрительно сказала:

— Что за странный вопрос!.. Сынок, твой отец верующий человек, а верующий боится своего Господа.

Он в замешательстве кивнул головой и тихо сказал:

— Я не могу себе представить, что мой отец чего-то боится.

Она с упрёком воскликнула:

— Да простит тебя Аллах… да простит тебя Аллах…

С нежной улыбкой он извинился за свои слова, затем призвал её учить новую суру, и они начали читать нараспев и повторять айат за айтом. Когда, приложив все свои усилия, они закончили, мальчик поднялся, чтобы отправиться спать, а она пошла следом за ним, пока он не улёгся в своей маленькой кроватке, и положила ладонь ему на лоб и прочитала айат «Аль Курси»[22]. Она склонилась над ним и поцеловала в щёку, а он обнял её за шею и ответил ей долгим поцелуем, исходящим из самых глубин его маленького сердечка. Ей всегда было тяжело высвобождаться из его объятий при прощании перед сном, так как он применял все свои хитрости, чтобы оставить её подле себя как можно дольше. И даже если у него и не получалось удержать её рядом, пока он не заснёт, или он не находил никакого средства, чтобы достичь своего, всё же лучше было, чтобы она читала у его изголовья айат «Аль Курси», потом ещё один айат, пока он не замечал её извиняющейся улыбки, которую выпрашивал у неё под предлогом страха остаться одному в комнате, когда к нему являлись тревожные сновидения, прогнать которые было под силу только продолжительному чтению благородных айатов из Корана. Может быть, он упорно продолжал цепляться за неё, даже в какой-то степени притворяясь больным, не находя свои ухищрения несправедливыми, а лишь недостаточными, чтобы защитить своё святое право на мать, которое и так ужасно попирали, отбирая её у него в течение дня. Она принесла его на руках и положила на кровать в спальню, отдельную от комнаты братьев. Сколько же раз он с тоской вспоминал то недавнее время, когда у него с матерью была единая постель, и он спал, подложив себе под голову её руку, а она тихонько шёпотом рассказывала ему на ушко истории о пророках и святых, а если до прихода отца из кафе его охватывал сон, спадавший после того, как отец шёл в ванну, то подле матери больше не было третьего лишнего, и весь мир безраздельно принадлежал только ему одному. Затем по воле слепого рока, умысла которого он не знал, их разлучили друг с другом.

Он же всё так же взирал на неё, чтобы увидеть, как же отразится на ней это расставание, и удивился тому, что она одобрила это и даже поздравила со словами:

— Ты теперь стал мужчиной, и тебе по праву досталась отдельная кровать.

То ли его радовало то, что он стал мужчиной, или же то, что у него теперь есть отдельная кровать, о которой он так мечтал. И хотя он и оросил слезами свою первую отдельную подушку, хотя и убеждал мать, что теперь не простит ей этого на всю жизнь, однако не посмел незаметно проскользнуть в свою старую постель, так как знал, что за таким самовольным и вероломным поступком таится воля его отца, с которой ему не справиться. И потому он сильно огорчился, да так, что осадок его грусти отразился даже в его снах.

Он злился на мать — но не потому только, что был неспособен злиться на отца, а потому, что в последнюю очередь представлял себе, что именно она обманет его надежды. Однако она умела угождать ему и потихоньку возвращать безмятежность, прикладывая усилия с самого начала, чтобы не покидать его до тех пор, пока его не сморит сон. Тогда она говорила ему:

— Мы не разлучимся, как ты предполагаешь. Разве не видишь, что мы вместе?! Мы навсегда останемся вместе, и лишь сон разлучит нас, как и раньше, когда мы спали в одной кровати.

Сейчас он больше не чувствовал тоски, оставшейся от тех воспоминаний, и покорился новой жизни, хотя и не отпускал их, пока не исчерпал все свои приёмы, чтобы оставить мать подле себя как можно дольше: жадно схватил её за руку, как маленький ребёнок цепляется за свою игрушку в кругу других детей, что вырывают её друг у друга. Мать начала читать айаты из Корана, положив ладонь ему на голову, пока дремота не захватила его врасплох, и покинула его с лёгкой улыбкой на губах. Она вышла из комнаты и направилась в следующую, проворно открыла дверь и посмотрела на кровать, очертания которой сверкнули справа от неё, и нежно спросила:

— Вы спите?

До неё донёсся голос Хадиджи:

— Как же мне заснуть, когда храп госпожи Аиши наполняет всю комнату?!

Затем послышался сонный голос Аиши:

— Ещё никто никогда не слышал, чтобы я храпела. Это она не даёт мне спать своей непрерывной болтовнёй.

Мать с упрёком сказала:

— А как же моё наставление вам, чтобы вы не болтали, когда спите?

И она закрыла дверь и прошла в комнату для занятий, быстро постучала в дверь, открыла и, всунув голову, с улыбкой, спросила:

— Моему маленькому господину ничего не нужно?

Фахми поднял голову от книги и поблагодарил её, просияв и нежно улыбнувшись. Она закрыла дверь и отошла, желая своему мальчику долгой жизни и радости, затем прошла через гостиную по внешнему коридору и поднялась по ступеням на верхний этаж, где находилась её с мужем спальня, читая на ходу айаты из Корана.

Когда Ясин вышел из дома, он, разумеется, знал путь, по которому ходил каждый вечер, однако казалось — как и всегда, когда он шёл пешком по дороге, — будто он бродил без всякой цели. Как это бывает с ним, когда он шёл не спеша, то выставлял себя на показ и любовался собой, будто ни на миг не упускал из виду, что это он — хозяин этого мощного тела и лица, полного жизненной силы и мужественности, а ещё этой элегантной одежды, приносящей удачу, и кроме того, трости из слоновой кости, с которой он не расставался ни зимой, ни летом, и высокой феской, склонившейся вправо, так что она почти касалась бровей. Он привык при ходьбе поднимать вверх не голову, а глаза, с любопытством выведывая, что скрывается в окнах. Не успел он пуститься в путь, как тут же почувствовал, что в конце его ждёт головокружение из-за чрезмерной работы глаз, так как его увлечённое рассматривание женщин, встречавшихся по дороге, было самой что ни на есть неизлечимой болезнью. Она рассматривал тех женщин, что приближались к нему, и смотрел на зад экономок. Тревога и возбуждение не покидали его, так что он забывал даже себя самого, и больше уже не мог благоразумно скрывать то, что было у него на уме. Со временем это начали замечать и Хусейн-парикмахер, и Хадж Дервиш-продавец бобов, и Аль-Фули-молочник, и Байуми-продавец щербетов, и Абу Сари-владелец лавки жареных закусок, и все остальные. Среди них были и те, кто относился к этому шутливо, и те, кто воспринимал критически, и если бы не соседство и положение его отца, господина Ахмада Абд Аль-Джавада, то они не стали бы закрывать на это глаза и проявлять снисходительность.